Серая осенняя пятница. Сегодня у меня выходной, но никуда выходить решительно не хочется. Наверное, это отсутствие солнца погружает в безрадостную, пустую дремоту. Когда лежишь на диване не от усталости, а оттого, что ничего не хочется делать. Даже кино смотришь без удовольствия, словно по принуждению. Выключишь и ничего не потеряешь, хотя вроде и сериал интересный. Но нет какого-то внутреннего интереса.
Да и вообще ни к чему нет интереса. Телефон в руках раздражает, читаешь книгу — не получается сосредоточиться и включиться в историю; обедаешь — еда безвкусная, хотя жена приготовила обожаемую мной картошку по-французски.
Это всё осень, серость, затухание природы. Наверное, старею, начинаю как старик реагировать на погоду и Луну. Природа увядает, и ты вместе с ней замедляешься до весны.
— Димка, это я! — хлопнула входная дверь и от зеркал в прихожей отразился голос Лики.
«Ну, конечно, ты, — уныло подумал я. — Ключи-то только у тебя и Мирона. Но сын на каникулах у бабушки, значит, кроме тебя никто может прийти в нашу квартиру...»
Вяло пошёл в прихожую. Жена стряхивала капельки с куртки.
— Дождь? — спросил я, не особо интересуясь ответом.
— Мелкий. Идёшь и даже не замечаешь, а одежда вон промокла.
— Ясно.
— Тебе письмо, — сказала жена, повесив куртку на вешалку.
— М-м-м? От кого?
— На, смотри сам, — она взяла сумочку и достала конверт.
Я про себя машинально проворчал: зачем запихивать в сумочку, если всё равно поднимаешься домой? Но вслух ничего не сказал. Не хотелось. Повертел конверт в руках. Обычный, белый, с буковкой «А» в правом верхнем углу. Корявым почерком указаны мой адрес и фамилия, а обратного адреса нет. От кого тоже не указано. Почтовый штемпель, и всё. По весу лёгкий, словно пустой.
Я пожал плечами. Порвал сбоку конверт, так как это делает моя мама, и вытащил из белого прямоугольника фотографию.
На ней вечерняя река. Вот на ней первые отблески лунной дорожки, а может это лучи садящегося солнца?
Где-то далеко, на противоположном берегу огни — возможно, там какой-то город. Деревянная пристань, конца которой сразу и не видно, но каким-то внутренним чутьём понимаешь, что он есть. И стоит за него шагнуть, как попадёшь в ровную речную гладь, нарушив на речном полотне рисунок из отблесков. К пристани привязана деревянная лодка. Самая обычная, с вëслами. Смотришь на неё и будто чувствуешь мерное покачивание.
Я смотрел на фотографию и казалось, что это место мне знакомо. Когда-то я здесь был, но уже не помню, когда и при каких обстоятельствах. Вообще, не припомню, когда в последний раз был на реке. На море ездили, да. А вот пресные водоёмы мы как-то обделяем вниманием. Я перевернул открытку. Тем же корявым, неровным почерком послание для меня.
«Димка, помнишь, мы ездили на сбор сахарной свëклы? Мы были неприлично молоды и до безобразия наивны. И знаешь, только сейчас я понял, что только так и нужно жить! Мне уже не успеть, но ты-то можешь. Я думаю, что две вещи портят нам жизнь: лень и потеря ориентира. Димка, садись в лодку и греби к огням! Твой друг Игорь.»
Я опустил руку с фотографией и уставился на своё отражение в зеркале.
Игорь... Игорян... Гаря...
Мы дружили с первого курса института. Рыжеволосый, взбалмошный пацан с длинными руками, вечно жестикулирующими и что-то объясняющими. Когда Игорёк не мог найти подходящих слов, за него это делали руки. Он постоянно делал что-то с волосами: то побреется налысо, то отрастит до плеч, а то и вовсе покрасится. Это сейчас модно ходить с зелёной или даже розовой шевелюрой, с хохолками или выбритым рисунком. Тогда это было скорее исключением. Так делали местные рок-звезды, пижоны или девчонки, желающие выделиться по максимуму.
А Игорёк был простым, не публичным парнем. Он был фотографом-интровертом, готовым лежать «в засаде» ради красивого кадра — цапля взлетает.
В его голове всегда была куча мыслей, идей и соображений. Но при этом он был патологически стеснительным. Но в нашей компании именно Игорёк был центром, связующим звеном. Тогда я этого не понимал, думал, мы все на равных, а позже понял — нет. Нас объединял Гаря, мы как мотыльки летели на его свет и заряжались от него, как от солнечной батареи. Он и сам наверняка этого не понимал. А может, и понимал, но был напрочь лишён лидерских амбиций.
Почему это письмо пришло ко мне сегодня, именно сейчас?
Игорёк умер год назад. Лейкемия.
Я был на похоронах, говорил какие-то банальные слова его маме — тëте Рите, пожимал руку сгорбленному отцу — дяде Володе. Смотрел на исхудавшее лицо друга, на его тонкое тело, костюм на котором был явно не по размеру. Но можно ли было найти такого роста и с такой худобой? Да и неважно всё это было. Никто не вспоминает в чём человека хоронили, все вспоминают каким он был при жизни.
Я бы тоже не помнил, но тётя Рита именно меня попросила купить костюм, и мы с Ликой объехали пять магазинов, потому что очень хотелось, чтобы родителям Игорька костюм понравился. Он был их единственным сыном.
В тот день шёл дождь, не такой, как сегодня мелкий, а холодный и мерзкий. Мы стояли под зонтами и хотелось, чтобы это тягостное прощание с другом быстрее закончилось. Выпили на поминках и неловко стали прощаться — похороны для нас занятие непривычное — нам ещё и тридцати пяти нет. Только Игорёк что-то поспешил... Я не смог прийти на сороковины — был в командировке и никогда особо не переживал по этому поводу. Наверное, скоро годовое будет. Надо спросить у Лики, она все даты помнит.
Но сейчас я набирал номер тёти Риты.
— Маргарита Леонидовна, здравствуйте. Это Дима Заров.
— А, Дима, — тихо ответила она, — Здравствуй. Как ты?
— Хорошо. Вы как?
— Да тоже неплохо, живём потихоньку, Володя люстру новую купил, хотим повесить.
— Понятно... Тётя Рита, мне письмо пришло... От Игоря, — я прошептал его имя и только сейчас понял, что такие вещи нельзя говорить по телефону. Да ещё и пожилой матери. Но уже поздно что-то менять, слово, как известно, не воробей.
— Я знаю, Дима. Это я отправила, — тихо ответила она и я представил её такой, как видел в последней раз на поминках: бледную, с мешками под глазами, с некогда рыжими, а ныне седыми волосами, выбивающимися из-под чëрного платка.
— Как вы?
— Когда нам отдали вещи Игорëши, мы с отцом их сразу убрали в его комнату. Не было моральных сил разбирать. А недавно вытащили коробку, стали смотреть что там. И на дне были письма. Он написал их всем друзьям, и Валентину, и Кириллу, и остальным из вашей компании. И двоюродной сестре написал, даже соседке и её сыну-подростку. Нам с отцом каждому по отдельности и общее. Ты ведь знаешь, как он любил фотографировать?
Я кивнул, словно она могла меня видеть, а тётя Рита продолжала:
— Он попросил, чтобы я нашла его студенческие снимки и принесла в больницу. Нам с отцом он положил по одной фотографии к письму. И знаешь, то, что он написал, так совпадает с тем, что изображено на снимке. Невозможно объяснить словами, я тебе как-нибудь покажу. Мне кажется, он всем так сделал. Я письма не открывала: как было, так и разослала. Может, неправильно сделала — надо было лично отдать, но каждому звонить сил не хватит. Извини, Димочка.
— Что вы, тётя Рита! Спасибо вам огромное, что нашли в себе силы отправить эти письма. И знаете... — не знаю можно ли такое говорить матери, похоронившей сына. — Вы знаете, Игорёк такой человек, что даже с того света продолжает делать добро людям.
— Знаю, Дима... — я услышал, как она плачет. — Он написал нам такие письма... После них мы и купили новую люстру, а до этого даже полы мыть сил не было.
— Это вы воспитали его таким, тётя Рита. Он вас и дядю Володю очень любил и уважал. Никто из наших так тепло не отзывался о родителях, как он. Молодые были, глупые, изъяны видели, а главного нет. А он, наоборот.
— Да, Игорёк всегда был таким... Он умел видеть главное во всём. В людях, в интерьере, в природе... — я слышал, как она собирается с силами, старается унять слёзы. — Димочка, через две недели годовое. Ты придёшь?
— Конечно! Обязательно приду. Позвоните, если что-то понадобится.
— Хорошо, Дима. Всего доброго. Береги себя и привет Анжелике.
— До свидания.
Я нажал на красную трубку и уставился в стену. Не знаю сколько так просидел, очнулся, когда жена позвала меня ужинать. Разговаривать не хотелось. Было горько оттого, что я редко ездил к Игорьку в онкоцентр. Наверное, мы многое могли бы обсудить. Он всегда понимал этот мир иначе, чем мы. Замечал то, что мы пропускали. И мне так хотелось сейчас поговорить с ним. Посмеяться, обсудить планы, пошутить друг над другом.
Я прекрасно помнил свои чувства, когда навещал его в онкоцентре. Этот страх, обматывающий тело ледяным шпагатом. Хотя я понимаю, что рак не передаётся воздушно-капельным путём. Худые люди в косынках, шапочках, платках. Чей-то потухший взгляд или, наоборот, чей-то смех. Одинокие картины на серых стенах, словно издёвка. Памятки, куда обращаться в случае, если…
Страшное место. Там страшнее, чем на кладбище, потому что на кладбище люди обретают покой. Тогда как в онкоцентре они словно на станции железной дороги ждут своего поезда, доставившего их в небытие. И с одной стороны, хочется, чтобы поезд пришёл без опозданий, тем самым избавив их от страданий. А с другой, лучше бы он не пришёл вовсе, подарив надежду.
Смог бы я сейчас, получив письмо от Игорька, пойти туда? Ответа у меня не было. И я не хотел врать самому себе.
Весь вечер я подходил к зеркалу, смотрел на открытку, которую Лика туда прикрепила. Я вспомнил это место: нас направили в колхоз в двух километрах от этой пристани. Нашей задачей было собрать сахарную свёклу для фермы. Игорёк уже тогда увлекался фотографией, и мучил нас долгим поиском кадра, тогда как нам хотелось куда-то бежать и что-то делать. Молодость! Мы тогда только-только поступили в институт, месяц как дружили. Нас отправляли всего единожды, со следующего года все эти работы отменили.
И надо же у него хранились фотографии, тогда как я даже забыл об этом коротком эпизоде.
*****
Не помню, как провалился в сон этой ночью. Видел ли сны? Крепко ли спал? Не знаю.
Проснулся и вспомнил, как тогда, сидя на берегу реки, я говорил, что хочу сделать супер удобное приложение для графического дизайна. Не такого, как Фотошоп и Корал, а такого, которым мог бы пользоваться обычный человек, без дополнительных курсов. Помню, я рассказывал Игорьку, какие функции добавлю, а что напрочь уберу, как изживший себя антиквар. Говорил, что в этой проге, ты Игорёк, будешь обрабатывать свои фотки и делать из них календари и открытки, не обращаясь в типографию. У меня была куча планов и чёткая цель.
Кажется, сейчас этих приложений пруд пруди. Но... Ни одно из них полностью меня не устраивает, хотя я и пользуюсь ими от силы один раз в месяц. А значит... значит, надо отбросить лень и сесть в лодку!
Я подошёл к фотографии на зеркале, провёл пальцем по деревянной пристани и подумал, что есть такие люди, которые светят даже с того света. И я счастливый человек, потому что мне довелось быть знакомым с таким светлячком лично.
— Спасибо, Друг, — сказал я шёпотом и сел за компьютер.
******
У меня начато несколько рассказов, а вчера утром вдруг приходит мысль о смерти и о мужчине. Ровная такая мысль, без эмоций, без страха. Я села и написала первые два абзаца этого рассказа.
Через час в студенческом чате пришло сообщение, что умер муж одной моей одногруппницы. Мы когда-то с ней очень тесно дружили, потом жизнь развела. Нет, не ругались, просто разошлись в разные стороны и при встрече вполне пообщаемся. И мужа её я хоть поверхностно, но знала.
Вот такие вот дела. Не знаю совпадение или нет, но светлого пути твоей Душе, Александр Палагин.
