Граф Андрей Федорович Ростопчин, тайный советник, писатель, библиофил, проезжая через польские земли недоумевал: «Чего еще им надо? живут лучше нашего, всего у них вдоволь, а всё не сидится спокойно, всё бунтуют! Чего стоит нам этот проклятый край, с тех пор, как приобретен! Я бы, на месте государя, бросил его на съедение немцам, и конец!».
До восстания 1863 года поляки не только не подвергались дискриминации, но, напротив, находились в чрезвычайно выгодном положении. Империя Романовых с XVIII века была империей дворянской, где «благородное сословие» пользовалось всеми возможными выгодами и преференциями. А среди поляков процент шляхты был намного выше, чем среди русских или малороссиян. В 1859 году больше половины дворян Российской империи (378 тысяч из 612 тысяч) жили в западных губерниях! В основном это были поляки. Неудивительно, что поляков было много и в государственном аппарате, в науке и образовании. Адам Чарторыйский, личный друг императора Александра I, одно время исполнял обязанности министра иностранных дел.
Трудно поверить, но власти Российской империи долго не могли добиться, чтобы поляки, даже находившиеся на государственной службе, выучили русский язык. Такое требование появилось только после 1831 года, но в Царстве Польском чиновники предпочитали просто купить свидетельство о знании русского языка. В Варшаве такое свидетельство было нетрудно достать.
Польские жители Киева, Житомира, Кременца ни в чем не уступали своим соотечественникам из Варшавы и Модлина: «... поляки здешние никогда детей своих не учат по-русски и глядят на Россию, как на Царство, с которым, не имея ничего общего, они при любом удобном случае могут разорвать политический и физический союз» - писал князь Долгорукий.
Многие поляки готовы были служить России в мирное время, но, как только появлялась надежда на возрождение Независимой Польши, лояльность уступала место польскому патриотизму. Аристократ и беспоместный шляхтич, богатейший магнат и мелкий чиновник действовали заодно. Князь Доминик Иероним Радзивилл, камергер русского императорского двора, один из богатейших людей России, хозяин несметных сокровищ Несвижского замка, оставил свою счастливую жизнь, бросил свои богатства, разумеется, конфискованные затем в русскую казну, снарядил на свои деньги уланский полк для армии Наполеона и сам отправился воевать, сражаться за независимость Польши под знаменами Бонапарта. Бывший камергер умер от ран в 1813 году. Адам Чарноцкий, будущий знаменитый ученый, оставил работу в архивах, чтобы стать «под стяги белых орлов» и «служить любимой Отчизне». Он бежит из России в герцогство Варшавское, инсценировав собственную смерть и сменив имя, чтобы замести следы и вступить в корпус маршала Даву.
Даже такой расчетливый и эгоистичный человек, как Фатдей Булгарин, перед вторжением Наполеона поступил на службу в армию Наполеона (в корпус маршала Удино) и с оружием в руках воевал против России вплоть до 1814 года. Позже он оправдывался, будто был мобилизован. Но не зря же он родился и вырос в польской шляхетской семье и само имя Фаддей (Тадеуш) получил в честь вождя первого польского восстания против России Тадеуша Костюшко. Позднее Булгарин убедительно и весьма точно объяснял мотивы своих соотечественников, а возможно, и свои собственные: «Врожденная любовь в поляках к отечеству и народности столь велика, что ни узы привязанности к доброму Царю, ни сама благодарность не удержала их от присоединения к французской армии, когда думали, что это последний шаг к восстановлению отечества».
История польского восстания 1831 года показывает, что целыми народами, случается, движет не трезвый расчет, а иррациональные чувства. Генерал Йозеф Гжегож Хлопицкий, будущий командующий повстанческими войсками, сначала отказался поддержать бунт и едва остался в живых, тогда как шесть польских генералов, оставшихся верными царю, были убиты повстанцами. Адам Чарторыйский долго отговаривал сейм от решения лишить Николая I польского трона, убеждал повстанцев: «Вы погубили Польшу!» Но все-таки и Хлопицкий, и Чарторыйский возглавили восстание, решив разделить судьбу своего народа. Поскольку y Царства Польского была действующая регулярная армия, борьба с повстанцами стала настоящей войной, с генеральными сражениями, артиллерийскими обстрелами, штыковыми атаками. Военные действия продолжалось почти год: с ноября 1830-го по октябрь 1831-го, когда армией Фельдмаршала Паскевича были подавлены последние очаги сопротивления.
"Если война 1830-1831-го велась по всем законам военного искусства, то уже подготовка к восстанию 1863-го отмечена новым тогда для Российской империи явлением терроризмом. Жертвами террора в Царстве Польском были чиновники и полицейские. Однажды террористы по почте прислали маркизу Александру Велёпольскому, помощнику наместника русского, отрезанное ухо. Русский наместник Великий князь Константин Николаевич так писал о положении в Царстве Польском: «Просто не верится, чтоб мы жили в XIX столетии! Теперь здесь царство кинжала и яда, как во времена оны в Италии или Испании».
Повстанцев казнили, ссылали в Сибирь, многие эмигрировали. Но большинство поляков продолжали служить империи, хотя некоторые из них старались следовать путем «Конрада Валленрода». Это название поэмы, которую Адам Мицкевич закончил в 1828 году. Ее герой, литовец, присваивает себе имя пропавшего в крестовом походе тевтонского рыцаря. Рыцари Тевтонского ордена в то время злейшие враги литовцев. И новоявленный Конрад Валленрод делает всё, чтобы навредить им, помешать тевтонской экспансии. Судьба благоприятствует ему: Конрада избирают великим магистром. Он блестяще проваливает внешнюю политику ордена и проигрывает войну, губит немцев во имя своего истинного отечества Литвы.
Полковник российского генштаба Сигизмунд Сераковский, который много лет как будто подражал герою Мицкевича. В молодости Сераковский попал под арест и был сослан в Оренбургский край, в солдаты. Там он проявил себя с лучшей стороны. Офицеры не могли нахвалиться хорошим солдатом. Сераковский выслужился в унтер-офицеры. Вернувшись в Петербург, Сераковский познакомился с Шевченко (заочно они были знакомы еще во времена оренбургской ссылки) и Костомаровым. Украинцы восхищались на редкость разумным поляком, как будто чуждым шляхетских предрассудков. С украинофилами он был украинофилом, с панславистами панславистом. Сераковский поступил в элитную Николаевскую академию Генерального штаба, где «произвел фурор своими способностями». Карьера его была фантастически успешной. Сераковский стал полковником генерального штаба и отправился служить в Вильно, где стал доверенным лицом генерал-губернатора Назимова. Но в ночь с 10 на 11 января 1863 года поляки устроили убийства русских солдат и офицеров, расквартированных обывательским квартирам. Восстание развивалось в форме Попартизанской войны с присущими ей жестокостями, расправами, резней. Сераковский, став, командиром одного из повстанческих отрядов, не останавливался даже перед расстрелами русских военнопленных. В конце концов он и сам попал в плен и был повешен по приказу генерала Муравьева. Даже в последние минуты жизни он проклинал Россию.
Польское население Юго-Западного края поддерживало соплеменников в Царстве Польском. После расстрела варшавской демонстрации польские девушки и дамы в Житомире надели черные траурные одежды. Напряжение нарастало. Наконец, на городской площади близ костела появился большой черный крест «с гирляндой живых цветов и надписью: "В память поляков, замученных в Варшаве"». Молодые поляки один за другим уходили «до лясу», присоединяясь к отрядам повстанцев.
Поляки, которые не могли и не захотели поднять оружие, тем не менее сочувствовали повстанцам. Владимир Спасович, профессор права в Петербургском университете, а затем очень известный и преуспевающий петербургский адвокат, публично осуждал восстание. Однако в его кабинете целая стена была увешана фотографиями польских повстанцев.
После закрытия университетов в Варшаве и Вильно поляки поехали учиться в Москву и Петербург. В Московском университете четверть студентов были поляками, в Петербургском треть. И это были нередко лучшие студенты: умные, начитанные, усердные и талантливые.
В студенческой польской общине Петербургского университета на первых ролях были «корониажи» (выходцы из Царства Польского). Деятельностью общины руководил особый комитет, располагавший значительной властью. При общине была своя библиотека в несколько тысяч томов, как говорят, превосходная. Была и касса взаимопомощи, куда могли при необходимости обращаться польские студенты. В русскую кассу польский студент не смел обратиться под страхом исключения из общины. Словом, эта организация была если не прямо враждебна России и русским, то подчеркнуто чужая им. Русские с поляками не ссорились, но и не сближались. Казалось бы, их должны были сблизить революционные волнения начала шестидесятых. В самом деле, после того, как 13 февраля 1861-го в Варшаве была расстреляна антиправительственная манифестация (погибло пять человек), волнения начались и в Петербургском университете. На панихиду по убитым в костел Святой Екатерины на Невском проспекте пришли не только польские профессора и студенты, но и многие русские, в числе них был и Николай Костомаров, время очень популярный у студентов. Костомаров позднее оправдывался, что пришел-де послушать «Реквием» Моцарта в хорошем исполнении, но совершенно не ожидал вместо музыки барокко услышать польские революционные песни. Национальное единство поляков, их фанатичный национализм поразили русских.
Когда запели польский гимн, «все поляки в одно мгновение пали на колени. Русский очевидец, в то время студент университета Л.Ф.Пантелеев, позднее вспоминал: «И надо было видеть возбужденное выражение их лиц! Одни, точно изваяния, стояли со взором, обращенным к алтарю, у других ручьем лились слезы».
Русские демократы им сочувствовали. Один из русских студентов, вызванный к следователю, на вопрос, был ли он в костеле, ответил: «...был, но не пел, потому что не знаю по-польски, а если бы знал, то непременно бы пел». Когда началось польское восстание, русские либералы даже собирали деньги в поддержку повстанцам, а некоторые студенты отправились воевать «за нашу и вашу свободу».
Но союз оказался непрочным. Вскоре появились свидетельства о жестокости повстанцев. Они потрясли даже русских либералов и революционеров.
В ночь на 10 января повстанцы напали на солдат, квартировавших по деревням, и перерезали сонных, хотя накануне казалось, что отношения между населением и войсками дружеские. Происшествие было несколько преувеличено, но, к сожалению, в этом известии была и доля правды. «Оно произвело, конечно, самое удручающее впечатление на общество»
Русские революционеры были демократами, атеистами и нигилистами. Поляки сохраняли шляхетскую гордость (если не сказать «спесь»), они оставались убежденными католиками и польскими патриотами. Их мечтой была не социальная революция, а независимая Польша от Балтики до Черного моря, от Бреслау (в то время немецкого) до русского Смоленска. «Польская молодежь держалась в стороне от русской и при всяком удобном случае не скрывала национальной антипатии ко всему русскому», - вспоминал Николай Костомаров. Польские студенты-«корониажи» принципиально не общались с русскими. «Вежливый поклон» при встрече с русскими на лекции - это максимум, что они могли себе позволить.
Так национальная принадлежность определяла мысли и чувства, а нередко и поступки множества этнических поляков.