Не знаю, сколько я проспал, но когда проснулся, солнце ярко заливало лес, переливалось лучиками по юной травке. И судя по свежему ветерку, по теплому воздуху, весна вытесняет зиму. Вот-вот оживет все, вот-вот распустятся почки, запоют птицы, зажужжат насекомые, загремят грозы, прольют землю ласковые дожди. Размокнет все, и в городе, где и так не пройти по грязи, станет еще грязнее… Тьфу-ты! Сразу настроение устремилось к нулю.
У костра, плотным кругом люди, безмолвно ждут моего пробуждения. Здесь и Соня, которая сняла старую балетную пачку переодевшись в не менее старый сарафан, здесь и отец.
Я встал, потянулся, зевнул непринужденно во весь рот, скрывая под личиной простоватой хамоватости, стыд за вчерашнее поведение и подошел к ним. Что же, надо собираться в дорогу, к пирамиде, хотя я плохо помню как к ней идти, тем паче в другой теперь реальности и времени. Да и слова Азанет во сне: «Найди сам себя!» Что она имела ввиду?
Списал я свои видения на усталость. В голове только пирамида и моя рука, сующая в выемку грубую пластину, что и привела к искажению человеческой сущности поменяв ее на ангельскую. Надо вытащить ее! А пока… Мне нужны союзники, сопроводители: мне нужно войско. Что там говорил отец? Князь может приказать имбецилам защищаться? А может даже и убить сможет приказать?
Надо выяснить этот вопрос, поэтому начинаю прямо и без лишних сантиментов:
- Я князь, да, это правда! И мое предназначение, спасти вас! – несколько десятков неестественно спокойных глаз изучают меня, а я распаляюсь. - Надо исправить одну ошибку… мою ошибку… в далеком прошлом совершена она, и не по моей воле, а по принуждению… Но сначала, я должен узнать вас, почему вы прячетесь, здесь, в лесу?
Встает отец, подходит совсем близко и говорит вполголоса:
- Мы из выживших верующих: но не кричи об этом! Но об этом т-с-с! Мы последние верующие в Господа, мы последние ждущие пришествия спасителя - Князя, мы горстка оставшихся в живых после Года Великого Огня, и потому мы здесь… Те имбецилы, что остались в городе после чистки - обречены на смерть, они мясо, для развлечения и прихотей «саранчи», без веры, без Бога, потому как и вера в Бога здесь под запретом…
- Что за Год Великого Огня? Где я это слышал? – удивляюсь я.
- Это Принц придумал, все искал среди имбецилов Князя, но не нашел… Посжигал он в тот год много народу! В каждом видел он тебя, все говорил о способности твоей менять облик...
Я ошарашен, это мягко сказано. У сына моего точно винтиков не хватает в голове!
- Нет, не умею я менять облик! Я из плоти и крови, как все вы, простой смертный… единственное мое от вас отличие, это отсутствие диктатуры извне. Я чувствую на одну эмоцию больше… а эмоция эта - злостью зовется… ну и еще кое-что. Я могу снять с вас это проклятье, только вот нужна помощь ваша.
Люди в толпе стали шушукаться, обмениваться многозначительными взглядами, а я вдруг вспомнил про свое новое, изуродованное лицо. Поднес пальцы, прощупал - так и есть.
- Есть у кого зеркало? – спрашиваю я людей.
Встала Соня, не меняя выражения лица и не задавая вопросов, протянула крохотное мутное и со сколами зеркальце. Я гляжусь и не верю своим глазам. В кровоподтеках, застарелых и бурых, с огромной шишкой во лбу, с переломанным, вдавленным носом, со шрамом, пересекающим бровь, перекрывающим левый глаз и выворачивающим наружу верхнюю губу: лицо мое ужасает. Меня не узнала бы и мать родная.
Вопросительно гляжу на отца, но он и бровью не ведет, а только жмурит веки, намекая: потом, люди ждут!
Ладно, продолжим:
- Скажите, есть ли у вас где, неподалеку, строение, конусообразное - пирамида или типа того? Может видел кто? В ней ваша проблема…
Снова шушуканье, взгляды и морщат люди лбы, пытаясь понять, чего я от них хочу. Отец, как координатор этого партизанского движения, отвечает за них:
- Такого мы не видели никогда, вот только разве… есть зона, в лесу, примерно в трех днях пути отсюда, когда-то охраняемая крепко, кордонами обложенная и за высоким забором, настолько высоким, что не видать, что там за ним… Может оно? Раньше, стоял вокруг зоны дозор, не подпускающий никого на пушечный выстрел, теперь не знаю, ведь обленилась «саранча», им только одно… развлекаться, да мучить народ…
Я перебиваю:
- Что ж, надо идти туда! Посмотреть на эту зону, должно быть за тем забором и есть то строение…
Люди таращатся, ожидают чего-то, но все в терпении и смирении, да и отец ждет моего решения, глядит мне в рот, ловит каждое слово. Понятно, они ждут приказа.
И я приказываю:
- Люди! Человеки! Я как Князь, прошу вас пойти со мной, быть моей опорой и поддержкой! – пафосно конечно, но в тот момент хотелось мне пафоса, хотелось встряхнуть их, придать моменту героичности, и героизма сунуть в их окаменевшие сердца, а потому, - моей защитой! Ведь путь наш возможно будет опасен и нелегок! Возможно, жизнь ваша цена освобождения! Так продайте ее подороже! Защищайтесь, бейтесь и убивайте, если придется! Агрессия! Ради жизни, ради выживания, не возбраняется, даже и Богом! Ради свободы не возбраняется! – в таких условиях и Бог пригодится. Как ширма истинным намереньям, ничего личного. И в том же духе, я проговорил еще с полчаса…
Устал, дышу тяжело, в глазах снова стоят слезы - на этот раз облегченные слезы. Ведь люди, впадают в ступор, опускают глаза в землю, поднимают в небо, молясь и восхваляя Бога, а когда вновь устремляют их на меня, то вижу я огонь в них: смертный и яростный. Вижу метаморфозы даже и в фигурах, что из вялых и расслабленных делаются упругими и нетерпеливыми и жаждущими немедленного отмщения и смерти врагу. Любой ценой отмщения, пусть и ценой жизни.
Но есть одна единственная преграда для них воплотить задуманное немедленно. И преграда эта - я. Сначала поход до зоны, где может быть укрыта пирамида с пластиной, потом месть и революция. Да и что эта кучка из трёх десятков человек, треть из которых женщины и дети, в сравнении с тысячами Идолов? Освободить всех надо, а потом уже и в бой!
Выхватываю из толпы взгляд Сони. В нем восхищение, гордость, облегчение, радость. Блестят эти глаза благодарностью и осознанием того, что все не напрасно: ни ожидание их, ни отряд партизан, под руководством моего отца, упрямо верившего в пришествие Князя. Надежда в глазах этих: влажных, оленьих, подернутых мягкой женственной дымкой. И еще кое-что. Тайное, запретное, искушающее и искушаемое… желание в глазах…
Мне же не до взглядов. Оружие, вот о чем я думаю сейчас. Как вооружить людей? Не с голыми же руками идти к пирамиде? А если там и впрямь дозор? Если там «идолы»? Сразу вспомнились автоматы в руках у варваров. Не может быть, чтобы сын мой, фанатик каких свет не видывал, оставил такой важный объект без присмотра. Кто-то же там есть? Итак, оружие.
Поворачиваюсь к отцу. Он также изменился во взгляде, и в осанке, и вялость сменилась нетерпением, но теперь я чувствую от него еще и опасность. Он зыркает враждебно на меня и хмурится то и дело, от каких-то своих мыслей и воспоминаний. Что с ним?
Я спрашиваю:
- Есть у вашего отряда оружие какое? Надо подготовить людей…
Он будто выплывает из забытьи, пробуждается, улыбается. Видно, что гонит плохие мысли прочь.
Отвечает:
- Из огнестрельного только двустволка, но без патронов, а в основном, мы охотимся с помощью оружия более примитивного. Копья есть, мотыги и серпы, на птиц силки, ну и ножи конечно…
Так, ясно, с таким оружием как с голыми руками на врага. Ну, хоть не палицы!
- Что ж, что есть надо собрать в кучу, каждому из бойцов выделить то, чем он лучше владеет, а назавтра, спозаранку - в поход! Чего тянуть? Пора восстановить справедливость в этой реальности, доказать «саранче» кто здесь Альфа!
Меня услышали, возгласы одобрения кругом, и я горд, что все так получилось, что все же я настоящий Князь, раз слова моего оказалось достаточно, для перекраивания сознания этих людей, а сколько еще таких ждут, чтобы их перекроили! Целая армия!
Только отец меня заботит. Поглядывает исподтишка, то и дело мотает головой, будто стряхивая наваждение, не собран, и думает о своем, и мысли эти, судя по мимике не самые радужные. Пытаюсь узнать, что его гложет, и пока люди стаскивают в кучу нехитрое оружие, выпытываю, что случилось с моим лицом.
Отвечает односложно:
- Не одного меня вынуждали убить тебя. Тебе и самому снилось подобное… Ты изувечил себя сам. Не способный покончить с собой, всю жизнь, с детства, ты то и дело бьешься головой, вот лицо и пострадало. Как приснится тебе чего, так и бьёшься… Хотя, в изуродованном лице тоже есть преимущества, тебя не узнаёт, ни Принц, ни Королева Идолов. Вы встречались, не раз, к слову…
Он замолк, а я думаю: «Королева Идолов? Здесь и такая есть? Не Фрея ли это? Королева. Принц. Мать и сын. Вполне логично…
Наконец, оружие собрано, выдано необходимое людям, а наутро назначено отправление до зоны, за забором которой возможное освобождение для этого народа.
Для имбецилов, что рассаживаются вокруг костров, глядят ожидающе на пламя, вбирают шумно дым ноздрями, улыбаются застенчиво стесняясь новых своих ощущений, переговариваются тихонько, замолкают - уступая место тишине, и тишина эта не гнетет как раньше. Переполнена надеждами и чаяньями эта тишина, светом будущего озарена, и будущего лучшего, счастливого, безмятежного… Хотя каким оно будет? Никто не знает. Ни я, ни даже пастор их - мой отец. Но с какой стороны ни глянь, лучше чем это. Настоящее.
День близится к завершению, слышен птичий щебет в чаще, закат окрашивает небо в розоватый цвет и стучат ветки друг о друга от свежего ветерка. Соня сидит рядом, и плечо ее касается моего. Она молчит, и я молчу, но в ней трепет и тяга поговорить со мной о чем-то, ощущается даже и подкожно. Где я видел ее, эту девушку?
А когда стемнело, она вновь принялась обрабатывать мои раны, хотя и сама ранена, и делала это нежно и заботливо. И в каждом ее движении участие, в каждом брошенном взгляде восхищение и преданность. Понятно, что спрашивать ее о том, где мы виделись бессмысленно, ведь в этой реальности мы могли встречаться не раз, учитывая наше партизанское настоящее. Но казалось мне, что будто снилась она мне, будто видел я ее в другом месте, в другой реальности, и это подогревало интерес поизучать ее исподтишка, понять, - откуда я ее знаю?
И вот, ночь - сон как наяву, все та же песня. Азанет печально глядит на меня, и шепчут когда-то любимые, но теперь забытые губы: «Не то направление выбрано тобой…» «Иди в обитель, найди себя!» «Только в этом выход из тупика!»
Я не понимаю, - о чем она? Хочу спросить, но темнеет все, будто на голову надели мешок, нечем дышать, только сумрачная мокрая ледяная дорога передо мной и ведет эта дорога прямо в небеса, за облако, что светлой, приятной дымкой простирается до горизонта.
Бегу по дороге я - не я, а ребенок - избитый, раненый. Cо мной лишь щенок, все как в детстве. Но тут я знаю куда мне надо, в отличии от того дня, здесь есть цель. Цель – это облако, там ждут меня, там исцеление и покой. Там дом. Но вот, мальчик пробегает мимо, и скрывается его фигурка в темноте.
Не туда свернул! Я когда-то не туда свернул! Пытаюсь найти его, рыскаю взглядом. Темень кромешная, и нечем дышать, только дорога манит синим лунным светом и щенок бежит по ней - один. Стекло, я бью в него, а за стеклом, в удобном кресле, Доктор, ухмыляется и слюнявит карандаш. Просыпаюсь. В холодном поту, с дрожащими руками, с ощущением, что сворачиваю не туда, не на то настроен, все зря...
Но поздно, люди уже наготове, и ждут меня. Пора в поход до пирамиды!
После недолгих переговоров и пафосных моих напутствий, после смазывания и заворачивания в грязные бинты моих ран, и отсева тех, кто остается, а именно стариков, женщин и детей - мы идем.
Пафосные и ободряющие речи мои как нельзя кстати, ведь оказалось, пыл людей за ночь угас, вернулось прежнее отупение и равнодушие, и прежняя пустота в глаза вернулась. Что ж, понятно: «заряжать» на подвиги мне их теперь часто придется. Предыдущий заряд выветрился из их голов как и небывало.
Утро теплое, почти летнее, на деревьях и кустах почки распустились, выпустили свое содержимое в виде нежных деток-листочков - выпуклых, любопытных и ловящих рассветный туман застывающий на них каплями росы. И при дуновении ветра, эти капли проливаются нам на головы редким дождем. Небо синее, с поволокой из молочных пенок-облаков, высокое, безмятежное, и глядя в него, думается, что нет страшного в нескольких километрах отсюда. Будто мир и покой в этой реальности, будто и не надо никуда ходить, а только наслаждаться этим местом.
Лесом: старым, буреломным, но проходимым после схода снега - стражами в нем деревья, частоколом, ствол к стволу стоят, но светлы опушки и полянки и будто расступаются перед нами эти стволы. Гостеприимен лес, приветлива природа, дышится легко. Всё нам на руку, способствует походу и словно говорит: «Вперед! Без сомнений и страхов! К цели!» Будто подгоняет: «Иди! Верни нам человека! Обычного, со своими страстями и грехами человека!»
Но мне ли не знать, что так не скажет природа, не скажет планета, поскольку человек обычный и грешный губит все вокруг себя, засоряет и загрязняет. И в моем мире нет здесь леса, а есть пригород и в нем война идет.
Впереди отец, за ним с десяток мужчин: сильных и молодых, а теперь еще и смелых и отважных. Завершаем строй мы с Соней, что увязалась за нами. Идем быстро и споро, и поначалу молча. Но потом, то ли от местных красот, то ли от скуки разомлели, пошли медленнее, и все больше отвлекаясь на пейзажи и колорит. Комментируя погоду, что одаривает благостью в пути, а со слов Сони, подыгрывает нам и помогает сам Господь в наших замыслах. Он ведет и будто устилает путь - тоже Он.
Я не забыл еще наше путешествие по этому лесу с Фреей, тогда тоже будто кто-то путь устилал. Это и пугает. Но я не хочу бояться, я хочу поскорей дойти, достать пластину, тормозящую людей, и вернуть им достоинство, гордость, уважение, все то, что сопутствует обычно человеку сильному и да простит меня здешний народ: агрессивному.
Так, на дружеской ноте, я разговорился с Соней и дошел до откровений. Никому прежде не открывал я своих тайн, разве что Доктору из подземного города, а тут вдруг открылся, захотелось душу излить, да и не видел я в своей спутнице подвоха, а видел простоту, душевность, и симпатию.
Глаза ее, такие мягкие и участливые, разговоры незатейливые, на диск она посмотрела округлив глаза, а после моих рассказов о сыне, об отце, о перемещениях во времени и скачках назад, о пластине, что сунул я в пирамиду - ахнула и посмотрела недоверчиво.
А когда я рассказал о подземном городе, где Азанет была, где я опростоволосился не лучше чем в городище среди «убогих» которых хотел спасти и не спас, все из-за хитрости Фреи и собственного сына, - всплеснула руками, будто что-то вспомнила, но промолчала.
Потом, разговор перетек в русло реальности, моей привычной реальности, что на поверку и в сравнении с этой - рай на земле.
Соня слушала не перебивая, обдумывая каждое сказанное мной слово, и придавая значение всему. Вышагивая ровно, и загребая носками грубых старых ботинок прошлогоднюю листву, мало слушая и мало доверяя моим байкам, а больше думая о своем. Она открыта и невинна и необразованна, едва избавилась от порабощающей «ангельской сущности» и теперь только благодарность, преданность, как к Князю, как к избавителю, и только во мне надежда на благополучный исход.
Вот только думает о чем-то, морщит гладкий белый лоб в воспоминаниях, а вечером, когда наконец-то мы устроили привал, и рассевшись вокруг костра принялись жарить дичь, пойманную по дороге, когда наевшись вытянули усталые ноги к огню, спинами ловя сырой вечерний туман, Соня также разоткровенничалась.
На ухо, так тихо, как только возможно, зашептала:
- Сны! А может и не сны, теперь уж и непонятно, ведь сны становятся явью, с вашим пришествием! В этих снах, мир сосем другой, и даже не такой, как вы мне только что рассказывали,… Арии в нем правят, а вы один из них, к тому же не обезображенный как теперь, а вполне нормальный! Но и в этих снах, вы освободитель и спаситель, перекроивший мышление рабов!
Я от чепухи, что она несет, в сомнении ясности ее разума, но спрашиваю:
- Что за Арии? О чем ты?
- Арии - это высшие, вроде «саранчи», что правит здесь. Только Арии не синие, не страшные, а просто люди, как мы с вами, но возомнившие себя избранными, возомнившие, что могут решать, кому жить, кому умирать, кому быть рабом, а кому господином…
Она замолчала, вздрогнула от прохлады ночи, а я приобнял ее за плечи и показалась мне ее фигурка родной, словно она мне сестра или родня какая. Захотелось защитить ее, избавить от неурядиц и бед этой реальности, показать жизнь другую: полноценную, мирную и гуманную. Но вот, после того как мы дойдем, после того как пластина покинет пирамиду, будет ли мир в этом мире? Какой будет реальность после этого? Что ждет этих людей? Война их ждет, как ни крути, война.
Соня шепчет:
- В том сне ты спас меня, вылечил. Не оставил…
Я в горячности добрых чувств к ней отвечаю:
- Не сомневайся, если понадобится я и здесь не оставлю тебя, я друг тебе Соня…
- И я тебе друг! – сказала Соня, и уткнулась лбом в мое плечо. – Хотя хотелось бы большего… - последние слова едва слышно, и сказаны они в шкуру, что по-прежнему на мне. Я снял ее, оставшись в одной рубашке, и накрыл девушку. Теперь спать!
Спал без сновидений. На свежем воздухе, у пылающего костра, утомленный ходьбой, даже и не заметил, как ночь прошла. Проснулся от жаркого дыхания Сони в затылок - сам не понял, как перебрался так близко к ней.
Отец сидит в изголовье, смотрит мрачно на нас, а мысли - нехорошие, все на его лице. Озадачивает он меня теперь и пугает, ведь вижу, что задумал он чего-то, а теперь, когда я с ними, и впустил агрессию в людские умы и сердца: что мешает ему убить меня? На сегодня обойдусь без напутствий и наставлений, не стоит провоцировать эмоции лишний раз, дойдем и без этого, ведь чем больше я разжигаю пыл, тем больше в людях нетерпения и мести, и ярости. Еще и отец пугает.
Встаем, собираемся: снова в дорогу. Все тот же лес, те же деревья и силуэт отца впереди, и фигуры мужчин, что с каждым шагом стряхивают браваду, опускают плечи, более скованны в движениях, и больше сомнений в походках, и неуверенности в лицах. Отец, то и дело оглядывается на меня - тухнет в его глазах решимость, меркнет задумка, останавливается взгляд, делается вновь покорным и рабским, да и взгляд Сони, - также останавливается.
Так даже лучше. После вчерашних откровений, ночевки рядом и интимных вечерних признаний, - мне неловко немного. Еще два дня в пути, по заверениям отца, и не стоит искушать никого здесь ни разговорами по душам, ни лишними эмоциями.
Погода благоволила - шли мы легко, лишь изредка останавливаясь для отдыха и поисков подходящих путей, - что покороче. Ничего не нарушало тишины леса, кроме писка птах и наших размеренных шагов. Не чувствовал я в отличии от недавнего путешествия с Фреей никакой слежки, а если быть откровенным, то вообще мало чего чувствовал.
Все слилось в едином потоке: растительность, тропы, овраги и поваленные деревья, лица людей смешались в одну массу и вот что странно… Все меньше раздражало меня их равновесие, их вялость и умиротворение. Я и сам уравновешен, вял и умиротворен. И отец не пугал меня боле, я вообще перестал думать о нем, мысли плавной чередой текли через мой мозг, растворялись, так и не неся выводов, а застревали на языке непроизнесенными словами, что казались теперь бренными и ненужными.
На третий день пути, я начал понимать: я перестал эмоционировать как обычный человек, а думаю скорее как мои сопроводители. То есть, все больше думаю о Боге, и думы эти несвойственны моей натуре, тем паче учитывая мой атеизм.
Восприятие мое Бога теперь как чего-то естественного и вполне осязаемого. Будто я знаю Его, ощущаю в каждой клетке тела, но тело мое в этом восприятии и само как в клетке. Замкнуто в рамки дружелюбия, смирения, и всепрощения. Зачем злиться? Ненавидеть? Убивать, не дай Бог? Разве можно человеку решать чью-то судьбу?
Инстинкты, двигающие вперед человека: саморазрушение, и не одной оболочки разрушение, а еще и души… Убийство - грех, агрессия – грех, всё – грех. Всё кроме веры и законов Божьих…
Что со мной? Разве это мои мысли? Конечно нет! Я становлюсь имбецилом! Имбецил, что обитал здесь до меня, чью судьбу я принял, чью страшную внешность, разбитую в труху физиономию я надел - очнулся, и побеждает меня. Гонит меня из себя, а я бессилен противостоять ему… Это его мысли! Это его восприятие! И если так продолжится, я стану одним из этого стада баранов, безропотно принимающих лишения, муки и смерть!
- Тпру! – останавливаю шеренгу. – Долго еще идти? – спрашиваю отца.
Он улыбается, смотрит с любовью, глаза так схожие с моими - пусты как у теленка и равнодушны.
- Куда идти? – «Он уже забыл, что вел нас куда-то!»
Но очухивается:
– А-а! Да-да, к вечеру будем...
- Тогда слушайте! – призываю я к вниманию. И вновь героические речи, жестикуляция на грани отчаянья, убеждаю их - убеждаю себя. Точнее, личность в чье тело я влез.
Вновь взгляды меняются, загораются смертным огнем ярости и ненависти к мучителям, жажда расправы в людях, скорой и безоговорочной. А Соня улыбается загадочно и смотрит, будто впервые увидела. Да я и сам одухотворен, мысли прояснились. Теперь вперед! К цели! И мы идем...