Сто лет назад, 31 января 1923 года, родился большой американский писатель Норман Мейлер. Бунтарь, эпатажник, скандалист, нарцисс, солдат, мачо, политик, блестящий стилист, посредственный режиссер — чем дальше уходит ХХ век, тем вернее Норман Мейлер из писателя-классика превращается в одного из персонажей утраченного бунтарского времени.
Мейлер родился в Нью-Джерси, рос и воспитывался в Бруклине, изучал аэронавтику в Гарварде и ушел на войну в 21 год, чтобы написать великий американский роман, нечто сравнимое с «Войной и миром». Он воевал на Филиппинах, и его роман «Нагие и мертвые» (1948) считается одной из лучших книг о Второй мировой. Мейлер втягивает читателя в рутину войны, ее разлагающееся и разлагающее чрево, где бои с японцами лишь изнанка войны с самими собой. Война, по Мейлеру,— «это прежде всего скука и рутина, уставы, наставления и инструкции, но в войне есть и нечто необъяснимое, подобное обнаженному бьющемуся сердцу, глубоко затягивающее того, кто оказался вовлеченным в нее».
Вот это необъяснимое он и пытался объяснить себе всю жизнь и всю жизнь ввязывался в любые войны и драки. Там, где войн не было, он начинал их сам: занимался боксом, собачился с феминистками («я их не люблю по идеологическим соображениям»), с леваками, был женат шесть раз, на одну из своих жен набросился с ножом, лежал в психушке, баллотировался в мэры Нью-Йорка, выступал против войны во Вьетнаме. Был одним из создателей газеты The Village Voice — причем сам развозил номера газеты по киоскам и заставлял продавцов взять больше экземпляров, чем они хотели. Его колонка в The Village Voice называлась «Быстро», и в ней он оскорблял кого хотел, в том числе читателей. Телеэфир, где Гор Видал и Норман Мейлер самозабвенно ненавидят друг друга, соревнуются в убийственной язвительности (Гор Видал, в частности, сравнивает своего оппонента с Чарли Мэнсоном), до сих пор смотрится лучше всех фильмов, которые пытался снимать Мейлер.
Его всегда интересовал «бунтарский императив», мужская культура, насилие, насилие в любой форме: возможно ли сдержать ярость? Возможно ли не убить, глядя в лицо врага? Возможно ли убить? Правда ли, что убийство «всегда содержит в себе сексуальные мотивы»? Писательство — тоже насилие. Возможно ли заставить читателя испытать то, что испытывает автор или герой? Чтобы понять природу насилия (а значит, и человеческую природу), Мейлер писал романы от имени беса («Замок в лесу», 2007) и от имени Иисуса («Евангелие от Сына Божия», 1997), интересовался марксизмом и троцкизмом, писал о Кеннеди и о Мэрилин Монро, о ЦРУ и Вьетнаме. У него всегда были свои счеты с патриотизмом и патриотами, и никогда он не пытался свои противоречия с властью разрешить — только усугублял их.
Галлюцинации «Американской мечты» (1965), пошловатый нуар «Крутые парни не танцуют» (1984), жизнеописание Ли Харви Освальда (1996), Пикассо (1995) и Мэрилин Монро (1973), дикое путешествие по Аляске в романе «Зачем мы во Вьетнаме?» (1967) — Мейлер брался за разные темы, надеясь создать «великий американский роман» или просто заработать денег. Хотя его (наряду с Томом Вулфом и Хантером Томпсоном) главной заслугой считается создание «новой журналистики», которая в 60–70-е как раз и стала своего рода «великим американским романом»: в основе ее лежали подробные и тщательные расследования, расспросы свидетелей какого-то события, но из этого привычного сора росла настоящая бунтарская поэзия. Обе свои Пулитцеровские премии он получил за документальные работы, «романы реальной жизни»: за «Армии ночи» (1968), рассказывающие об антивоенном марше, и за криминальный роман «Песнь палача» (1979), основанный на жизнеописании убийцы, своеобразное американское «Преступление и наказание». Мейлер всю жизнь изучал дрожащих тварей и тех, кто имеет право. Себя относил, вероятно, к последним: видел свою миссию в том, чтобы помогать Богу. К старости, так и не получив Нобелевской премии, он признавал, что его больше не занимает идея «великого американского романа»: Америка, утверждал он, слишком многослойное общество, чтобы его можно было «объять единым литературным произведением».
Но, конечно, он хотел ее объять, догнать и объять еще раз. Он любил ее и ненавидел, он злился на нее, но был ее голосом. Даже в романах, формально к Америке не относящихся, как «Вечера в древности» (1983) — попытка «вызвать духов» Древнего Египта,— или «Евангелие от Сына Божия», он все равно размышлял о привлекательности насилия, рассматривал сломанные социальные механизмы и постигал природу власти. Не так важно, в каком времени и в каком месте социальные механизмы сходят с ума. Важно, что с этим можно сделать. Мейлер пытался понять, как взаимодействовать с обезумевшим обществом: возбуждать его и издеваться над ним? Презреть социальные нормы, как хипстеры в его манифесте «Белый негр» (1957)? Как можно ответить на ситуацию, когда «общество вынуждено жить в страхе перед мгновенной гибелью в ядерной войне, сравнительно быстрой смертью от рук государства... или же в противном случае обречено на медленное умирание под воздействием удушающего всякий творческий или бунтарский порыв конформизма»?
В его последней книге, «Замок в лесу», героем был вселившийся в эсэсовца бес, обиженный на своего хозяина. Он рассказывал читателю дикую, ядовитую, буйную историю о детстве и отрочестве Адольфа Гитлера, не делая выводов: ответов, объяснял он, не существует. Есть только вопросы.
Норман Мейлер умер в 84 года. Он всю жизнь задавал вопросы — точные, глупые, эпатажные, риторические, громкие, хамские, несправедливые. Ответов не нашел. Великого американского романа не написал. Прожил его.
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram
Все материалы Коммерсантъ www.kommersant.ru