Она пришла ко мне весенним днём в облаке мимозы. И села за стол.
Я терялся, отводил взгляд. Ее тонкая рука, закованная в кольца браслетов, невесомо скользила по воздуху. Но вместе с тем я не мог просто встать и уйти.
Уйти.
Домой. К знакомой жене, к любимым детям. Я сидел и не уходил.
А ее шляпка с отвратительными жёлтыми хризантемами качалась в такт наклонам головы.
Голос…
Он скрежетал мне по нервам и заставлял прикрывать глаза. А потом она изменилась. Посмотрела грустным взглядом и прошептала:
— Я вам не нужна? — ей было почти двадцать пять. А мне на делать лет больше. И я не понимал зачем ей, хрупкой, нежной, желанной нужен я. Не самый успешный. Не красивый, с женой, детьми и загородной дачей в Ильиной поляне. Что эта девочка нашла во мне, своём начальнике, который даже не знал о ее существании до короткого смс? Что ей ждать от будущего со мной, который никогда не построит надёжных стен. И уж точно не сможет обсудить смысл картин Босха.
И мне было стыдно. Стыдно перед этой девочкой и перед своей женой за то, что от моего решения зависит разберём ли мы наш дом, который построили вдвоём. Ведь иначе не будет. Мы не оставим и камня на камне, значит и думать тут нечего.
— Не уходите пожалуйста. Я все вам скажу. Вот сейчас прям скажу, — снова голос, который прятался в шорохах шипов роз, а я знал, что эти самые шипы оставят на девичьей фарфоровой коже уродливые следы, порезы, шрамы… — Вы меня не любите и никогда не полюбите. И я никого не виню, не прошу взаимности, но я просто не могу больше молчать. Мое молчание изнутри меня разрывает, грызёт.
Я поправлял очки, за которыми можно прятать глаза. Ещё можно. Потому что стыдно. А стыд — это то, на чем нас всех воспитали. И стыжусь я самого себя, своей нерешительности и своей не свершившейся измены. Она разделила мой уравновешенный быт, жизнь на до и после. После я изменился. Стал замечать, что прежде ускользало: замученная недовольная жена, которая обвиняла меня во всем, от неправильно заправленной постели до заглохшей машины; дети… они совсем не хотят меня видеть. Им я не нужен. И жене.
А вот девочке с отвратительной шляпкой нужен.
Стыдно.
— Мне не надо ничего обещать и вообще помолчите, — она говорит это излишне резко и сама пугается своей резкости. Кусает пухлые алые губы, убирает ладони со стола, затравленно смотрит по сторонам, будто только сейчас замечает обстановку кафе на набережной. — Мне вообще ничего не надо. Мне просто достаточно моего… моих… моей любви, понимаете?
Я понимал только одно. Никогда в жизни не чувствовал себя настолько беспомощным и в то же время сильным. Только от меня зависел исход разговора. Только от моего решения: принять то, что дают безвозмездно или вернуться в жизнь полную недомолвок, обид и взаимной неприязни.
Любить жену я не переставал и сомнительно, что смог бы, но… просто устал от контроля, от упущенных возможностей и без любви. Именно той, которая вот такая, без всего лишнего, просто по факту существующая. Жена любит не так. Она опекает, запрещает, всегда знает как лучше. А это на самом деле я знаю. Я один.
— За что? — мой голос слишком взволнованный и слова грубые.
Она несмело улыбается, пожимает тонкими плечами под своим шерстяным платьем с кружевным воротничком.
— Просто так… — и в ее «просто» все слишком сложно, чтобы разобраться, но я стараюсь , а один черт не получается, потому что страх не оправдать возложенных обязанностей перед своей семьей слишком велик. Я же муж, отец, глава семьи.
Сложно все как-то.
Прошёл всего один разговор, в начале которого я был примерным семьянином, а в конце стал почти предателем.
Я отодвинул чашку и позвал официанта. Забрал счёт. Она неловко перехватила чек.
— Оставьте, это все же я вас пригласил поговорить, — и это надо было сделать давно. Разорвать порочный круг.
Она убирает тонкие пальцы с подпиленными короткими ногтями, на которых отсутсвует лак. Да на ней всей отсутсвует косметика. Рано ещё. Молодость — вот лучшее украшение. И ее не портит ни закрытое платье, ни тугой пучок на затылке с двумя серебряными шпильками…
Я припарковал машину чуть ниже по улице и поэтому пару шагов пришлось сделать вместе. Молчали. Потом обернулся словно кто-то в спину толкнул и увидел свою жену. Она вела за руку младшего сына, а второй рукой цеплялась за мужскую ладонь. Спутник ее был на голову выше. Он держал на руках мою дочь.
До меня с ужасной медлительностью дошло, что я уже давно погряз в измене. Не в своей.
— Аглая, — окликнут свою подчиненную, и девушка обернулась. Я шагнул впритык, наклонился и поцеловал.
Изменил. Тоже.