В своей книге «Россия. Крым. История»[1], которая буквально недавно вышла из печати, авторы доказывают, что во все времена «борьба за Крым – это отражение борьбы за гегемонию на планете». История XVIIIвека, Крымской войны, Первой мировой война, гражданской и, наконец, Великой Отечественной войны показывает нам, как геополитические противники нашей страны пытались в разное время выбить Россию из Крыма, захватить стратегический черноморский плацдарм. Одновременно авторы пишут: «история России и Крыма учит нас многому. Когда наша общая страна была сильной, на полуострове всегда был мир. Армии врагов появлялись там, только когда руководители России совершали серьезные геополитические ошибки по различным причинам». Доктор исторических наук А.В.Басов в своей монографии, посвящённой вооруженной борьбе за Крым как важнейшем стратегическом плацдарме во время Великой Отечественной войне писал: «На территории нашей Родины немного других таких регионов, как Крым, где во все эпохи происходили бурные и важные экономические, политические и военные события»[2].
И одним из таких событий для Крыма стала Великая Отечественная война и гитлеровская оккупация. В советское время выходило достаточно книг, которые рассказывали нам об этом периоде и в истории России, и в истории Крыма. Но все они, в основном, касались либо героической борьбе Красной армии и крымских партизан, либо героической борьбе подпольщиков. И в этом нет ничего плохого, но война, и это наглядно нам продемонстрировали современные фашисты в Донбассе, состоит не из двух противоборствующих армий. Между этими армиями находятся сотни тысяч людей, которые по разным обстоятельствам не примыкают к той или иной враждующей стороне. Почти два с половиной года тысячи жителей Крыма находились под сапогом оккупанта. Как им жилось в это время, какие проблемы были и как они взаимодействовали между собой – об этом не принято было писать. Во всяком случае, об оккупированных территориях, поскольку мы знаем, что некоторые дневники жителей блокадного Ленинграда в советское время печатались.
И вот со сменой курса появилась возможность публиковать уже и о том, что происходило не на фронтах, а в «мирной» жизни. И здесь одним из главных исторических источников, безусловно, должны были стать дневники и воспоминания. Конечно, дневники более предпочтительны, т.к. не страдают ретроспективной составляющей. На воспоминания оказывают значительное влияние память, идеология, да и в настоящий момент, если можно так сказать, монополия на информацию. Чем меньше остается тех, кто может что-то рассказать, тем более необходимо подтверждать объективными данными эти воспоминания. А дневники, с одной стороны, исторически объективны, т.к. вряд ли кто-то стал бы специально придумывать события и записывать их, а, с другой стороны, дневники субъективны, ибо их пишет человек, о котором справедливы слова Е.В. Веникеева о том, что он, автор дневников, являлся рядовым участником «… гигантских событий… всего объема и масштаба которых он, естественно, охватить не мог».
Как известно, после освобождения Крыма советская власть просила сдавать все дневники для восстановления происходивших во время оккупации событий и определения материального и морального ущерба от оккупации. Некоторые дневники до сих пор хранятся в Государственном архиве Республики Крым. Одним из самых интересных и опубликованных в 2003 году в историко-публицистическом альманахе «Москва-Крым» является дневник симферопольца Хрисанфа Гавриловича Лашкевича. Начат 22 июня 1941 г., обрывается 14 ноября 1941 г. Окунувшись в водоворот событий тех лет, русский интеллигент Лашкевич писал: «На правах наблюдателя событий... я считаю себя обязанным... записывать то, что я видел и слышал». И он действительно писал то, что происходило на его глазах, то, что происходило вокруг, и давал всему этому свои комментарии. К сожалению послевоенных следов Лашкевича обнаружить не удалось.
Второй дневник, который так же опубликован в этом альманахе – это дневник ялтинской школьницы Зои Хабаровой, которой на момент начала войны было чуть менее 14 лет. Правда сам дневник начинается еще с 10 ноября 1939 г., с момента принятия решения о переезде её семьи в Ялту из Севастополя. В ноябре 1942 года они переезжают в Симферополь. Заканчивается дневник 27 июня 1944 г. уже жизнью в Симферополе. Когда началась война, она записала: «Если меня убьют, то мои подруги когда-нибудь узнают, как я жила. Ведь дневники всегда остаются». К счастью Зоя Александровна Доброхотова (Хабарова) до сих пор жива и живет в Подмосковье.
Сам дневник представлял собой краткие записи важных, по мнению девочки, событий в жизни города, семьи и её самой. И его краткость объяснялась тем, что записи Зоя делала не ежедневно, а от случая к случаю, причем записи сделаны с детской непосредственностью, без размышлений, чем они в своём роде и ценны. Они очищены от самоцензуры. В них описаны страхи горожан перед приходом фашистов, постоянный голод и унижения жителей, отношение к ним оккупантов. Кроме интересных сведений о повседневной жизни в оккупации в записях Зои содержится ценная информация о занятиях и настроениях русской интеллигенции Ялты и Симферополя, о событиях после освобождения городов советскими войсками и т. д.
Двум этим дневникам повезло, во-первых, быть сохраненными, т.к. известно, что некоторые записи уничтожались либо самими авторами, либо их потомками, и, во-вторых, быть опубликованными.
Перехожу к последнему дневнику оккупированной Ялты, который ещё не опубликован. Автор его – Дешкин Николай Андреевич, которому на момент начала войны было 55 лет. В Ялту перебрался в 1926 году. Двое сыновей – офицеры Красной армии, и так получилось, что в оккупации Николай Андреевич оказался с больной женой и двумя внучатами – 3 и 6 лет. 12 ноября 1941 года, спустя 4 дня после вхождения в Ялту фашистских войск, в дневнике делается первая запись: «Только для себя, т.к. память стала изменять, а хотелось бы, чтобы потом, когда кончится война, проверить правильность слухов, а равно рассказать детям, если они будут живы, что было в Ялте». Сам автор, для того, чтобы прокормить семью и сохранить детей, вынужден был пойти работать в Городское Управление кассиром. Поэтому жизнь оккупированного города он видел не только как житель, но и как человек, работающий для этого города во властных структурах. Сами дневники представляют собой два объемных блокнота рукописных записей, сделанных чернильной ручкой, а иногда и карандашом, которые сшиты и сброшюрованы Н.А.Дешкиным. Записи делались практически каждый день с 1 ноября 1941 года по 16 апреля 1944 года.
Автор дневников не ограничивался описанием только ялтинской жизни, он сообщал о событиях, которые происходили и в других населённых пунктах Крыма. В дневниках указано около 100 топографических объектов Крымского полуострова: городов, сёл, деревень и других местностей. Значительное место в дневниках уделяется рассказам, слухам и сообщениям газет и радио о Севастополе (особенно до июля 1942 года).
12 ноября 1941 г. Дешкин Н.А. записал: «Вот и настал период в моей жизни, когда я нашел эту свою тетрадь и хочу записать несколько впечатлений. Уже в Ялте установлена другая власть другого народа. Что будет и как будет устроено, пока никто ничего не знает». Четырьмя днями ранее автор впервые встретился с оккупантами: «По Набережной пронеслись мотоциклетки с пулеметами, танки и прочее. … От моста через Учан-Су быстрым шагом идут в зеленой форме 2 немецких солдата с револьверами в руке и винтовками. Все время оглядываются во все стороны. Что-то нам крикнули, а мы же ничего не понимаем. Следом за ними через некоторый интервал – следующая пара, а машины идут своим порядком. Пехоты не видал, она, очевидно, в закрытых машинах».
Первая встреча со смертью от оккупации описана в дневнике уже 10 ноября 1941 г.: «на Партизанском пер., когда шел к складу, лежит человек. Думал пьяный и хотел поднять. Когда подошел, оказывается убитый в затылок на близком расстоянии, около – застывшая река крови. Подходит другой, он его знает. Жил на Ливадийской слободке, был выпимши и шел позднее 6 часов, возраст – годов 40–45, в очках, лежит, аккуратно уткнувшись лицом в свою кепку». Буквально через 3 недели Дешкин записывает с чужих слов другой случай: «сегодня ночью у Гастронома убит один человек. Было это в начале 6 часа вечера. Шли их 2, и здорово подвыпивши. Румынский офицер подошел, показал им часы и вежливо предложил им скорее бежать домой. Один, забывши время и обстановку, по-русски ухватился за его плечо и оборвал погон офицеру, который достал револьвер и застрелил его. Другой, очевидно, отрезвившись, убежал».
Поскольку голод в Ялте начался практически сразу после её оккупации, то вопрос с продовольствием стоял достаточно остро – и, прежде всего, с хлебом. 22 ноября 1941 г. «хлебозавод доложил, что осталось 2 т муки: прекратить выпечку или продолжить? Сделано распоряжение продолжать и дано подкрепление в виде отрубей…». А через 2 дня «румыны сорвали немецкую охранную грамоту и забрали 1,5 т отрубей. Еле удалось с помощью румынского командира приостановить дальнейшую вывозку отрубей. Хлебозавод получил только 1 т». 28 ноября появляется запись: «хлеб второй день уже в городе не выпекают за отсутствием муки». Буквально перед самым 1942 Новым годом в Ялте «разговоры только о хлебе. Его нет, и перед многими стоит вопрос о голодной смерти. Яков Иванович собирается послать своих девочку и мальчика в Симферополь искать хлеба, т.к. самим ехать опаснее, чем послать детей. Новицкий тоже хочет послать сынишку. Но, в то же время, сегодня стало известно, что германские власти сегодня всех направлявшихся за хлебом в пути задержали, отобрали якобы у них все вещи, которые те несли на обмен, и вернули их в Ялту. А, в общем, в город хлеб не поступает, городские власти не принимают никаких мер к получению его». Именно поэтому для следующего массового мероприятия оккупационный режим использовал тему отсутствия хлеба в городе.
14 января 1942 г. в дневнике делается запись: «За углом расклеено еще мокрое объявление от германского военного командования: все мужчины без исключения от 17 до 50 лет г. Ялты, Алупки, Дерекоя, Ай-Василя должны явиться … на Симферопольское шоссе против д. № 21 для похода за продуктами. Взять с собой должны продуктов на 3 дня, одеяло, мешок. За неявку – строгое наказание и лишение продовольствия. Индивидуальные пропуска прекращены. Поход под надежной охраной германских войск. … С 11 часов дня началось движение … Идут мужчины, многих сопровождают жены. Сведений с места сбора нет. К 1 часу дня выясняется, что ходят по квартирам германские солдаты и собирают мужчин. Если квартиры заперты – взламывают. На улицах задерживают». Уже тогда Дешкин Н.А. делает вывод: «все это наводит на очень грустные размышления: о возможности отправки мужчин не за хлебом, а в концлагерь». А 15 января автор делает запись о том, что всё «это говорит не о продпоходе, а о необходимости удалить из города на время (а может и насовсем) боеспособное мужское население до 50 лет…», однако этот «возраст … не был гарантией, т.к. брали и свыше этого возраста, и менее 17 лет; татары освобождались, т.к. записывались добровольцами в армию». 17 января в дневнике запись о том, как оккупанты проводят медицинские осмотры при отправлении в продпоход: «при осмотре раздевшихся догола людей (конечно, наружном, т.к. врачей не было), если оказывалось, что явных пороков, мешающих походу не было – выставляли оттуда просто бамбуковой палкой, да неоднократно. Туберкулезники и сердечники при виде начавшегося медосмотра по новому методу, спешно одевались и отказывались от своих претензий». 21 января появляются первые обнадеживающие новости о том, что продпоходцы идут уже назад и 20 числа достигли уже Гурзуфа, но 22 никто не пришел и сведений никаких о них не было. И лишь спустя 10 дней после отправки из Ялты первой партии в городе появляется первая информация: «Все разговоры о продпоходцах, но где они, никто не знает. О них каждый день разные версии. Сегодня та, что они находятся в каком-то картофельном лагере …». Как оказалось впоследствии картофельный лагерь стал для многих концентрационным.
Лишь 30 января «из концентрационного лагеря идет в Ялту первая партия мужчин (из продпохода). Идут они в количестве 150–200 человек не колонной, а как кто может, преимущественно больные, мальцы и старики. Конечно, погода не позволила им нести хлеб. В лагере уже очень много умерших (называли цифру свыше 50 человек из 5000 ялтинцев). Кормят 2 раза в день болтушкой из отрубей и хлеб 200 или 300 гр. Обращение очень жестокое.
Отцы, взятых в поход 16–17-летних юношей, обращались и в Комендатуру, и в СС с просьбами об освобождении из лагеря их детей. Даже заявлений не приняли, некоторым сказали: они уже идут». Но возвратившись, продпоходцы заболевали «всерьёз и надолго» и рассказывали «о грубости русской полиции неимоверной…, питании, болезнях (дизентерия), смертях, спанье на цементном полу в сырых помещениях без каких бы то ни было спальных принадлежностей и тяжком переходе обессиленных больных людей от Симферополя до Ялты».
К концу февраля 1942 года «в концлагере Симферополя (картофельный городок), говорят, уже никого нет, куда-то отправлены оставшиеся в живых на работы, а охрану, говорят, постигла печальная участь за их мародерство по отношению к арестованным: будто бы большинство охраны расстреляно. Но в противоречии со слухом о выводе арестованных на работы говорят и о том, что питание арестованных улучшено: в день дают 15 гр маргарина». Но лагерь продолжал существовать – 23 июля Дешкин Н.А. записывает: «из картофельного городка … мертвых ежедневно вывозят на пятитонке».
Но ещё до продпохода в городе произошла первая показательная казнь, которую автор дневника описал так: «Горемычная страна, наконец, дождалась и горемычного апофеоза: на Набережной против Зеленстроя (на бывшем американском базаре) повешена семья Горемыкиных: Габриэль (Гавриил) – отец 40 лет, Елизавета – жена 35 лет и дочь их Лидия 12-14 лет. Об этом по городу расклеены напечатанные красной краской извещения: за связь и помощь партизанам повешены в Ялте 7 Января Горемыкины и расстреляно 40 человек партизан и коммунистов. Нашлись люди, которые присутствовали при их повешении. Он якобы крикнул: «Да здравствует Советская власть!». Девочка очень сильно плакала… Видевшие их вчера при повешении утверждают, что он и девочка были в галошах, а сегодня на них одни только чистенькие новенькие тапочки (значит, за ночь, по нашему обычаю, галоши украдены). Одеты бедно, глаза завязаны у всех, а у девочки почти все лицо завязано». Именно после этой казни Дешкин называет набережную Ялты «Набережной повешенных». И он не ошибается, т.к. уже 24 апреля 1942 года в дневнике упоминание о четырёх подростках, «повешенных против Зелентреста».
Но не только повешение было в арсенале наказаний оккупационной власти. 16 июля 1942 года в дневнике запись: «Наказание палками на базарной площади принимает постоянный характер. Сегодня опять били на площади 2 мальчишек 15–17 лет. Дали по 25 ударов и привязали с утра до 6 часов вечера к столбу. На груди доски: «я украл вещи в частной квартире». У них жалкий вид. У зрителей некоторых тоже, а у других зверино-торжествующий». И надо сказать, что они, если так можно сказать, ещё легко отделались, т.к. 25 января 1942 г. был «опубликован приказ о повешении всех мужчин и женщин, которые будут замечены в краже», а 14 июля следует напоминание «…о том, что часть населения ночует на окраинах и бомбоубежищах, а потому квартиры без охраны. Кто в них влезет с целью кражи, тому по закону военного времени – смерть».
Это лишь малая толика того, что содержится в дневнике. И думаю, что рано или поздно, но мы его опубликуем. Надеюсь, что наши издательства повернуться от печати, безусловно, нужных для историков дневников и воспоминании Манштейна, Гудериана, фон Лееба и других немецко-фашистских генералов, да и не только генералов, к печати своих российских дневников, в которых содержится ещё масса неизвестной, а иногда просто забытой, информации.
[1] Стариков Н., Беляев Д. Россия. Крым. История. – Спб.: Питер, 2015
[2] Басов А.В. Крым в Великой Отечественной войне 1941-1945. – М: Наука, 1987, с. 4