Чесноков Дмитрий Дмитриевич жил через два-три дома от моего давнего приятеля Коли Дубинкина. Местные для краткости звали его просто - Чеснок. Он был близорук, носил очки с толстыми линзами, от чего казалось, что у него не очки, а какой-то специальный оптический прибор. К тому же очки были без дужек и привязывались к затылку обыкновенной бельевой резинкой.
У него была куча болезней. Больше всего он страдал от повышенного артериального давления. Ему как инвалиду было положено бесплатное лекарство. Однажды оно у него кончилось, он прибежал ко мне (а ходил он, несмотря на недуги, резво) и попросил: свози в аптеку! Приехали, но лекарства, сказали в окошке, нету. А я вижу: человеку совсем плохо. Я вызвал заведующую и учинил скандал. Лекарство нашлось.
А познакомились мы с Чесноком за несколько лет до этого, когда я во дворе недавно купленного дома срубил себе баньку, а проконопатить ее было некому. Я бывал наездами да и конопатить не умел – одно дело топором махать и совсем другое – щели заделывать. Тут нужен опыт.
Жил Чеснок вдвоем с женой в крохотной избушке, наполовину каменной, наполовину рубленной из кривоватых осиновых и дубовых бревен (на Рязанщине много плохоньких домишек, но таких жалких, как у Чеснока, редко встретишь). Заборчик из штакетника едва держался, и калитка болталась не на шарнирах, а на веревочках.
Дело, надо сказать, происходило в девяностых годах, уже при новой власти.
Я прошел через калитку и постучался в обшарпанную дверь верандочки с треснутыми стеклами на окнах. Откуда-то вывернулась маленькая желтая собачонка, тявкнула раз-другой и стала тереться о мои ноги, явно выклянчивая гостинец.
Вышел Чеснок, поздоровался, сели на лавочку, разговорились.
- Яблочек хочешь? У меня нынче второй раз уродились, - Чеснок показал на яблоньку с желтыми плодами. – А так обычно год есть, год нет.
Голос у него был хриплый, будто навсегда простуженный.
- Конопатить? У меня с головой плохо.
- Я леса широкие сделаю. И кроме тебя больше некому.
- Больше некому, это ты правильно сказал. Я ведь в Москве дачи генералам конопатил. Мы бригадой нанимались. Это еще когда было-то. Сразу после войны - У меня ни лопаток, ни киянки нет. Придется в Яблонево съездить.
- Съездим.
- Погоди, только Наташке скажу.
Чеснок скоро вернулся, уже в ватнике и подшитых резиной валенках. Время было предосеннее, но валенки явно были не ко сроку.
Мы съездили в Яблонево, довольно большое село, где, оказывается, жил старый товарищ Чеснока, который еще не бросил свое ремесло, так как, по выражению Чеснока, «был помоложе и потверже».
В тот же день, назначив цену, Чеснок показал, как сделать леса, пощупал паклю и сказал:
- Иди куда хочешь.
- А если хочу посмотреть?
- Смотри. Но помощник не нужен. Только поставь ведро с водой.
Уезжать мне надобности не было, и все три дня я делал посильную работу по благоустройству приобретенного дома. Жилище было в полной разрухе. Глаза разбегались от множества дел. Я хватался то за одно, то за другое.
- Ты не спеши, - как-то, спустившись с лесов и попросив воды испить, - рассудительно сказал Чеснок. – Ты потихоньку-помаленьку. Глядишь, и все само собой сделается. Главное – не рви себя. Я молодым был, большие деньги азарт зажгли, вот и сорвался.
Чеснок натужно закашлялся.
- Чуешь? Чуть пакли вдохнул и...
- Не знал, что у тебя астма. Чего ты будешь себя гробить?
- Да нет, у меня она, - он ткнул рукой в грудь, - иной раз сама собой цепляется. Воздух здесь неравномерный. Если с горы подует, моя дыхалка сразу затыкается. А так тут, конечно, хорошо. Особенно когда яблони цветут.
Разговаривал Чеснок грамотно, без грубостей, без излишеств – сказывалась, видно, долгая работа в Москве на генеральских дачах.
А как он работал! Я такого не видывал. Паклю скручивал в длинные жгуты, смачивал водой и аккуратно вгонял между венцами. Получалось ровно, туго и красиво.
- Чтоб синицы да воробьи на гнезда не раздергивали, - объяснил он. – Как учуют слабое место, весь паз растащат. Каждой птахе свое гнездышко свить охота.
К вечеру я поднес Чесноку стопку с закуской. Он покосился на стопку, но выпил. А потом и вторую. Но от большего наотрез отказался:
- Болезни не велят.
- А чего же ты в Москве не зацепился? В те времена для многих Москва раем была.
- Мог бы. Да Наташка не захотела. Маляром была. Она здешняя, вот и приспичило домой вернуться. Как ни уговаривал, от Москвы отказалась. У ней тут мать больная оставалась. Мне уж и квартиру, точнее, комнату давали, а вот не получилось. Работал где как. Пока здоров был, денежка водилась. А теперь... Заплатишь, Наташке обувку куплю. У нее пенсия тоже с наперсток. Всю жизнь болела. Хоть бы дети были. А то и похоронить будет некому.
- А родные есть?
- Да… никого. – Хриплый голос Чеснока не дрогнул, но мне все же показалось, что за толстыми линзами его очков что-то блеснуло.
- Завтра в шесть часов приду. А теперь пока. Надо еще огород полить. Дождей-то давненько не было.
Через неделю Чеснок закончил работу. Ремесло свое он, конечно, знал мастерски.
- Если бы ты еще срубил как следует, - сказал он на прощание. - У тебя местами пазы такие, что в них можно шапку засунуть.
На этом и ушел. А я чесал в затылке: как он меня!
На этом бы и закончить рассказ о Чесноке. Но, к сожалению, точку поставить не могу.
Как-то приехал я поздней зимой, ближе к весне, в свою Архангельскую слободу всего лишь на ночь, поэтому, чтобы не жечь зря дрова, остановился у Дубинкина. Такое было уже не впервые, от того ни сам Дубинкин, ни его жена Егоровна не удивились. Из своих, домашних, и мною привезенных продуктов Егоровна собрала ужин, мы с Колей выпили беленькой, открыли пивко и расставили на доске фигуры «сгонять партийку».
- Ну, - сказал Коля, - хода не вижу!
Не успел я ответить, как с улицы послышались шаги, скрип калитки, дверь открылась, и вошел Чеснок в надетой задом наперед шапке. Вошел, сел на табурет и, свистя горлом, обыденно, как будто так и надо, сказал:
- Наташка…
Егоровна охнула.
- Уж остыла. Сказала: «Пить хочу», а не выпила ни капли. Сразу холодеть начала. Давай звони, Николай. А если не приедут, пусть и до утра полежит. Ничего.
Очки у Чеснока запотели, и он стал вытирать их подолом рубахи.
Егоровна все ахала и охала, хлопая короткими руками по затертому переднику, Коля набирал номер. Чеснок молчал, глядя сквозь толстые стекла очков куда-то в одну точку.
- Хоть бы слово сказала, - как-то мокро произнес он. – Не попрощалась.
- Она не в гости ушла! – громко, с какой-то досадой сказала Егоровна.
Коля крутил диск телефона.
- Я пойду. – Чеснок надел шапку. – Она же там одна.
- Куда ты пойдешь? Куда пойдешь? – расстроилась Егоровна.
- Дружок там, - сказал Чеснок. – Воет и воет. – Он приоткрыл входную дверь. – Слышите?
- Повоет и перестанет. – Егоровна закрыла дверь.
- Приедут, - сказал Коля
- Ну, я пойду. – Чеснок опять поднялся. – Спасибо.
- Может, мне с тобой? – предложил Коля.
- Нет-нет. - Чеснок шагнул к двери и посмотрел на мокрые следы от его подшитых резиной валенок. – Извини, Егоровна, я тут…
Потом я долго его не видел. Раньше он частенько проходил мимо дома в магазин и обратно. А тут нет и нет. Я уж подумал чего неладное и спросил у Дубинкина:
- А что с Чесноком?
Обстоятельный Коля сел на скамейку возле калитки, пригласил меня сесть рядом, снял картуз, вытер широкой ладонью рот.
- А с Чесноком вот что вышло. За зиму, знаешь, сколь народа на погост свезли? И ладно бы одни старики. Молодые мрут. Кто от водки, кто от чего. Дорога-то на кладбище вон где, отсюда видать. Каждый день везут.
- А Чеснок тут при чем?
- Сестра его к себе забрала. В Яблонево. Он тут один-то чудить начал.
- Чудить?
- Натурально. Собачка его околела. Так он её под яблоней похоронил, крест поставил, оградку, скамеечку, все, как для человеческого покойника, и по всякому поводу поминать стал. А к Наташке своей раз или два сходил поначалу, а потом дорогу забыл. Дружок для него Наташкой сделался. Есть перестал. Похудел так, что вся кожа обвисла. Я как-то зашел к нему на Троицу, смотрю: одни очки да ватник на скелете. Говорю: пойдем хоть по сто грамм помянем, а он отвечает: как же я её одну оставлю? Тут уж я понял: мы – здесь, а он где-то там. Теперь у сестры под присмотром.
Тут отворилась дверь, и выглянула Егоровна, как всегда, в заляпанном переднике.
- Валя, - сказал Николай, - тут мы Чеснока вспомнили. Такое расстройство! Вынеси-ка нам маленькую.
- Счас! – Егоровна с треском захлопнула дверь.
Николай опять вытер ладонью рот и хитро ухмыльнулся.
- Давай-ка пока партийку сгоняем!