Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Мне, признаться, хоть и приятно, но всё же несколько удивительно, что эта нехитрая история, публикуемая к тому же в "необязательном" формате, вам понравилась. Поделюсь немного историей её создания. Замысел повести впервые возник у меня после печального личного знакомства с одним из замечательнейших актёров поколения 60-х - 70-х. Коренной ленинградец, он переехал в своё время в столицу, завоевал её, но личная трагедия, произошедшая с ним, поставила жирный крест на его карьере и здоровье. Всеми забытый, он тяжко доживал в одиночестве, болезнях и бедности в хрущёвке. Я хорошо помню его перемотанные изолентой очки (какое-то мурло на лестнице спросило "Артист?" и ударило по лицу) и старенький полупустой холодильник с резинкой (дверь не закрывалась). Немало помог своими байками о закулисной жизни и близкий друг, работавший в 90-х монтировщиком сцены в одном из театров. Собрав воедино всё это, да прибавив - подобно гоголевской Агафье Тихоновне - "к носу Ивана Кузьмича" свои киноманские познания, включавшие не только просмотренные в диких количествах фильмы, но и покупавшиеся регулярно и штудировавшиеся от корки до корки журналы "Советский экран" и "Искусство кино", я и написал "Хорошенькие дела", присовокупив к этому личный опыт выживания в России периода безвременья. Что из всего этого вышло - судить вам, дорогие читатели!
ХОРОШЕНЬКИЕ ДЕЛА
ВРЕМЯ ТРЕТЬЕ
Тем временем в театре, где Никита ввиду его хронической занятости играл всего лишь три роли, одной из которых был чудовищный, с трудом вылезающий из дверей гримерки, дедушка Тыква на воскресных утренниках, произошли глобальные перемены - главного режиссера, озабоченного только своим здоровьем, капризной молодой любовницей и необходимым количеством "правильных" постановок, соответствующих духу и требованию времени, попросили уйти на пенсию, устроив ему пышные проводы, а на его место пришел молодой еще - тридцать восемь лет - перспективный и по-хорошему наглый режиссер Альберт Тиссе, родственник прославленного советского кинооператора, нашумевший до этого где-то в то ли в Пензе, то ли в Ярославле. На общем собрании коллектива он несколько юмористически прошелся по заскорузлому прошлому "уважаемого некогда" театра и пообещал переворошить этот заспанный улей таким образом, что к следующему сезону уже возле метро будут спрашивать билеты сюда, и не на премьеры - это даже не обсуждается! - а и на почтенные постановки годичной и более давности.
- Выросло новое поколение людей, требующих иной тематики, иного подхода к искусству! - несколько яростно, словно доказывая что-то, говорил Тиссе, оглядывая притихших коллег. - Я не хочу никого обидеть, но то, что вы делали до сих пор - это трясина, это путь в никуда. Даже известную всем классику можно и должно ставить таким образом, чтобы зритель не узнавал ее и все равно принимал...
- Это что, как у Ильфа и Петрова - гоголевского Яичницу выносить на сковородке? - не утерпел маститый народный артист РСФСР, очевидно, прощаясь со спокойной жизнью недавнего фаворита.
- Не надо понимать все буквально, - терпеливо не обиделся Тиссе. - А давайте попробуем, например, в "Дяде Ване" сделать главным героем не Войницкого, не Астрова, а Елену Андреевну - посмотрим на все её глазами. Интересно?
- Да-а!.., - с воодушевлением выкрикнула стареющая прима, явно рассчитывающая на главную роль.
- Дальше. Почистим репертуар, попросим завлита обратиться к современным пьесам новых авторов - ведь они есть, и их много! - не успокаивался Тиссе. - Молодежь, живущая в современном мире, хочет видеть на сцене свои проблемы - так давайте вернем ее в театр!
Одним словом, программная речь была яркой и многообещающей. Тиссе заявил, что он побеседует с каждым и готов потратить на любого столько времени, сколько будет нужно, но взамен потребовал только одного - полной самоотдачи.
- Я не одобряю театральных актеров, совмещающих служение и Мельпомене и киностудиям, - и мельком посмотрел на Никиту. - Давайте делать что-нибудь одно и делать это хорошо! Если кому-то интереснее смотреть на себя с экрана - я никого не держу.
- Это ультиматум? - мрачно поинтересовался Никита.
- Если угодно - да! - последовал ответ. - Разумеется, я не тиран, если вы сумеете построить свой график таким образом, что это не затронет интересы труппы, я ничего против этого не имею, в противном же случае - извините!
Никита размышлял недолго. Сразу после собрания он подошел к революционеру и протянул ему руку, сказав:
- Альберт Сергеевич, я - всецело в вашем распоряжении. Давно пора было разогнать этот гадюшник. Ей богу, если бы вы не пришли, я бы сам отсюда сбежал.
- Я рад, Никита, - с удовольствием ответил крепким рукопожатием Тиссе. - Давно приглядывался к вам и считаю, что вы отчаянно нуждаетесь в смене имиджа и хороших ролях. По сути своей, вы - герой-любовник, трагик, а погрязли во второсортных поделках. Платят хоть нормально?
- Нормально, - усмехнулся Никита, вдруг успокоившись и поверив в этого ироничного, элегантно одетого во все заграничное человека. - Кстати, я не обижусь, если вы перейдете на "ты".
- Идет, - согласился Тиссе. - Тогда - и ты тоже.
Так был заключен союз двух единомышленников и, в некотором роде, духовных братьев. Альберт тоже был разведен, тоже несколько легкомысленно относился к ветреным красоткам, любил иногда распить с интересным собеседником бутылочку-другую, предпочитая исключительно ледяную водку, и поклонялся только одному богу - сцене. Никита перестал снимать телефонную трубку, завязав с разъездами, и отныне не ходил - летал в театр окрыленным. В качестве программной премьеры Тиссе выбрал "Бесприданницу" Островского, пойдя на смелый эксперимент: действие пьесы, ни коим образом не затрагивая сам текст, было перенесено в наше время. Паратов, Кнуров и Вожеватов деловито покручивали на пальцах брелоки с ключами от машин и в зависимости от ситуации ходили в кожаных пиджаках, дорогих джинсах или элегантных серых костюмах, Лариса - в короткой юбке, дома у нее стоял бобинный магнитофон с записями "Битлз", а Карандышев носил тяжелые роговые очки и польские джинсы «Рила». Вообще, Островский в таком виде приобретал неожиданную узнаваемость, единственное, с чем были затруднения, это с социальным статусом трех купцов - то ли это были "цеховики" (Кнурова Тиссе заставил играть с легким кавказским акцентом, а Вожеватова – с прибалтийским), то ли нечистые на руку работники сферы обслуживания. Роль Паратова Альберт отдал Никите, заставив его выложиться по-полной и оговорив заранее рисунок роли.
- Никита, давай включай свое обаяние на всю катушку даже на дежурной репетиции, - говорил он. - Ты же помнишь, мы договорились: Паратову с детства все дается просто так, от отца - дело и деньги, от матери - улыбка, простота и невинность... Он не хищник, он даже дела-то вести как следует не умеет, с женщинами себя ведет самым непосредственным образом, так уж получается, что они сами кидаются на него. Вот поэтому, если ты не будешь включать каждый раз "лампочку", тебе никто не поверит, и все будут думать, что Паратов лукавит и не так прост. А он у нас по сути своей – обыкновенный испорченный ребенок, да?
Никита кивал и "включал", буквально излучая со сцены животный магнетизм. "Какой самец, однако!" - прошептала стареющая прима, наблюдая из глубины зала за его игрой. Сама она играла Хариту Игнатьевну, легкими штрихами подчеркивая ее любование Паратовым, словно желая сказать: "Эх, будь я помоложе!.." Репетиции увлекли всех, даже "Великого Кальмарса", погрязшего ранее в лениниане и ролях партийных функционеров различного масштаба. По просьбе Тиссе для образа Кнурова он поправился и важно вышагивал теперь с округлым животиком, с достоинством роняя короткие фразы на забавной смеси грузинского и русского.
Премьеру подготовили в рекордно короткие сроки. Слухи о том, что в театре ставится что-то неслыханное и новаторское, просочились за его пределы. Маслица на сковородку подлил и сам Тиссе, приглашенный на телевидение и пару раз вскользь упомянувший о попытке нового прочтения Островского. Когда заинтригованный ведущий попытался выяснить, в чем же именно состоит новизна, Тиссе лишь усмехнулся и небрежно бросил: "Увидите!" Ко дню премьеры в кассах не осталось ни одного билета, словно какой-то таинственный доброжелатель скупил их все. По переполненному фойе расхаживали люди с узнаваемыми лицами ленинградских актеров из других театров, привлеченные поднявшейся шумихой критики из разных изданий, даже и московских, и несколько хорошо известных по фотографиям в газетах партийных деятелей. Тиссе, выглянув из-за занавеса в вяло плещущееся море зрительного зала, истово перекрестился и замахал всем руками - мол, начинаем!..
...Успех был грандиозным. Публика минут пятнадцать не отпускала артистов, требуя их выходов снова и снова. Цветов было столько, что даже Карандышеву досталось пара огромных букетов, не говоря уж о Паратове и Ларисе, чьи гримерки просто перестали закрываться из-за пестрого изобилия бутонов и соцветий. "Может, продать все?" - задумчиво глядя на цветочное богатство, с акцентом спросил все еще не вышедший из роли "Великий Кальмарс", - "Мэсяца три можно было бы нэ работать!" Пресса тоже не осталась в стороне, отметив "сочную игру актеров, смелость режиссерского замысла и парадоксальную для наших дней актуальность автора". "Стоило всего лишь заменить купеческие чуйки и картузы на современные джинсы и галстуки", - писал неугомонный критик Зелинский, - "как стало ясно - а Островский-то жив! Никуда не исчезли его Паратовы и Кнуровы, вот они, полюбуйтесь! Все так же тесен и омерзителен их мирок, где царит рубль и где нет места подлинному чувству, где для современного деляги и спекулянта сиюминутная прибыль важнее поруганной любви и человеческой судьбы. Чрезвычайно интересным вышел Паратов в исполнении молодого артиста Никиты Кашина - он мил и обаятелен, но именно в этом и таится опасность подобных ему хищников, именно в этом заключена гибельность порока!"
Реформатор Тиссе решил пойти дальше и репертуар театра, безжалостно расставшись с большей частью старых "антресольных" постановок, освежился "Игроками" Гоголя, "Тремя товарищами" Ремарка, "Царем Федором Иоанновичем" Толстого и самым главным приобретением завлита Людмилы Вартановны - "Утиной охотой" Вампилова. Литовать пьесу упорно не хотели, и чего стоило "пробить" ее - один бог ведает. Никита был занят везде и за год вымотался посильнее, чем во времена съемок в четырех фильмах одновременно. Билеты раскупались словно горячие пирожки, и администратор Лазарь Семенович вынужден был придерживать изрядное их количество, чтобы "не обижать хороших людей", как он выражался. "Театр, о котором спорят" - под таким заголовком вышла статья в "Вечерке", открыто назвавшая Никиту одним из самых интересных ленинградских актеров своего поколения.
К тому времени я уже трудился в своем КБ, искренне недоумевая - то ли это, что мне было нужно? Работа была скучной, коллектив - разношерстным, и если не считать двух-трех заводил из той породы людей, которые могут пить по любому поводу и без него, да интересной шатенки Инги Боровиковой из моего отдела, я бы откровенно загрустил. Расслабиться, правда, не давали общественные нагрузки, щедро возложенные на меня как на молодого специалиста: я засылался на овощебазу, в колхоз, в ДНД – добровольную народную дружину, и малейшие попытки протестовать против подобного насилия приводили всегда к одним и тем же последствиям, выражавшимся фразой "мы-то в свое время поездили!" Смекнув, что этому не будет конца в течении еще нескольких лет, я решил предъявить свой последний козырь - знакомство с артистом Кашиным и возможностью доставать дефицитные билеты на его спектакли. Заведующий оргсектором отдела немедленно взяла меня в оборот, договорившись с кем надо о моратории на эксплуатацию инженера Ильина. Билеты использовались ею не только по прямому назначению, но и регулярно служили предметом какой-то меновой торговли, в результате чего в отделе постоянно разыгрывались подписные издания, появлялся импортный кофе, а однажды "всплыли" даже джинсы "Wrangler", доставшиеся по жребию одинокой женщине-экономисту, бывшей, правда, размеров на шесть больше размера джинсов. Столь широкие возможности давали мне право заводить знакомства практически с любой сотрудницей КБ, что я и сделал, ограничившись, правда, одной только Ингой. Пригласив ее на "Утиную охоту", я небрежно помахал билетами в первый ряд партера, чем немедленно завоевал благосклонность не замечавшей меня ранее красавицы. "Кто, Никита?" - переспросил я ее. - "Господи, ясное дело, в главной роли. Да Альберт кроме него и видеть никого не хочет. Какой Альберт? Тиссе, конечно!" Столь небрежное упоминание имен небожителей плюс радостный кивок Никиты после спектакля в мою сторону дали мне право на долгий поцелуй в парадной Инги, некстати прерванный выходящей на прогулку дамой с огромным сенбернаром. "А ты можешь меня с ним познакомить?" - спросила на следующий день Инга, ясно кого имея в виду. "Легко!" - воскликнул я и набрал номер Никиты. Поздравив его с успехом, я как бы между прочим спросил, не могу ли как-нибудь заехать к нему в Купчино в компании интересной девушки? Мгновенно сориентировавшись, Никита согласился, ибо помнил, что я весьма нечасто пользовался своим братским правом на доступ к телу "лейтенанта Сокольникова". "Послезавтра в восемь устроит?" - переспросил я Ингу, замечательно зная, что ее устроило бы даже четыре утра. Она только потрясенно кивнула, очевидно, открывая во мне все больше и больше положительных черт.
В назначенный час мы с порозовевшей от волнения поклонницей изящного звонили в дверь Никиты. Открыла нам его временная пассия Зоя Чиркунова, маленькая, подвижная и жизнерадостная как обезьянка - в театре она играла в основном на детских утренниках и не отходила от Никиты ни на шаг, публично заявляя свои права на всесоюзную знаменитость. По его рассказам, в постели она была нечеловечески неутомима, поэтому услугами "пионерки" он пользовался крайне редко и большей частью для ведения запущенного холостяцкого хозяйства. На кухне уже блистал белоснежной скатертью стол, уставленный сервелатом, камчатскими крабами и красной рыбой. Никита, улыбаясь, по-свойски чмокнул Ингу в щечку, представил вошедшего с балкона Тиссе, и мы дружно "вздрогнули" по первой. Красноречие обычно говорливой Инги куда-то в этот вечер улетучилось, она, раскрыв нежные губки, внимательно слушала ленивый спор двух гениев, периодически переводя восторженный взгляд на меня, словно сравнивая мою заурядную внешность с царской грацией Альберта и заграничным лоском Никиты. "Первая" стопка потянула за собой вторую, затем восьмую, результатом стала глухая ночь за окном и решительность хозяина, который, невзирая на робкие возражения гостьи, постелил нам в отдельной комнате полуторный диван. Совершенно потерявшаяся от изобилия еды, коньяка и от плотности гениев на один квадратный метр площади, Инга долго плескалась в душе, а, войдя в комнату, сказала неизвестно кому: "Ну и пусть!", после чего позволила мне воплотить в жизнь самые смелые эротические фантазии относительно нее.
Очнувшись в восемь утра, я не обнаружил никаких следов пребывания Инги кроме небольшого клочка бумаги, на котором торопливой рукой было написано: "Забудь все. Ничего не было, ты понял?" Пока я раздумывал над неожиданным поворотом событий, дверь в комнату распахнулась и вошел Никита, неся на подносе две дымящихся чашки с кофе и тарелку с бутербродами, очевидно, собираясь совершенно убить своей галантностью уже, увы, отсутствующую Ингу.
- Хорошенькие дела! А где прелестная Нимфодора? - спросил он, озадаченно оглядывая изрядно смятое ложе. - Людоед, ты сожрал ее? Я заметил, как ты смотрел на нее весь вечер!
Я молча протянул ему листок.
- Господи, что ты с ней сделал?! - комично простонал Никита.
- Исаак, не валяй дурака, им нужен Федотов! - процитировала знаменитую фразу из "Адъютанта его превосходительства" всклокоченная голова Тиссе, возникшая в дверном проеме.
- Боюсь, что так, - вздохнул Никита, присаживаясь рядом со мной и кладя руку мне на плечо. - Арт, поверь мне, я таких за версту чую! Будь она посмелее - уверен, ночью бросила бы тебя и перебежала ко мне.
- Ну уж дудки! - воскликнула вошедшая в одной рубашке на голое тело Зоя, тоже усаживаясь ко мне на кровать и хватаясь за принесенный Кашиным кофе. - Занято!
Мы выпили еще по коньячку и я поехал на работу, придумывая на ходу, что бы соврать начальнику отдела. Инга была уже на месте и, заметив меня, сделала равнодушное лицо, всем своим видом подтверждая содержимое записки. Мои дальнейшие попытки сближения с прекрасной ветреницей ничем не увенчались, а затем я, признаться, и сам забыл о ее существовании, тем более, что через пару лет она выскочила за какого-то аспиранта и навеки исчезла из моей жизни.
Тиссе тем временем задумал новый эксперимент: поставить вместе с Никитой "Евгения Онегина" - камерную вещь, где практически весь текст читался бы одним актером "от Автора".
- Ты только представь! - возбужденно кричал он загоревшемуся Никите. - Темнота, ты стоишь на самом краю сцены, освещенный едва-едва, постоянным фоном звучит негромкая музыка, а за тобой как живые картинки мелькают Татьяна, Ленский, Ольга... И только сцену бала мы сделаем масштабно, ярко, громко, чтобы зритель зажмурился и вздрогнул!
- Альберт, помилуй, столько текста! - взмолился Никита. - Да я за три месяца его не выучу.
- Что? Текст? - встрепенулся Альберт, небрежно отмахнувшись. - Да черт с ним, можешь читать с листа, это неважно! Главное - это искренность декламации, понимаешь? Зритель должен понять тебя - и смеяться, и плакать вместе с тобой. Найди мне нужные интонации - и мы сразу приступим к "Онегину"!
Загруженный сверх всякой меры, Никита, однако, нашел время с одобрения Тиссе сняться на "Ленфильме" в пронзительной истории о любви молодого учителя и десятиклассницы под названием "Ноябрьские этюды". Фильм, впрочем, не получил одобрения наверху и был надолго положен "на полку". Спустя лет двадцать я увидел его - как же хорош был Никита и как необычен его образ растерянного от неожиданно нахлынувших на него запретных чувств интеллигента. Десятиклассницу сыграла первокурсница ЛГИТМИКа Регина Беликова, причем, во время съемок она, стесняясь, просила Никиту смотреть на нее как можно откровеннее, чтобы ей стало неуютно под взглядом его пронзительных синих глаз: это было нужно ей для достоверности передачи некоей неестественности ситуации. Никита смотрел-смотрел и досмотрелся до того, что однажды, после длинного съемочного дня, увез ее на своих "жигулях" в Таллин, вернув назад уже влюбленную в него как кошка девушку. Зоя Чиркунова поначалу ужасно разозлилась, устроив Никите отвратительную сцену ревности прямо в театре, а затем демонстративно сошлась с молоденьким, только что из института, Игорем Кольцовым, публично пообещав вылепить из него "Иннокентия Смоктуновского". Отношения с Региной зашли столь далеко, что, спустя несколько месяцев, она призналась Никите с том, что беременна. "Хорошенькие дела!" - вздохнул он и поехал в Москву к Леночке Филоненко, ибо по сей день официально числился женатым на ней. Встречи с Николаем Федоровичем было не избежать, и Никита, купив дочке в ЦУМе огромного ГДРовского медведя, направился прямо к нему домой. Вечер выдался непростой.
- Лучше бы ты был врачом... или инженером, - мрачно произнес Филоненко-старший, сидя на просторной кухне вместе с бывшим зятем. - Что за профессия у вас... бл...дская?
- Если бы я был врачом, то смог бы встретиться с вашей дочерью только возле гинекологического кресла, - нагло отпарировал Никита, отлично осведомленный о вольной жизни супруги в Москве.
- Ладно, давай так, - решил Николай Федорович. – Возможно, ты и прав, Ленка у меня тоже не подарок - мой грех, без матери растил. Но и ты, сукин сын, чем думал, когда брюхатил ее? Слишком много вам, соплякам, позволено - при Сталине вы бы так не попрыгали! Короче, развод тебе будет, но о дочке - забудь, будто и не было ее. Сейчас за Леной главный инженер одного завода ухлестывает, вроде, хороший мужик, не то, что ты, балаболка, он Наденьку и удочерит.
Поколебавшись, Никита ударил с тестем по рукам: девочку он не видел уже два года, к тому же, откровенно признаться, отцовские чувства еще и не думали просыпаться в нем. Вернувшись в Ленинград, он перевез Регину к себе в Купчино и, устроив напоследок в "Гавани" шумный мальчишник, женился...
... В январе 1975-ого по Ленинграду прошли тревожные слухи: из уст в уста передавалась новость о гибели в автомобильной аварии известного красавца и сердцееда Никиты Кашина. Якобы, произошло все на глазах у множества свидетелей на выезде из города, его красные "жигули" разбились в хлам и самого артиста видели уже мертвым. "Господи, какой молодой!" - вздыхали сердобольные ленинградки. "Пил, наверное!" - сурово изрекали другие, более практичные и сведущие. - "Говорят, они там все пьют!" Где именно находилось это загадочное "там" и кем были собутыльники Никиты, разумеется, не уточнялось.
Поскольку с Никитой в машине тогда находился я, могу авторитетно заявить: авария была, никаких жертв - не было, перелом ноги у Никиты и легкое сотрясение мозга у меня - точно были. То, что "жигули", врезавшись в столб, ремонту уже не подлежали - истинная правда. А ехали мы тогда с дачи друзей Никиты рано утром, и не из города, а в город. Никите нужно было на репетицию, а мне - на работу. Регину с ребенком он оставил у друзей, собираясь забрать их вечером. Бессонная ночь и три стопочки коньяку, выпитые десять часов назад - вечером предыдущего дня, сделали свое дело, и Никита уснул за рулем.
- А ведь это Бог решил, чтобы я оставил их на даче! - морщась от боли, Никита , переносимый в "скорую" двумя дюжими санитарами, приподнялся с носилок и отсалютовал мне на прощанье. Я, держась за виски и покачиваясь, проводил его и был уложен во вторую машину, умчавшую меня почему-то в другую больницу. Продержали меня там недолго и вскоре отпустили - с тех пор я всегда пристегиваюсь ремнями безопасности, даже в такси. Никита же задержался, перелом у него был сложный, так что впоследствии он всегда немного прихрамывал. А то, что господь его спас от убийства собственных жены и ребенка, он крепко вдолбил себе в голову и при ближайшей возможности сходил в церковь - покреститься.
Надо сказать, что этот год ознаменовался не только аварией - случилось и кое-что другое, напрочь разрушившее ставший уже привычным уклад жизни Никиты, его привязанность к театру и дружбу с Тиссе. А произошло вот что.
Будучи в числе других представителей культуры на приеме по случаю приезда в Ленинград делегации одной в меру дружественной нам капиталистической страны, Тиссе вдруг разговорился и позволил себе ряд, прямо скажем, откровенных высказываний по поводу социалистического строя и полной подконтрольности ему художников, вынужденных жертвовать настоящим искусством в угоду ни черта не смыслящим в нем чиновникам. Неизвестно, какая муха укусила Альберта, но скандал поднялся невообразимый. Интервью Тиссе процитировали радиостанции "Свобода" и "Голос Америки", и с тех пор стало понятно, что театру в нынешнем его виде осталось существовать недолго. Альберта вызвали на самый "верх" и пригрозили исключением из партии. Он, недолго думая, вспылил, презрительно бросив "Да хоть сейчас!", швырнул на стол подпрыгнувшему от негодования большому начальнику партбилет и так хлопнул дверью, что сидевшей в приемной секретарше стало дурно. С ответом задержки не было. Сначала неугомонный Зелинский разразился огромной статьей, полностью посвященной анализу деятельности театра до Тиссе и с ним - выходило, что за последние четыре года все хорошее, что было сделано "в известном своими славными традициями и академизмом - в лучшем смысле этого слова - театре, было безжалостно затоптано и изолгано. Настали времена дурновкусия и обезличенности, спровоцированные неумелой рукой любителя дешевых экспериментов". Тиссе снова вызвали на ковер - на этот раз, к начальству пониже рангом, где последний, будучи его непосредственным куратором - человек даже несколько стыдливый, явно не жаждущий славы Герострата, предложил ему - "пока еще это можно устроить" - подать заявление об уходе, что Альберт и сделал. Кстати, этому чиновнику за своеволие и поспешность в решении вопроса с Тиссе вскоре влепили "строгача", тоже сняли и перевели куда-то на Север - руководить овощебазой.
Альберт собрал всех, кто пожелал прийти на последнюю встречу с бывшим режиссером, и извинился за происшедшее.
- Простите, друзья, за те испытания, которые, очевидно, вам придется вскоре пройти. Простите и поверьте: я никогда не забуду годы, проведенные с вами! Вы были для меня всем, только с вами мы смогли бы сделать то, что мы сделали! - и он, припав на одно колено, поклонился труппе.
- Альберт Сергеевич, зачем же вы так... с нами?.. - тихо спросила его завлит Людмила Вартановна. Тиссе выразительно посмотрел на нее, и ничего не ответив, решительно вышел.
- Ты понимаешь, вызывали меня до этого и таких навтыкали за репертуар, что просто не сдержался, - рассказывал он потом на кухне у Никиты за третьей бутылкой ледяной водки. - Сидит отвратная сытая красная ряха и брезгливо так говорит: мол, почему у вас так мало спектаклей на патриотическую тематику? Где лениниана, где революция, где Великая Отечественная? Я говорю - вот, мол, "Кремлевские куранты" Погодина, вот "Вечно живые" Розова... А он мне - маловато, товарищ Тиссе, страна, дескать, ждет от вас большей отдачи, и предложил по-быстрому - нет, ты оцени, именно по-быстрому! - поставить к годовщине со дня рождения Владимира Ильича что-нибудь этакое! И протягивает мне какую-то пьесу, я ее листанул - бред полный! - и говорю: спасибо, мол, за доверие, но по-быстрому не умею, могу только пивка выпить, и то - не с каждым! Он набычился и говорит - дело ваше, как бы не пожалели. Ну, а на приеме меня - как прорвало!
Спустя некоторое время в рупоре коммунистической мысли планеты - газете "Правда" появился фельетон, по-хамски озаглавленный "Не хочешь - не надо!", где, не стесняясь в выражениях, некто В. Петров красочно, резкими как у маляра мазками, живописал историю ренегата от искусства А. Тиссе. "В то время, как страна, обескровленная и обессиленная после страшнейшей из войн, отдавая последнее желающим получить высшее образование, надеялась взрастить из этого самонадеянного юноши по-настоящему большого советского художника, мысли самого Тиссе, оказывется, витали в совершенно другом направлении. Заняв чужое чье-то место, бесплатно получив специальность театрального режиссера, он - по чьему-то упущению или недомыслию - принялся ставить один пасквиль за другим, напрямую или косвенно всячески дискредитируя Советскую власть, вселяя в умы тревогу и смуту..." Заканчивался фельетон ожидаемо и откровенно: "Советский народ не желает больше терпеть выходки бесчинствующего ренегата. Мы говорим ему по-простому - уж извини, дорогой, но не хочешь жить по законам и моральным устоям своей страны - не надо! Скатертью дорога!"
На проводы Альберта пришли только Никита, Регина и я. Через год он всплыл на Брайтоне, где вместе с неким Мариком Лившицем открыл русский театральный ресторан. На стенах висели портреты Михаила Чехова, Дягилева, Станиславского, официанты были одеты в строгие фраки, а каждый вечер открывался либо сценами из русских классических пьес, либо чьим-либо моноспектаклем.
Над театром нависли самые черные тучи. Оставшись без руководителя, труппа некоторое время существовала как бы автономно, играя старые вещи в инерционном режиме, но затем явился некий партийный функционер и, собрав всех в зале, заявил следующее:
- Ну что, господа артисты? - сделал он акцент на слова "господа". - Допрыгались до анархии? Что дальше? Может, теперь "Кумасутру" прикажете для вас поставить?
- Камасутру, - тихо поправил его Никита.
- Что?! - взвился чиновник. - Да вы тут, я смотрю, внимательно следите за торжеством западной мысли! Ладно, я вам устрою разгул свободомыслия! В общем, так: кто хочет последовать за своим идеологом - может прямо сейчас мне об этом заявить! Есть желающие?
Желающих не нашлось. Никита сидел бледный и играл желваками.
- Я так и думал, - удовлетворенно заметил чиновник. - Вы только вражеские голоса по ночам под подушкой можете слушать и тявкать из-за угла. Но теперь я за вас возьмусь. Кто будет у вас главным режиссером - решим в самое ближайшее время, но можете не сомневаться - второго Тиссе не ждите. Репертуар весь пересмотрим! Самым жестким образом будет увеличено количество патриотически-воспитательных постановок. Кто не захочет работать таким образом в одном из старейших театров города - колыбели революции, может ехать к черту на кулички в тамошние ТЮЗы - бегемотиков играть! Все ясно?
Всем было все ясно. Играть бегемотиков в Ижевске никто не пожелал.
Разгром, учиненный новым режиссером - мягким, безвольным Павлом Степановичем Полевым, по поводу и без повода бегающим звонить куратору - был умеренным, но ощутимым. Из репертуара были выведены "Бесприданница", "Утиная охота" и "Три товарища". Никита почесал в затылке и, вспомнив недавние хлебные годы, принялся названивать в актерские отделы киностудий, пока там его еще не успели позабыть за время увлеченной работы в театре. Результат оказался интересным: очевидно, дружба с Тиссе дала свои коварные всходы, и Никите либо отказывали, либо предлагали роли таких отпетых мерзавцев, что по сравнению с ними даже доктор Менгеле казался чем-то вроде Айболита.
- Интересный парадокс наблюдается, - с горечью говорил мне Никита во время празднования для рождения сынишки Артема, названного, само собой, в мою честь. - Звоню - слышу радостный голос: да, да, конечно, у нас есть для вас даже несколько ролей. Перезваниваю - мрачным голосом мне говорят, что ролей нет. Чувствую, так и придется до пенсии Дзержинского в "Кремлевских курантах" играть!
На Свердловской киностудии, правда, ему удалось получить роль "друга главного героя" в каком-то производственном фильме, поднимающем, как многозначительно процитировал Никита, подняв вверх палец, "важные морально-этические проблемы современного рабочего - строителя коммунизма", но это было, скорее, исключением, да и картина оказалась совершенно проходной.
Общее тягостное состояние дел не могло не сказаться и на семейной атмосфере. Никита все чаще стал впадать в депрессию и как-то незаметно скатился в сторону тихого домашнего пьянства, обычно выпивая в день граммов триста "беленькой". Регина, в то время еще не закончившая институт, по привычке звонила мне и своим тихим, мягким голосом терпеливо жаловалась на мужа, совсем забывшего о ней и о ребенке. "Понимаешь, Артем, он какой-то... потерянный", - призналась однажды она. - "Я не за такого выходила!" Я, уже хорошо знакомый с подобной ситуацией, успокаивал ее и говорил, что это пройдет, что он - артист от бога и что скоро будут новые роли. "Господи, да не нужны мне его роли", - вздыхала Регина, - "мне муж нужен!"
Сам я к тому времени тоже женился на только что пришедшей в КБ после техникума девушке Маше. Посланные на дежурство в дружину за положенные в таких случаях пол-отгула, мы познакомились поближе, разговорились, а окончательно сблизились при поимке хулигана Соколова, ударившего спьяну первую встретившуюся женщину и героически задержанного мною при помощи Маши. Соколов оказал активное сопротивление, укусил меня за палец, а подоспевшему участковому Гарбузу оторвал пуговицу на кителе. Совместный поход на судилище, где я был пострадавшим, а Маша - свидетелем, стал той самой отправной точкой, после которой через некоторое время звучит марш Мендельсона, а в "двушке" родителей, полученной ими от института в 1970-м, поселяется очаровательное существо. Бытовые неудобства, испытываемые родителями и нами, конечно, накладывали свой отпечаток на наши отношения, но спокойный покладистый характер молодой невестки вскоре позволил матери смириться с превращением отдельной квартиры в коммунальную.
- Кому горе, кому - радость! - произнес Никита, провожая 1975-й на новогоднем торжестве в своей квартире, где впервые за несколько лет собрались вместе все Кашины, включая сильно сдавшего Дмитрия Леонидовича с супругой, моих родителей, и Машу с Региной и маленьким Артемчиком. - В этом году женился мой лучший друг, а я - еле выжил и окончательно расстался с иллюзиями. Каждому - свое... Давайте же выпьем за многообразие форм жизни! - и, осушив фужер, по-гусарски разбил его об пол.
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие заседания клоба "Недопятница", а также много ещё чего - в иллюстрированном гиде по публикациям на историческую тематику "РУССКIЙ ГЕРОДОТЪ" или в новом каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый гид по каналу
"Младший брат" "Русскаго Резонера" в ЖЖ - "РУССКiЙ ДИВАНЪ" нуждается в вашем внимании