Плевок
Давно поэм я не писал –
Все больше прозу и романы,
А тут как будто бы я стал
На путь со старыми следами.
Берешься снова за перо,
Как будто бы свое, родное,
Но в то же время и чужое –
Как бы оружье не твое.
Но, видно, время началось,
Чтоб не с оружием считаться,
А без сомнений смело браться
За то, что под руку пришлось.
За то, чем попадаешь в цель,
Чем управлять легко, стреляя…
Короче, хватит канитель
Тянуть!.. Поэму начинаю.
* * *
Он о последних днях Христа
Рассказ заканчивал свой в классе,
Как пред страданием креста
Он мучился в душе ужасно.
- Представьте, - детям он вещал, -
Страдал невинно, добровольно…
Подумайте, как это больно,
Какие муки испытал!..
Ведь что мучительней всего,
Когда безмолвно ты страдаешь,
Что у людей ни у кого
Сочувствия не встретишь, знаешь.
Христа же били – и не раз
И специально унижали,
И без сомненья жадно ждали:
«Ну, вот – заплачешь же сейчас!..»
Но Он молчал, молчал всегда,
Когда допрашивали, били,
Смеялись, троллили, язвили…
Молчал – не плакал никогда.
Последнее, что претерпел
До смертных на кресте мучений,
Когда плевали, кто хотел,
В него средь прочих унижений.
Плевали…. Вдумайтесь – плевок
Последней каплею стал злобы,
Последней мерзости наскок,
Последнего безумства роды.
Уже бессилием от тех
Мучительских плевков разило…
Христа не то, что не сломило –
Оплеванным стал выше всех.
Ведь от людей то, может быть,
Была последняя награда…
Душа Его, быть может, рада
Была награду получить…
Я представляю: ты стоишь…
Плевки летят – не утереться,
А радости в душе не деться
Уж никуда – ты в ней кипишь…
Звонок тут резко прекратил
Максим Петровича тирады…
(С ним вновь увидеться мы рады?)
Он свой рассказ остановил.
К концу уроки подошли,
И вот Максим Петрович вскоре
Спустился в холл, где на просторе
Кружки с детьми по танцам шли.
Внимание он обратил
На девочку одну, Полину,
Из класса, что последним был,
Где о плевках вещал картинно.
На стареньком ее трико
Виднелись дырочки и штопки.
Она старалась скрыть их, но
Не скрыть их средь движений робких.
Поговорить он с ней был рад:
У матери их оказалось двое –
Она и старший ее брат,
Брат сводный от отца другого.
Хоть отрицала то она,
Все было ясно: бедно жили,
Едва ль ни хлеб с водой делили,
Не скроешь - нищета видна.
От классной он узнал потом:
Мамаша пьет их беспрестанно,
Да еще любит как-то странно,
Лишь старшего – такой дурдом.
Полине вдвое тяжелей:
Как Золушка по дому пашет,
Хозяйство на себе все тащит –
И огород еще на ней.
Однажды в Церковь пригласил
Максим Петрович деток разных,
Как раз и пост великий был –
Хотел их причастить до Пасхи.
Полина тоже там была,
Со всеми впереди стояла,
Ее вдруг сильно зашатало –
Стоять на месте не могла.
Едва Максим Петрович вниз
Поймал ее уже летящей,
Был страх реальный, настоящий –
Могла разбиться просто вдрызг.
Сказал врач «Скорой» то, что с ней
Голодный обморок случился,
И как бы вновь не повторился –
Питаться нужно лучше ей.
Решил Максим Петрович, что
Отныне помогать ей будет,
Что это долг теперь его,
А от зарплаты не убудет.
Он матери передавать
Через Полину деньги начал.
Один, другой раз – только мать
Это восприняла иначе.
И вскоре требовать с него
Те деньги раз за разом стала.
И знал Максим Петрович что
Не на семью, а пропивала.
Полине стало лишь больней –
С деньгами этими мученье.
Другой Максим Петрович ей
Придумал способ вспоможенья.
Еду Полине покупать
Он начал и кормить тихонько,
Увещевал ее легонько,
Когда стыдилась есть и брать.
Помог ей и с одеждой зимней,
Своих знакомых подключил,
И пару раз по магазинам,
Чтоб приодеть ее, водил.
А мать, лишившись денег, злилась,
Не уставала донимать,
Потом помочь просила, знать,
Неволею уже смирилась.
* *
Тем временем зима прошла,
Весна за нею тоже минет,
Максим Петровичу пришла
Идея новая с Полиной.
За городом недалеко в селе
Его сестры две проживали.
Максим Петрович к ним, бывало,
Езжал по отпускной поре.
Их дети выросли давно,
Дома просторные имели,
Полину бы легко пригрели
И откормили заодно.
Чем в душном городе житье
С беспутной пьяною мамашей,
Пусть сельскою природой нашей
Здоровье укрепит свое.
Ведь впереди девятый класс,
Экзамены и выпуск следом,
Так пусть, быть может, в первый раз
Чуть отдохнет душой и телом.
Мать, было, принялась ворчать –
Ей дочки не хватать вдруг стало,
Максим Петровичу ей дать
Пришлось пять тысяч, чтоб отстала.
И вот Полину он привез
В деревню, как настало лето.
Когда-то здесь ребенком рос,
Любовью и теплом согретый.
Он все ей показал вокруг –
Лес, речку, где купался.
За речкою – широкий луг,
Где ночевать он оставался.
Ходил с Полиной по грибы
И ягоды он в это лето –
Как детства своего следы
Он видел вновь в сияньи света.
И сестры приняли к себе
Полину в радость как родную.
Она им тоже жизнь былую
Как воскресила по судьбе.
Поили козьим молоком,
Здоровой пищею кормили,
Чтоб отъедалась «на потом»
С заботой женскою следили.
Полина тоже в их кругу
Нахлебницей не оставалась,
Как надо было – поутру
Пасти тех козок отправлялась.
А вечером – вот был уж смех! –
Доить Полину их учили,
И козы в изумлении были
С Полининых попыток тех.
А время шло само собой,
И вот уж августа средина.
Пора задуматься Полине
О возвращении домой.
За ней приехал брат Егор,
Но на недельку задержался.
Максим Петрович постарался
Дать и ему вкусить простор.
Егору восемнадцать лет
И в армию он собирался.
И вот теперь он напослед
Свободой сладкою питался.
Был статный молодец, ему
Элитные войска светили,
И по контракту планы были
Потом остаться самому.
Они с Полиной поутру
Ушли однажды на рыбалку,
Но задержались там в грозу,
Что после дней случилась жарких.
Вернулись – стало уж темнеть,
Дрожали с холода ль, с испуга,
И как-то странно друг на друга
В глаза старались не смотреть.
На следующий день они
Уехали обратно в город,
Последние Максим Петрович дни
Провел в деревне в грязь и холод…
* *
К началу сентября и он
Вернулся к детям и урокам
В родную школу и потоком
Учебный год потек в разгон.
Максим Петрович не престал
Как прежде помогать Полине,
Но заприметил, что отныне
Ей словно неприятен стал.
Его старалась избегать
После уроков исчезала,
А вскоре даже посещать
Кружок любимый перестала.
Подумал он: «Ну ладно, что ж,
Поднадоел я ей с заботой…
Стесняется… Кому охота
Объектом жалости быть все ж?»
Он тоже вскоре перестал
Полину выделять пред всеми
И только грустно наблюдал
За переменами в ней теми.
Но только четверть подошла
Вторая, как совсем пропала
Полина, на урок не шла,
И на кружке уж не бывала.
Максим Петрович – к классной и
Узнал, что вдруг ушла из школы,
Взяв документы все свои –
Ушла, как сбросила оковы.
Обидно стало тут ему,
И горестно в душе, и горько:
«Я для нее ведь сделал столько…
Чем заслужил то – не пойму…
Уходишь – ладно уж, раз так,
Но хоть зашла бы попрощаться,
А то ведь…. Это же, признаться,
Мне в душу наплевала как».
Но делать нечего – пришлось
Максим Петровичу смириться.
Решил: когда-то прояснится,
Зачем уйти ей довелось.
Старался тихо забывать
Все происшедшее с Полиной,
Но горечь аскорбинкой длинной
Все о себе давала знать.
Вторая четверть вскоре вот
В текучке времени уплыла,
А там уже и Новый год
Пришел с веселием унылым.
Все как-то было на душе
Максим Петровича нескладно:
Все как-то мрачно, безотрадно,
Как бы достало все уже…
* *
Но с неожиданностью всей
Он в суд повестку получает.
В прокуратуру, коль точней –
Идет и недоумевает.
Там раздраженный прокурор,
Как будто бы три дня не евший,
С голодной злобою глядевший,
Изрек как будто приговор.
По тем и тем статьям УК
Максим Петрович обвинялся,
Что сексуально домогался…
И это, мол, наверняка.
Почти не веруя ушам,
Он слушал, что в период летний
В связи с несовершеннолетней
Он был, как прокурор вещал.
И заявленье предъявил
Ему от матери Полины,
Где малограмотным и длинным
Изложен ход «заявы» был.
Что, дескать, домогаться стал
Еще Максим Петрович в школе,
И что ребенку помогал,
Что впала в сети поневоле.
А летом хитро заманил
К себе, за город, мол, Полину,
И там уже ее растлил,
Хоть и не молод, мол, скотина…
Максим Петрович в шоке был,
Глазам, ушам своим не верил,
А прокурор все взглядом мерил
Презрительным и все давил.
Что в положении его
Не стоило бы запираться,
А лучше сразу же признаться,
Чтоб дело правильно пошло.
Теоретически в делах
Еще возможна мировая,
Коль мать «заяву» забирает…
Но ясно, что не просто так.
Унять обиженную мать –
Тут раскошелиться придется,
А то она ведь не уймется
И в суд решится подавать.
Ведь он сам как прокурор
Прикрыть все права не имеет,
И даже если договор
Меж ним и матерью назреет,
И мать «заяву» заберет,
Он делу должен дать продлиться,
Но можно здесь договориться,
Но тут задаток – наперед…
Что он ведь, право же, не зверь,
И в принципе все понимает.
Мол, с кем такого не бывает –
Бес и в ребро стучит, и в дверь.
Но чтоб себе не повредить
И репутации надежной,
Ему теперь поосторожней,
Мол, с девочками надо быть…
И тут Максим Петрович встал.
- Я не виновен! – выдал глухо.
Но прокурора тем взорвал –
Тот заорал ему на ухо:
- Так знай, что выхватишь сполна
Ты по статье на всю катушку.
И срок реальный будешь кушать
И с поражением в правах.
А там, в тюряге, чтоб ты знал,
За жадность пожалеешь душу… -
Он что-то там еще орал,
Максим Петрович уж не слушал.
От прокурора он ушел
Подавленный и оглушенный,
И нравственно опустошенный,
Как будто смерть свою нашел.
И словно чудилось ему,
Как кто-то воет и смеется,
Ну, а ему что остается –
Не взвыть от смеха самому…
(продолжение следует... здесь)