Мощные кроны едва защищали от палящего полуденного солнца: даже в самом дремучем буреломе приходилось постоянно щуриться и закрывать лицо ладонью. А в лесу во всю мощь царствовало лето – стрекотали кузнечики в траве, шмыгали под кустами обнаглевшие жирные зайцы и бегали по деревьям белки, и повсюду жужжало неутомимое комарьё – Демьяну и Максимке даже пришлось надеть накомарники, чтоб спасаться от кровососов.
– А гэто белян-трава, – голосом школьного учителя рассказывал Демьян, показывая пацану пучок сорванной травки, – она табе и от морока спасёт, и от сглаза….
– Ну, а если мне, скажем, одноклассник чего дрянного сказал, то морок буде? – зевая, спросил Максимка, но при этом честно старался разглядеть и запомнить белян-траву: остролистый кустик в локоть росточком с пожухшим от жары цветком. Знаток тебе не Анна Демидовна из школы, может и ухо выкрутить, и подзатыльником проучить.
– Морока не будет, дурень, а сглаз может и быть. Если твой дноклассник от души пакость якую ляпнет — так можешь и на гвоздь наступить, и захворать… – перед глазами Максимки всплыла раскорячившаяся на потолке избы женская фигура; злобно сверкали в темноте зрачки одержимой бабы. – Коли ненависть есть, злоба настоящая – тогда и сглаз получится, а то и чего похлеще.
– А, ну да… – Максимка присмирел, задумался.
Из-за произошедшего с Аллочкой, председательской женой, всё Задорье вот уж неделю гудело, что твой улей.
Первым делом прибежал участковый. Поохав по-бабьи, вызвал из райцентра опергруппу. Те приехали аж часов через пять — когда трупы двух женщин уже сковало хваткой стылого «ригора мортиса». Пока тела выносили, знатка допрашивали, усадив на тот самый злополучный топчан, где провела последние свои дни Аллочка. Председатель же выл в сторонке, вгрызаясь зубами в испоганенные Аллочкиными выделениями простыни – его позже забрали приехавшие санитары. Знатока опрашивал оперативник, долго, упорно, записывая каждое слово в планшетку и косясь недоверчивым глазом. А тот всё спрашивал: «Нешто думаешь, брешу, а, повытчик?». Просидели до глубокой ночи — уже брезжил за полями рассвет. В конце концов с Демьяна Григорьевича Климова взяли подписку о невыезде. И то — по большому блату и личной просьбе участкового: мол, боевые заслуги, герой-партизан. Сам, поди, тоже понимал, чуть что — по больницам не наездишься. А так утащили бы в СИЗО в райцентре, и сидеть бы знатоку в темнике.
– Дядько Демьян, думаете, они на вас чаго грешат?
– Да мне откуль то ведать, Максимка? Няхай там пишут свои писульки, мне оно всё равно. Я что бачив, то сказав.
«Ага. Так они поверили!» – подумал тогда Максимка. Старуха прокляла дочь, а опосля убила и себя и ее. Даже в свои двенадцать лет Максимка понимал, что советским милиционерам в эпоху просвещенного атеизма такая отмазка что с гуся вода, а Демьян Рыгорычу вон, вроде как и побоку вся ситуация. Идёт себе, травинку жуёт.
Они шагали дальше по тропинке в лесу. Стежка была совсем старая и почти незаметная, заросшая – Максимка удивлялся, как знаток умудряется видеть лес будто насквозь, находить эти тысячи тропок, человечьих и звериных, гулять по ним, словно по городскому проспекту. Тут любой лесник заблудится.
– А это, глянь, вербена лимонная. У неё яких свойств нема, просто для чая добрая. Давай нарвём, я тебе сегодня вечером заварю… – знаток опустился на колени, сорвать растение.
– Дядько Демьян, а чего за Пекло такое?
Широкая спина знатока содрогнулась.
– А ты чегой-то спросил?
– Ну вы тогда с Сухощавым говорили, и этот, який у меня зубы забрал….
– Зубы твои в закладе, заберём, а ты про то больше не поминай, а то ишшо раз ухо выкручу! Понял, не? Или ишшо хошь?
– Понял, понял… – Максимка потёр до сих пор ноющее ухо. Пальцы у знатока сильные, так схватится — хоть извертись, не отцепишься.
Двинулись дальше по тропе. Лес начал редеть, вдали забрезжил выход на пашню. Демьян присел на завалившуюся сосну, запрокинул осточертевший накомарник, скрутил мастырку и закурил, пуская клубы душистого дыма из самосада. По дереву над головами вскарабкалась рыжая белка, сверкнула чёрными глазками. Пристально разглядывая мальчика, знаток вздохнул.
– Ну давай ещё пытай, чего хотел, дурынь бедовый. Не лютую больше, слушаю. Вучить табе надо, молодь.
Максимка задумался. Пока можно, надо спрашивать. А чего? В голове сотни вопросов, и все вроде бы важные.
– Дадько Демьян, а чегой-то за Навь такая, о которой вы всю дорогу кажете? И Явь?
– А, то просто совсем. Гляди, Явь это мы, наш мир. Ты, я. Вокруг погляди – то всё Явь. Всё, шо видимо.
– А Навь?
– А Навь – то, шо невидимо. Всем, кроме нас с тобой, а мы с тобою, хлопчик, Навь как раз и видим. Вот оно как вышло. Дышла тока нема.
Максимка ещё раз задумался. Знаток, решив, что вопросов больше нет, тщательно затушил окурок и сложил в карман, объяснил:
– Чтоб ничего не привязалось.
Подхватил трость, поднялся-потянулся и побрёл дальше. Максимка догнал его, спросил:
– Дядько Демьян, а мне тута в школе казали, что скоро люди на Луну полетят! Правда иль нет? И чего они там увидят, на Луне той?
Знаток встал, как вкопанный, пожёвывая травинку. Сплюнул её и сказал с удивлением:
– Как чего? Чертей!
Тут уже остановился Максимка:
– Як чертей? Откеда черти-то?
– Ну дык знамо… На Луне-то черти живут. Оно вроде как солнце ихнее — навье. На нашем солнце — анделы, на их — черти.
Максимка так и остался стоять, переваривая услышанное: оно, конечно, знаток ему раньше не брехал, но черти? На Луне? Вспомнилось, как к ним в клуб приезжали с телескопом, чтобы, значит, ребятня могла на звезды посмотреть. Видел Максимка и Луну: щербатая, чуть жёлтая, как сыр. И никаких чертей. Хотя, кто знает, может, они там в кратерах прячутся? Как всякие шишиги и кикиморы в канавах да под корнями. Что же тогда будет с космонавтами?
Максимка так зафантазировался, что потерял знатока из виду. Думал звать, да увидел просвет меж деревьями. Дёрнулся на свет и оказался на широкой, распаханной колёсами тракторов просеке. Демьян стоял у самого края и нервно ковырял тростью землю. За просекой виднелось широкое поле, засаженное бульбой. Там копошились люди – рановато для сбора и поздно для посадки. Люди и одеты были странно – все как один в униформе, в перчатках, не похожи на колхозников. С другой стороны поля, где дорога, в дрожащем мареве поблескивали борта чьих-то незнакомых автомобилей и новенький трактор «Беларусь».
– Это шо ишшо таке… – нахмурился Демьян и быстро зашагал между гряд посаженного картофеля. Максимка поспешил следом.
При взгляде на чужаков Максимка сразу понял – учёные! И явно городские, мож из самого Минска приехали. Есть пара знакомых колхозников, но остальные явно нездешние, человек десять. Безошибочно вычислив главного, Демьян уверенным шагом направился к нему.
Интеллигентного вида мужчина лет шестидесяти задумчиво разглядывал откопанные клубни картофеля, непрестанно поправляя очки на носу. Рядом стоял колхозник, собутыльник Свирида, дядько Богдан — и что-то долдонил учёному под ухо, а тот кивал и всё поправлял очки, будто боясь уронить с длинного носа.
– Добры дзень, – непривычно вежливо поздоровался Демьян. – Привет, Богдаша.
– Здрассте, – отозвался Богдан, глянув на знатока с той смесью скрытой неприязни и подобострастной опаски, которую Максимка уже привык замечать у многих в Задорье. – Чавой-та вы пожаловали?
– Да вот, гуляли, увидели… Думаем, шо это тут… Познакомишь?
– А, простите! – встрепенулся учёный и протянул знатоку руку. – Семен Григорьевич, агроном. Из НИИ Картофелеводства Самохвалова мы.
– Я тоже Рыгорыч, токмо Демьян. А по какому поводу гулянка?
– Это колдун местный, Семен Рыгорыч, – влез Богдан. – Знаток.
– А, колдун… – хохотнул городской агроном. – Колдунов нам только не хватало. Материализму учим! Коммунизм строим! А у вас тут колдуны разгуливают!
Демьян воткнул клюку в землю и бросил на колхозника быстрый тяжёлый взгляд. Тот едва не отшатнулся. Максимка вспомнил, как Богдаша со Свиридом, как разговятся, его на пару шпыняли для забавы.
– Не колдун я, Семен Рыгорыч. Так, натуралист-естествоиспытатель. Я, можно так казать, тоже своего рода агроном.
– Ну тогда, может, вы скажете, что у вас с урожаем происходит? – кивнул Семен Григорьевич себе под ноги.
Демьян присел на корточки, вытягал клубень. Максимка углядел через плечо горсть каких-то пожухших, мятых картофельных клубней, поблескивающих от белесой слизи. Демьян сдавил один пальцем, и тот развалился, что твоя каша.
– И так вся территория! – с досадой воскликнул агроном. – А причины непонятны! Ни паразитов найти не можем, ни в почве ничего – уже несколько бактериологических проб взяли. Где ни копни – всю бульбу этой гадостью разъело. Уже думали химпроизводство в Селяничах остановить...
– Ага-а… Ага, вот как… – пробормотал знаток, катая в пальцах комочки склизкого крахмала; понюхал, едва не лизнул. – Не полудница это… Не полевик, не луговик… А кто ты таков?
– Чего он там? – спросил агроном недоумённо. Мальчик пожал плечами, а Богдан оттянул Семена Григорьевича за рукав и что-то горячо зашептал тому на ухо.
Демьян поднялся на ноги, хорошенько отряхнул руки и вытер о штаны. Снял накомарник, сунул его за пояс и взялся крутить вторую за сегодня мастырку. Чертыхнулся, понюхав пальцы, и выкинул табак с бумагой вместе. Посмотрел на агронома с колхозником, отошедших в сторону, вопросительно глянул на Максимку, тот вновь пожал плечами.
– В общем, тут такое дело… – сказал вернувшийся Семен Григорьевич. – Вы меня, как бишь вас….
– Демьян Рыгорыч.
– Вы меня, Демьян Рыгорыч, извините, но шли бы вы своей, так сказать, дорожкой. Здесь важная работа идёт, а я как коммунист с попами, колдунами и прочими мракобесными элементами знаться не хочу.
– Да как вам угодно, товарищ, – Максимка явственно услыхал, как знаток скрипнул зубами, глянув в сторону болтливого колхозника. – Один вопрос можно?
– Не думаю. Идите.
– Да не будь ты як пляткар, ты ж дорослый мужик! Не слушай сплетни эти деревенские, я знахарь, травки завариваю, скотину врачую. Нешто я на ведьмака, шоль, похож? Скажи мне одно, агроном, и мы уйдём. Местность тут размывало подчас? Сель какая али шо?
Агроном вопросительно поглядел на Богдана. Тот сплюнул, ответил нехотя:
– Ну было дело, ручьем мабыць там края и подмыло. И шо?
– Да ништо. Бывай, агроном.
– Вам бы в медицинский! Профессию получили бы, людям помогали? – крикнул в спину Семен Григорьевич, на что Демьян пробурчал под нос что-то вроде «уж разбежался, токмо лапти зашнурую».
Они обогнули всё поле по кругу, миновали «Беларусь» с автомобилями (Максимка потрогал толстые шины трактора, за что получил по рукам от помрачневшего знатока) и подошли к ручью, действительно подъевшему своими растёкшимися водами краешек поля. Вместо пологого берега теперь над водой нависал земляной обрыв, похожий на гигантскую пасть. Тут знаток прополоскал измазанные чернозёмом сапоги, помыл руки и задумчиво поглядел в воду, отражающую чистое синее небо с парой плывущих облаков.
– Так, моладзь. Слухай ща и всё запоминай, понял?
– Уразумел, дядько, – отрешённо кивнул Максимка, разглядывая лес и текущую из него воду – словно кран прорвало. Всё вдруг стало каким-то зловещим, хушь и день на дворе. Вроде и бор такой же — стволы, веточки, листочки; солнышко светит, водица текёт — вяло так, будто бочка протекла; но отчего-то волоски у Максимки на шее стали дыбом. Спустя секунду до него дошло — тихо-то как! Не гудела вездесущая мошкара, не звенел комариный писк, молчали в ветвях птицы, и даже ручей тёк бесшумно — будто звук уходил в землю.
– Шо, почуяв, да? Так вот, слухай. Хотя... Я табе на бумажке запишу, всё шоб наизусть заучил, как Лукоморье, дуб зелёный. Ладно… В землю чёрную кинуто, до семи дней всё пахано, да семью днями взрощено, то колосинкой взошло, да сытостью пошло, иже кормлен тем плодом и колосом….
Знаток говорил ещё много и долго, певуче, как спявачка Лариска из Дома Культуры в райцентре. Некоторые слова он растягивал, а другие, наоборот – обрубал, будто балакал по-немецки. За всё время знаток не бросил ни взгляда в сторону чащи, всё смотрел в воду, рисуя на ней что-то концом трости и продолжая свой заговор. А Максимка глянул в лес и ахнул.
Зловещий до того, он стал теперь тёмным и дремучим, кроны деревьев набрякли тяжёлыми ветвями и надвинулись на растёкшийся ручей, отбрасывая хищные, крючковатые тени на лица. Меж стволами сосен и елей дохнуло холодом. Солнце потускнело, свет его стал не ярко-желтым, а белым — как лампа у стоматолога. Заныли зубы. Тут деревья раздвинулись, в чаще леса прорезалась узкая тропка, и Максимка увидал, как по ней медленно и будто бы даже боязливо спускается сухонький, поросший рыжей шерстью, уродец, похожий на обезьянку. Разве что морда у него была такая, что не дай Бог во сне привидится — точно кто голову человечью просолил и на солнце оставил, как воблу: запавшие глазки, потрескавшаяся кожа, мелкие зубки, торчащие из-под стянутых зноем губ. Максимка вздрогнул, но с места не двинулся – знал, что коли Демьян не велит – стой да жди. Обезьяноподобное существо подобралось к самому краю обрыва, вскрикнуло – совсем как зверёк – и извлекло из рыжей шевелюры какую-то жердь, стукнуло ей по земле. Демьян предупредительно взялся за клюку.
– У мине тоже, вишь, посох есць, знаток, – скрипнуло создание – вблизи маленькое, не больше ребенка. – Ща как дам!
– Давай-ка без шуток, палявик. Я к табе с добром.
– Ага, вы, люди, к нам тока с добром и ходите! Вона усё перерыли! – полевик махнул посохом в сторону виднеющихся вдалеке фигур агрономов.
Знаток хитро сощурился.
– Так а ты чегой-то в лесу забыл, а? Ты ж не леший какой.
– А я это… А я у лешего в гостях, зразумел, да?
– На кой ему такие гости сдались? Темнишь ты, полевой. Нашто брешешь-то? Излагай как есть, я с добром пришёл, говорю же, – и Демьян выложил из карманов табак, бумагу для самокруток, спички. – Слышь, хлопчик, есть чего в карманах?
Максимка высыпал на плоский большой камень свои богатства – игрушку-калейдоскоп из дома, карандаш, горсть семечек. Полевик навис над камнем; быстрым, юрким движением схватил игрушку и вернулся на свой насест на обрыве — точь-в-точь обезьянка из мультика, совсем даже не страшная. Поглядев в калейдоскоп, полевик крякнул от удовольствия:
– Эк диво якое… Лады, беру. И табак твой беру. Кажи, чаво хотел.
– Это ты мне говори, какого беса ты в лесу забыл.
– Та неуютно мине там….
– А чаго урожай бросил?
Полевик почесал в затылке, подняв сноп искр, поправил бороду и горестно рассмотрел подарки. Наконец решился сказать:
– Да там энтот… Немец.
– Якой немец? – глаза Демьяна тут же превратились в щелки, зубы сомкнулись.
– Ну немец. Пазабивац его тады, на войне. Там и ляжит.
– И шо? Их много где лежит, да не одни, а с компанией.
– Дык и я так бачив, не чапал он мине, спал себе и спал. Дрямал, не тревожил. А ща вона как, ручей разлился, немец проснуца. И давай буянить, фриц клятый. Всю бульбу псавац, трошки усе забирац, мине выгнал. Слышь, знаток, так ты может того, поможать мине чем? – воодушевился полевик, широко раскрыв такие же странные глаза с оранжевыми зрачками. – Не може я поле своё кинуц.
– Табак забирай, а игрушку вертай обратно хлопцу. Помогу, мабыць, чем смогу.
Полевик с неохотой протянул калейдоскоп обратно, но не удержался и глянул разок в окошко — аж припискнул от удовольствия. После такого принять игрушку обратно Максимка не смог.
– Забирай. Подарок!
Полевик недоверчиво взглянул сначала на Максимку, потом на калейдоскоп, после уставился на Демьяна; в усохших гнойничках глаз застыл вопрос — «Можно?» Знаток пожал плечами. Полевик было дёрнулся прочь, когда его догнал зычный окрик:
– Должен будешь! Зразумеешь? Не мне, а ему!
Существо кивнуло, а знаток посмотрел на Максимку как-то по-новому; мелькнуло в насмешливо-снисходительном взгляде что-то похожее на уважение.
***.
– Неужто заложный? – пробормотал Демьян по дороге домой.
Максимка навострил уши.
– А заложный эт кто, дядько?
– Мертвец неупокоенный, – кратко ответил знаток.
Во дворе Максимка потрепал по холке Полкана — тот, попривыкнув к мальчику, стал ласковым как кутёнок. Вошли в дом. От стука двери суседко укатил за печку, но Максимка успел краем глаза заметить безрукую и безногую тень, круглую, что колобок. Он до сих пор, бывало, ночевал на груди у Максимки, но теперь ощущался не как гирька, а, скорее, как котёнок. Разве что глаза лучше резко не открывать, а то потом долго не уснешь.
Знаток расстелил кровать и Максимкино лежбище на печке, бросил:
– Ща спать, без споров. В полночь обратно идём. Попозжа всё скажу.
Максимка улёгся на печку, долго ворочался под храп Демьяна. Тот уснул сразу, стоило прислонить голову к подушке – партизанская привычка. Вертелся, слушал, как суседко катается по углам. Наконец, прикемарил. Ему вновь приснился тот же сон, что он теперь видел постоянно – нелегкая, но зато короткая судьба, кабаки и «малины», зоны и пересылки, а ещё блестящая заточка где-то далеко, в Магадане, которая втыкается ему в глотку. Течёт кровь, торчит наружу сизая трахея, которую он пытается зажать, недоумённо вращая глазами… Бай рассказал ему во сне много всякого. Так рассказал, что не забудешь.
– Максимка, вставай, – в избе было темно, Демьян тряс его за плечо. – Идти нам надо.
Мальчик, зевая, слез с печки. Демьян уже заварил чая на керосинке, соорудил пару бутербродов с кровяной колбасой — гостинец за возвращённую из лесу корову.Снаружи темень — хоть глаз выколи. Рассыпанное стекло Млечного Пути скрылось за взбухшими, будто шматы плесени, облаками.
– Польёт скоро… К утру, мабыць. В общем, слухай ща внимательно, – говорил Демьян, шамкая с полным ртом. – Мертвец заложный – не шутки. Я б табе брать не стал, но вучить надо, да и без помощи твоей никак. Если это мертвец и впрямь….
– Дядько, а шо за нябожчик такой, чем он от обычного мертвяка иль упыря отличается? – спросил, одевшись и делая глоток чая, ученик.
– Нечисть и нежить вся, даже коли не вполне разумна, себя осознаёт. Кто-то как звери, кто-то почти как люди – одних шугануть можливо, с кем и договориться полюбовно. Со всеми можно уговор свой иметь. Гэты же… Это зло, Максимка. Немыслящее, слепое. Не понимает оно, шо померло уже, вот и гадит. Опойца в землю зарытый засуху вызывает – воду из земли сосет. Самоубивец шептать будет, все деревья в округе виселицами станут. А насильник... Но, это рано табе пока. Все заложный вокруг себя поганит, потому как ни жив, ни мертв, а лежит в земле и злится, и с ума сходит. Чем дальше – тем хужее. А тем паче немец он, ненавидит он нас. Потому поле и портит, а потом, как в силу войдёт, припрётся сюда, в Задорье, или в соседний колхоз. В колодезь залезет, перетравит всех к чертовой матери. Или скотину давить начнет. А может и хату спалить — шибко немец это дело любил. Так шо надобно нам его упокоить зараз, покудова он ходить не начал.
Посидели молча, жуя бутерброды и прихлёбывая чай.
– Эх, думал, скончылись вороги на родной земле, а они, бач, як грибы пасля дождю. Сколько ж я их перебил… Ладно, збирай лопату.
– А на кой лопату?
– Откопать его треба.
Вооружившись шанцевым инструментом, они отправились в сторону осквернённого поля. Ночь тихая и безветренная, облака нависли над деревней, готовые обрушиться оглушающим потоком. Тишина была звенящая, натянутая как струна.
– В карманах есть что железное? – спросил Демьян.
– Неа….
– На, возьми, – знаток высыпал ему в жменю горсть болтов да гаек. – Запомни – всегда носи с собой железо. И соль. И ладанку трымай, на грудь повесь. Запомни — морочить будет, не дергайся. Слабый он покудова ишшо, только кошмарить и умеет. Надобно его до первых петухов продержать, не дать в могилу вернуться. Днем-то он силу и растеряет.
– А чего ж мы его сразу днем не выкопали? — удивился Максимка.
– Чтоб тот же агроном тебя потом особистам сдал, как вредителя? Наше ремесло, брат, оно такое, не всем знать надобно, что там да почему — ни пса не поймут, только бед наживёшь.
Рассовав по карманам болты в пригоршне соли и повесив на шею шнурочек с терпко пахнущей ладанкой, Максимка ощутил себя персонажем гоголевских «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Спросил у Демьяна, читал ли тот, но знаток был слишком погружен в размышления.
Раскинувшееся за лесом поле казалось призрачным – перекопанные агрономами гряды вздыбились, как после немецкой бомбардировки, а чахлые кустики походили на несчастных, вкопанных по пояс привидений. Из лесу гулко ухала сова, и чаща казалась сплошной тёмной пустотой, сомкнувшей деревья так плотно, что там ни зги не видно. Дошли почти до самого ручья.
– Здесь палявик сказал копать….
– А как откопаем – шо потом?
– Перенесём вестимо. В овраг куда-нибудь, а лучше на перекрёсток, шоб дорогу не нашел. Домовину бы, конечно, для ирода соорудить, но придётся так….
Знаток поплевал на руки и взялся копать. Максимка помогал как мог — оттаскивал камни, рубил корни; крепкий Демьян за несколько минут ушёл в землю, что крот. Вот вроде в деревне на людях хромает, на клюку опирается, а в самом силы хушь отбавляй. И не такой уж он старый, со Свиридом одного возраста. Борода только всё портит, думал Максимка, заодно представляя, как было бы хорошо, будь Демьян его батькой.
Чернозём копать оказалось легко, но вскоре началась глинистая почва. Лопата увязала в ней, скользила, будто вырываясь из рук. Заметив это, знаток азартно крикнул:
– Копай-копай! Не хочет он, шоб мы евонную могилу ворошили. Копай, не спыняйся!
Максимка продолжил, чувствуя, как пот катится по спине, пропитывая рубаху. Руки уже болели, на ладонях наметились волдыри, да и лопата и впрямь будто взбесилась, рвалась из скользких пальцев. Но тут под штыком что-то показалось в лунном свете, ярко вспыхнуло серебром.
– Дядько!..
– Шо таке? О! Здесь он, да! – Демьян присел на корточки в яме, разглядывая находку.
А это была фляжка, круглая и красивая, только чуть ржавая и потемневшая от времени. Когда Демьян счистил с неё землю, Максимка увидел выбитую сбоку свастику и надпись: Gott mit uns.
Демьян при виде добычи грязно выругался, Максимка аж рот раскрыл — даже от Свирида он таких слов не слыхал.
Тут же со стороны леса донёсся странный рокот. Максимка навострил уши и выбрался из раскопанной ямы, оглядел тёмную чащу.
– Што там? – без интереса спросил Демьян, вертя в руках фляжку покойника.
– Да будто слышал что-то… Никак, гром. О, опять!
По сумрачному полю вновь разнёсся этот звук. Максимке он наполнил некую мелодию, пока нескладную и тихую, но всё нарастающую. Ему показалось, что в мелодии он может различить человеческие голоса, говорящие на непонятном языке. Хотя не, почему непонятном? Он же учит в школе немецкий. Вот «солдаты», вот «шагают»… То ли Анна Демидовна хорошо учила, то ли были у него способности к языкам, но Максимка быстро понял, что это такое раздается из леса: немецкий военный марш. Гулкий, ритмичный и жуткий до оторопи, он набирал силу на припеве:
— Ли-и-иза-Ли-и-иза...
Демьян вылез наружу, отряхивая руки. С ненавистью поглядел в ту сторону, откуда доносилась музыка.
– Чартаушына….
Марш набирал силу быстро, стал такой громким, что его, поди, было слышно и в деревне. Деревья на опушке зашевелились, там промелькнули блики фонарей, и явственно залаяла овчарка. Почему-то Максимка был уверен, что это именно овчарка. Раздался рёв мотоциклетных моторов, чьи-то отрывистые грубые окрики. Демьян пригнулся, уставившись туда широко раскрытыми, не верящими глазами.
– Да не можа быть такого….
– Дядько, чего это там?
– Немцы! Опять немцы! – заорал Демьян и схватил Максимку за шиворот, потащил за собой. – Беги, дурынь малолетний! Война началась!
***.
Продолжение следует.
Авторы - Сергей Тарасов, Герман Шендеров.