Предыдущая глава
Скляров подошел к короткому строю своего «войска». Конвойный наряд состоял из трех человек: сержанта Чекмарёва, ефрейтора Абросимова, рядового Салмина, сам лейтенант был четвертым. С полминуты он мрачно и пристально всматривался в лица подчиненных. Наконец заговорил. Слова ронял тяжелые, страшные по смыслу:
– Значит, так: пахать этой ночью придется до упора – окружной трибунал и «тройка» заседали без продыха неделю подряд, работы накопилось немеряно. Предстоит сделать до десяти рейсов. Сопровождать на «луну» будем только особо-опасных «иродов» и «врагнаров». Поэтому нам выделен «автозак», остальную шелупо'нь: «чесеиров», «мужиков», уркаганов и прочих – будут возить на «полуторках» «внакат»[1]. Ликвидации подлежат двести «организмов». Но это еще не всё: началась комплексная проверка батальона. Сегодня наш наряд инспектирует майор Назаров из Главупра НКВД. Сразу предупреждаю: офицер строгий и придирчивый. Поэтому, службу нести согласно Уставу, неукоснительно выполнять требования всех документов, наизусть знать содержание приказов. Где будет ехать Назаров, не знаю, но думаю, что проверит работу мою и водителя, а потом пересядет в фургон. Проконтролирует и работу ликвидационной команды, а поскольку сегодня будет запарка, то нам тоже придется пострелять…
Скляров непроизвольно поймал себя на слове «пострелять» и вдруг похолодел. Всё его существо переполнилось осознанием того, что стрелять сегодня придётся не в приговоренных, а в тех, кто стоит сейчас перед ним, в товарищей по службе. А именно, в сержанта Чекмарёва, убить которого нужно во что бы то ни стало! Но это был уже совершенно иной способ насильственного уничтожения, непривычный для Склярова. Ведь перед ним предстанет не беспомощный смертник, со связанными за спиной руками, а сильный и вооруженный мужчина, готовый оказать самое активное сопротивление.
Палач, садист и трус по своей сути, Скляров вдруг отчетливо понял, что сегодня предстоит совершить нечто запредельное – перешагнуть через собственный страх! Ему стало не по себе, но он вынужденно продолжал играть избранную роль, ощущая, как дико и жутко общаться с людьми, которым осталось жить не более часа. А они о том даже не подозревают. Живые и здоровые, лениво слушают нудный и осточертевший инструктаж начальника.
Да, если всё пройдет так, как задумано, то скоро их не будет. Всех до единого! «Лидер» прав: уходя, надо громко хлопнуть дверью! Обратной дороги нет. Допросы следователя окружной прокуратуры не оставляют иллюзий выйти сухим из воды. Ему уже известно, что последним, кто видел живого капитана Острякова, был именно Скляров. А значит…
В это время внутренний конвой, выстроившись живым коридором между тюремным корпусом и задней дверью «автозака», стал выводить приговоренных к казни. Их было пятеро. Бледные, потерянные лица, бессмысленное выражение глаз, связанные за спиной руки, поникшие фигуры. Один за другим они поднимались по трапу и исчезали в едва освещенном чреве громоздкого фургона. Начальник конвоя, угрюмо-запойного вида капитан, протянул Склярову сопроводительную ведомость – серый невзрачный листок.
– Проверь и распишись! – потребовал он. Скляров поставил размашистую подпись, с мрачной деловитостью поинтересовался:
– А почему всего пятеро?
– Остальных «иродов» и «врагнаров» еще не доставили из трибунальского изолятора, – объяснил офицер. – Пусть пока эти «туловища» расшлёпают, чтобы дело не стояло. Мелкую шушеру сейчас тоже начнем в полуторки загружать. Так что действуй.
– Да, поехал, время не ждёт, – кивнул Скляров и, поднявшись по лесенке, внимательно проконтролировал закрытие двери внутреннего отсека с заключенными. Затем коротко и выразительно глянул в глаза обоих конвоиров, устроившихся на боковых скамейках, сошел на землю и с громким стуком захлопнул массивную наружную дверь. Услышав отчетливый щелчок закрываемого замка и лязг засова, направился к кабине, уселся рядом с водителем и скомандовал:
– Заводи!
– А майор Назаров следующим рейсом поедет, что ли? – спросил шофёр, поворачивая ключ в замке зажигания и нажимая на педаль стартера.
– Позвонил, что не успевает и приказал, чтобы забрали его возле офицерской гостиницы на Амурской.
– А-а-а, понятно, это как раз по пути, – кивнул Чекмарев и включил первую передачу. ЗИС-5 стронулся с места. Офицер дежурного поста на КПП проверил у Склярова сопроводительные документы и «автозак» выехал за тюремные ворота. Тяжело переваливаясь на рессорах, медленно покатил по улице. Чекмарёв, широколицый, борцовского телосложения парень, уверенно крутил баранку. Скляров закурил папиросу, зябко ссутулился на сиденье. Сердце учащенно колотилось в груди, на память пришли слова «Лидера», произнесённые пару часов назад:
– Стрелять имеете право лишь тогда, когда машина остановится. Раньше этого – не смейте! Движение станет неуправляемым: и машину погубите, и всех нас.
«Падло закордонное! – мысленно выругался Скляров. – Маракует еще чего-то!»
Приопустив боковое стекло кабины, он выбросил окурок и далеко плюнул. Проехали почти всю Амурскую и вскоре увидели в свете уличного фонаря, стоявшего на тротуаре высокого военного. Скляров с трудом разлепил пересохшие вдруг губы:
– А вот и Назаров, останавливайся, сержант!
Заскрипев тормозами, машина встала. Скляров выскочил из кабины, подойдя к Назарову строевым шагом, приложил ладонь к козырьку фуражки:
– Сопровождаем пятерых, товарищ майор. Разрешите узнать, где поедете: в кабине или в фургоне?
– Пожалуй, в фургоне, – подумав, принял тот решение. – А дальше будет видно.
– Понятно, – лейтенант подошел к кабине, несколько раз нажал на кнопку сигнализации и переместился к задней двери. В зарешеченном окошке появилось смутно различимое лицо.
– Ефрейтор Абросимов, прими'те в отсек товарища майора! – приказал Скляров.
– Есть! – донеслось из-за стекла, и дверь открылась. Цепко ухватившись за скобы-поручни, «Лидер» пружинисто вбросил в распахнутый проём свое гибкое поджарое тело.
Прежде, чем сесть в кабину, Скляров внимательно осмотрелся, задержал взгляд на затемнённых окнах домов. Ни души не было видно на ночной улице.
Вскоре выехали за город, асфальт закончился, автомобиль затрясло на выбоинах грунтовой дороги. Чекмарев напряженно смотрел на разбитую колесами колею, убегающую под капот, затем незаметно покосился на Склярова. Прикрыв глаза, тот делал вид, что дремлет. Шофёр почти физически ощутил чудовищное напряжение, которое испытывал в эти минуты предатель. Огромное волнение одолевало и самого Чекмарева. Несколько раз прошлой ночью он промоделировал свои действия на этой дороге. И, наверное, смог бы сейчас проехать по ней вслепую, так хорошо «обкатал» и без того привычный маршрут, но все же тревога закралась в его сердце. Вспомнился заключительный инструктаж в кабинете начальника тюрьмы, который проводили два старших офицера НКВД: майор и подполковник. Говорил, в основном, майор:
–… Артистизм и предельное внимание, товарищи! Первым начнёте действовать вы, сержант, как только увидите, что Скляров сигнализирует мне звонками. Это будет означать, что в данную минуту на дороге ни попутных, ни встречных машин нет, и я могу начинать акцию. Скорость должна быть не менее пятидесяти километров в час! Никто не посмеет стрелять в водителя на ходу, а уж тем более, этот трус Скляров. Всё дальнейшее зависит от вас, Чекмарёв, машина однозначно должна быть выведена из строя! В противном случае, я и Скляров будем вынуждены ехать на ней дальше и везти живыми якобы убитых конвоиров. А это абсурд и полный провал! Перед ударом надёжно упритесь руками в баранку, ногами в пол, сконцентрируйтесь. После столкновения с препятствием прыгайте и бегите в лес. Повторяю, малейшее промедление может стоить вам жизни! Скляров, во что бы то ни стало, постарается вас застрелить и воспрепятствовать этому нет никакой возможности – мы не имеем права ни испортить его оружие, ни зарядить холостыми патронами. Как только это обнаружится – важнейшую операцию можно считать погубленной! Поэтому я ещё раз спрашиваю: вы готовы пойти на смертельный риск? Ответьте честно, мы вас поймем. Чтобы найти вам замену, время еще есть…
В тот раз Чекмарев удивился самому себе. И ведь не готовился к ответу, не слыл краснобаем, а наоборот принадлежал к сословию молчунов, но вот откуда-то же взялось и прозвучало как передовица из окопной малотиражки «Суворовский натиск»:
– Я так скажу, товарищ майор: у летчика Гастелло не хватало высоты, чтобы выпрыгнуть с парашютом, а значит, не было выбора, и он врезался в колонну немецких танков. А у меня выбор есть: жить или погибнуть. Если замешкаюсь и попаду под пули, то виноват буду только сам. Но я почему-то уверен, что всё выйдет так, как задумано.
– После такого ответа в этом не сомневаюсь и я, – майор пожал сержанту руку.
– У меня есть вопрос, – продолжил Чекмарев, – вот вы говорите, что я должен удирать, но по инструкции мне надо идти на помощь наряду, я ведь точно такой же конвоир?
– Всё верно, – согласился майор. – Но в момент смертельной опасности вы окажетесь «трусом», да и ситуация сложится не в вашу пользу: из кабины выпрыгните без оружия и тут же нарветесь на огонь моего пистолета. Так что выход спастись у вас будет единственный – бежать в чащу.
– Та-а-ак… – сержант нахмурился. – Как-то это… Неправильно, что ли, стыдно… Я же весь сорок первый год был на «передке», пока не ранило, воевал не хуже других.
– Это необходимо для дела, сержант Чекмарев! – категорично пресек его офицер и затем обратился к Абросимову и Салмину:
– Слушайте теперь вы, товарищи: как только из кабины прозвучат сигналы, также сгруппируйтесь и упритесь в переборку. Под моими выстрелами падаете на пол и лежите без малейшего движения, затаив дыхание насколько это возможно. Машина ударяется, и вы, ефрейтор, тотчас же обрываете электропровод внутреннего освещения, он специально выведен под ваше сиденье. Иначе и смертники, и Скляров смогут увидеть, что на ваших телах после стрельбы – ни царапины! Когда в фургоне станет темно, каждый из вас раздавит у себя в левом нагрудном кармане вот такой пакетик, – чекист показал солдатам небольшую плоскую упаковку из вощёной бумаги. – Его содержимое абсолютно безвредно: сироп, цветом и консистенцией напоминающий кровь. Всё это для полной гарантии: провод-проводом, а кашу маслом не испортишь! – закончил свой инструктаж офицер. И дав пару минут для осмысления услышанного, дотошно и терпеливо опросил каждого, начав со старшего по званию:
– Вам, сержант, задача ясна или ещё есть вопросы?
– Задача ясна, товарищ майор, – произнес Чекмарев.
– Вам, ефрейтор?
– Всё понятно, товарищ майор.
– Вам, рядовой?
– Вопросов не имею, товарищ майор.
– Добро! – кивнул тот и повернулся к подполковнику. – Продолжайте, Сергей Сергеевич, а мне пора. Долго отсутствовать нельзя, мои могут забеспокоиться… – с тем и ушел, попрощавшись до завтра. А конвойный наряд во главе с подполковником выехал на место проведения операции, отрабатывать действия до полного автоматизма.
… Скляров сонливо и как бы нехотя, приподнял свои тяжелые сумчатые веки, с минуту напряженно смотрел в зеркало заднего вида, установленное с правой стороны кабины, затем потребовал:
– Ты тоже глянь в своё зеркало, сержант, нет ли кого позади?
«Началось!» – внутреннее содрогнулся Чекмарев. Но усилием воли овладев собой, он несколько секунд всматривался, потом доложил:
– Сзади всё чисто, товарищ лейтенант!
– И я ничего не наблюдаю, – подтвердил Скляров и добавил. – Можно ехать спокойно. А чтобы майор видел, что у нас всё отработано на «отлично», я сейчас проинформирую конвой и его самого, – с этими словами он четырежды утопил кнопку, вмонтированную в панель кабины, правее приборной доски. И почти тотчас же сзади, слабо различимые сквозь натужный гул мотора, раздались подряд несколько выстрелов.
– Что это?! – встревожился Чекмарев.
– Стрельба в фургоне! – ошалело заметался по кабине Скляров. – Останови машину, сбегай, посмотри, что там случилось?
– Слушаюсь, товарищ лейтенант! – сорванно выкрикнул сержант. И еще не тормозя, протянул правую руку, чтобы взять свой автомат.
– Без него обойдёшься! – рявкнул Скляров, с силой ударив его по запястью.
– То-есть, как это? – водитель в упор уставился на лейтенанта, его лицо, подсвеченное светом приборов, красноречиво выражало догадку.
– А так! Тормози, сука, или пристрелю! – не своим голосом заорал Скляров, трясущейся правой рукой хватаясь за кобуру.
– Вот уж хрен тебе! – сержант, что было сил, напряг руки, полностью утопил в пол педаль газа – скорость показалась ему недостаточной, и в ту же секунду неожиданно и резко крутанул руль вправо. Тупой радиатор ЗИСа тяжело и неотвратимо врезался в стену деревьев, плотно стоявших вдоль дороги, мотор надсадно взревел и тут же заглох, из-под капота повалили клубы пара, погасли фары. Скляров, ударившись лбом о ветровое стекло, на какое-то время потерял пространственную ориентацию, а Чекмарев, рванув ручку дверцы, кулём вывалился из кабины в кромешную темень. Сделав несколько кувырков по земле, он вскочил на ноги. И тут загрохотали выстрелы мощного «ТТ», это спрыгнувший на землю разведчик несколько раз пальнул поверх головы Чекмарева. Тогда сержант гигантскими скачками бросился в чащу.
К корчившемуся в кабине Склярову подбежал «Лидер»:
– Ушел! – возбужденно вскричал он. – Ты почему не устранил его в кабине?
– Не успел я, не ожидал, что он машину в дерево вляпает! – плаксиво пробормотал тот, судорожно зажимая левой рукой расквашенное в кровь лицо. – Догадался, видно, скотина, преследовать надо!
– Не городи ерунды, ты, баба! – с бешеной злобой выкрикнул «Лидер». – Ключи мне, быстро!
– Держите, – звякнул связкой лейтенант.
– Забери автомат водителя. Да прекрати трястись, возьми себя в руки. За мной!
Переступив через тело свалившегося на пол одного охранника, отпихнув в сторону «труп» второго, разведчик подскочил к внутренней двери фургона. Подсвечивая фонариком, быстро и уверенно действуя ключами, отомкнул оба замка, с лязгом отдёрнул засов. Взгляд натолкнулся на бледные лица смертников, их тревожно блестящие глаза.
– Не повредились при ударе? – спросил он, пройдясь конусным лучом по лицам людей. – Передвигаться можете все?
– Можем! – ответил негромко один. Крапивин узнал голос капитана Бутина.
– Итак, вы свободны, но дальнейшая ваша жизнь – полное повиновение нам и самая активная борьба против Советов. Кто не согласен на эти условия, останется здесь… – «Лидер» недвусмысленно подкинул в руке увесистый «ТТ».
Желающих остаться не нашлось, лишь кто-то спросил сдавленно:
– А вы кто такие?
– Всё узнаете потом! – «Лидер» спрыгнул на землю. – Быстро за мной!
Освобожденные сгрудились вокруг него, растерянно оглядывались по сторонам. И вдруг сзади, на расстоянии примерно в километр, засветились фары, стал доноситься урчащий звук мотора. Шла мощная, скоростная машина.
– Дёргать надо! – насколько позволил ему разбитый рот, завопил Скляров. – Это военный «Студерь», по звуку чую. На нем пехтуры' может ехать целый взвод!
«Лидер» размышлял не более секунды:
– Я забираю оружие и боеприпасы конвойных, ты развязываешь смертникам руки! Уходим!
Через минуту возле «автозака» уже никого не было. Пасмурная непроглядная ночь поглотила беглецов.
***
– Стой! Кто идет? – негромкий, но требовательный оклик. «Лидер» распознал голос Дмитрия Вьюкова, с плохо сдерживаемым раздражением выкрикнул слово пароля:
– Штык!
– Штаб! – донеслось из настороженной предутренней темноты. Начальные буквы совпали, отзыв был тоже верным, исключающим какое-либо постороннее воздействие на Дмитрия.
Через минуту появились Скрынник, Глотов и сам Дмитрий. Последним из тумана вынырнул Попцов, увидев Склярова, прижимавшего к лицу окровавленный носовой платок, встревожено спросил:
– Прилетело в кочан, что-ли?
– Н-нет, лбом стекло высадил… – кое-как прошепелявил тот.
– Так, все в сборе? – осмотрелся тем временем «Лидер». – Слушать меня внимательно: задуманная акция удалась частично, водитель ушел, машина выведена из строя и брошена на дороге, пришлось драпать на своих двоих. Далее действуем по запасному варианту: Попцов, Скляров, берите оружие и боеприпасы конвойных, всех освобожденных и немедленно в тайгу! Пока темно, вы должны уйти как можно дальше от города. Никаких привалов и перекуров: идти и идти вперед. Облава уже наверняка организована, с рассветом пустят по следу розыскных собак. Использовать абсолютно все попутные ручьи и речки, бежать по воде как можно дольше, за ветки руками не хвататься! Я, «Ржавый», Дмитрий и Глотов возвращаемся к тайнику за взрывчаткой, уходим на Могзон и работаем по плану.
– Что нам те собаки! – как всегда презрительно бросил Дмитрий. – Дождь вон начинается, хрен они след возьмут!
– Заткнися, ты, герой с дырой! – пролязгал зубами Скрынник. – Командёр дело базарит: харэ здеся шараёбиться, надо делать ноги! Не то лягавые догонют да на раз-два с душой разлучут.
Взгляд неподвижных, совершенно белых сумасшедших глаз Вьюкова испепелял «Лидера». В гробовой тиши штабной землянки он стоял напротив разведчика, готовый, казалось, вцепиться ощеренными зубами в его горло смертной волчьей хваткой. На краю лавки сидела Шидловская. Уронив залитое слезами лицо на тесаную плаху стола, она дико и страшно рвала на себе растрепанные поседевшие пряди длинных русых волос, но, ни единого стона не вырвалось из ее посиневших, искусанных в кровь, губ.
– И… И у вас хватило смелости вернуться ко мне без сына?! – шипящим задыхающимся голосом спросил, наконец, Вьюков. – Вы отдаете себе отчет, Новицкий?
– Это – война, Афанасий Акентьевич… – тяжело вздохнул разведчик и разбито опустился на лавку.
– Вста-а-ать! – голос атамана сорвался на хрип, рука метнулась к кобуре нагана. – С-с-с-волочь! Голубая кр-р-ровь! Марионетка японская!
Могучая пятерня Скрынника перехватила руку главаря, одним рывком он усадил его, обезоружил.
– Уймися, Афанасий, не евонная вина, а самого Митьки! – дёрнув косматой головой, бешено выкрикнул бандит.
Вьюков ужом вывернулся из его железных ручищ, разъярённо завопил:
– А-а-а-а, ржавая скотина! Где ты-то был? Я тебе своего единственного сына доверил! А ты… З-з-застрелю, п-падла! – он стремительно выхватил из кармана галифе небольшой «Браунинг». Тогда мощным ударом своего свинцового кулака, почти не размахиваясь, Скрынник сшиб главаря на земляной пол. Несколько минут тот лежал без движения, потом заворочался, поднял голову, тяжело и неверно помотал ею.
– Пособите, – сипло попросил он, пытаясь ухватиться неверной рукой за стол.
«Лидер» и Скрынник подняли его, помогли сесть. Взгляд Вьюкова постепенно прояснялся, приобретал разум, со впалых щек медленно сползала синюшная бледность. Стиснув ладонями виски, он просидел так с четверть часа. Воспользовавшись этой паузой, Скрынник вышел из землянки и вскоре вернулся в сопровождении двух волонтеров. Кивнув на Шидловскую, затихшую головой на столе, приказал:
– Отведите Ольгу в лазарет, пусть фельдшерица помогёт, чем ни на есть.
– Прочь, пшекля'нтые[2] скоты, я сама… – впервые за все это время Шидловская расцепила судорожно стиснутые челюсти. Резким движением рук оттолкнула в стороны провожатых, обвела присутствующих мутным, ничего не выражающим взглядом и, пошатываясь, медленно направилась к выходу. Когда за ней затворилась дверь, Вьюков глянул на «Лидера», устало и как-то равнодушно потребовал:
– Докладывайте, поручик.
– Первый этап операции прошел благополучно, хотя и с некоторыми отклонениями от плана. Освобождено пять человек, приговоренных к расстрелу, захвачено три автомата, боезапас к ним, уничтожено двое конвоиров, выведена из строя машина, спасён лейтенант Скляров. – «Лидер» сделал паузу, и продолжил. – Этап второй: склад с оборонным материалом ликвидирован полностью, в бою убито, по крайней мере, трое охранников, уничтожена пулеметная вышка, взорван грузовой самолет. Вот из-за него-то всё так скверно и получилось. Хотя поначалу ситуация развивалась в нашу пользу, даже дождь начался, как по заказу, помог пробраться к объекту без особых затруднений…
– Ближе к делу! – приказал Вьюков.
– Прилетел этот транспортник под вечер, когда у нас уже все было готово к нападению. Загружали его долго и тщательно. По-всему видно, что груз важный: ящики добротные, каждый ошинован и опломбирован. Авиация используется, как мы там поняли, в тех случаях, когда требуется срочная отправка материала… Ну, Дмитрий и загорелся. Я и отговаривал его, и приказывал – всё без толку!
– И я мальцу ба'ял: неча лезть к ероплану, – подтверждающе забасил Скрынник. – Да где там: попала шлея под хвост, как жа, атаманов сынок, рази ж он послушает старика!
– Ну, ты, – угрозливо сказал Вьюков. – Попридержи язык!
– Погодите, Афанасий Акентьевич, – вступился «Лидер». – «Ржавый» всё излагает верно – где нет дисциплины, там всегда плачевный итог…
– Конкретнее!
– Настоял он таки на своем, пришлось дать часть взрывчатки и Глотова в помощь, – удрученно покачал головой разведчик. – Сын ваш, господин Вьюков, не по возрасту был упрям и самонадеян. Заявил категорично: не дадите взрывчатки, подкрадусь и факелом запалю самолет. Никогда не прощу себе, что отпустил мальчишку!
– Дальше!
– Дальше – конец! Ушли они с Глотовым, а мы со «Ржавым» остались у заминированного нами склада. Условились так: только самолет взорвется, тут же включаемся мы. Ну, ударил взрыв под «юнкерсом», поджёг шнур взрывателя и я. Склад разлетелся в щепы, начался пожар. Стали отходить, вдруг пулемет с вышки заработал. Видим, что не по нам, а по Дмитрию с «Глотом». Пришлось мне вернуться, зайти с тыла и подавить его гранатой. Потом вспыхнул прожектор и в его луче мы увидели бегущих в нашу сторону Дмитрия и Глотова. Тут ударил плотный залп со стороны караульного домика и оба они упали, потом Дмитрий один поднялся и побежал снова. Мы прикрывали его отход огнем из автоматов. Он не успел добежать до нас всего метров пятьдесят, повалился. Иван Ипатьевич продолжал стрелять, а я подполз к Дмитрию, думал, что он живой и мне удастся вытащить его за колючую проволоку, но…
– Что, но?! – надрывно и нетерпеливо вскричал атаман, выбросив вперед руки.
– Но он был убит, – мрачно пояснил «Лидер». – Одна из пуль попала в голову.
– Почему же вы не вынесли его хотя бы мертвого, почему?
– Афоня, Афоня, каво ты базаришь-то! – скрежетнул зубами Скрынник. – Слава Богу, што хучь сами копытья унесли. Ты ба позырил, какая тама облава началася, быдто волков обфлажили со всех сторон лягаши. Вот ежели ба не тот ероплан, дак свалили ба по-тихому, как и плановали.
Трое мужчин долго сидели молча.
– Ну, а с «Глотом» как? – сипло спросил, наконец, Вьюков.
– Трудно судить, Афанасий Акентьевич, – отозвался «Лидер». – До него я дойти не смог, подстрелили бы самого. Думаю, что тоже убит, ружейно-пулеметный огонь был достаточно плотный.
– Наработали, – понуро процедил главарь, – навоевали! А что за архаровцев-то отбили, что за публика?
Скрынник молча вышел и вскоре вернулся в сопровождении пятерых освобожденных. Чуть позже в землянку вошел заспанный лейтенант Скляров с перебинтованной головой. Атаман долго и молчаливо изучал взглядом заросшие щетиной угрюмые лица беглецов, мрачно поинтересовался:
– Знаете, господа хорошие, чего нам стоила ваша свобода?
– Знаем, – вразнобой ответили вчерашние смертники.
– Был у меня сын, и больше нет его… – ладони главаря судорожно скомкали лежавшую на столе старую топографическую карту.
Будто что-то вспомнив, «Лидер» расстегнул пуговицу на камуфляжной куртке, достал из нагрудного кармана пистолет Дмитрия.
– Вот, Афанасий Акентьевич, – сурово и медленно проговорил он, кладя «Парабеллум» на стол. – Это все, что я смог сделать…
Расширенными неподвижными глазами атаман завороженно смотрел на оружие, потом вдруг резко вскочил, схватил пистолет за длинный круглый ствол.
– Тому отдам, кто поклянется убить из него десяток красных сволочей!
Капитан Бутин просяще вытянул руку:
– Мне дайте, за смерть вашего сына взыщу с них сторицей, клянусь!
– А кто ты таков есть, чтобы оружие моего сына носить?
– В недавнем прошлом капитан РККА, Миронов. В настоящем… Впрочем, об этом как-нибудь потом... А с Советами у меня личные счеты.
– Ты кто по военной специальности?
– Тыловик. Был начальником продовольственного снабжения танкового полка.
– Армейский ворюга, значит… – криво усмехнулся Вьюков. – Идут вперед советские танкисты: начпрод, начвещ, начальник ГСМ! Ведь это про вас поётся?
– Видимо, да… – устало улыбнулся и Бутин.
Помедлив, атаман протянул ему пистолет:
– Ну, добро! Поглядим, чего твои клятвы стоят, бывший капитан Миронов…
– Дядя Афанасий, а вы меня не признаёте? – искательно и льстиво глядя на Вьюкова, неожиданно подал голос Авдеев, сделав шаг вперёд.
Атаман напряженно прищурился:
– Нет. Но харя твоя брацкова'тая[3] мне вроде что-то напоминает, ты чей будешь-то?
– Я – Авдеева Прохор Силантьича сынок родный! – вывернул в радостной улыбке свои толстые губы предатель. – Вас сразу спомнил, бывали вы у нас с вашим отцом. Ко'ников-бегунцов закупали, сёдла, упряжь да ишшо чё-то там…
– Спомнил, говоришь! – ошеломленно воскликнул Вьюков, невольно делая ту же ошибку в произношении. – Так ты, выходит, Гошка?
– Он самый! – еще шире оскалился тот.
– А ведь действительно, брыла'[4] знакомые! Рожа у тебя с батькой почти одинаковая. Экий же амбал выдурился: и ряху нажрал, и телеса! – атаман оценивающе осмотрел гигантскую фигуру Авдеева, задержал взгляд на его несуразно огромной заднице. – И «гудок» как у справной бабы! Сытна, значит, советская пайка?
– Не советская, а немецкая, дядя Афоня… – загадочно обронил Авдеев. – Я на ей дольше подъедался…
– Даже так! – удивился атаман, затем иронично уточнил. – Ну, а у краснопёрых-то до каких чинов дослужился, полковник, небось, награду заработал?
– Это вы сказанули, дядька Афоня: награда! Кому награда, а кому тюремная ограда… – теперь на лице предателя проступило презрение. – Я у этих паскуд всего с месяц пробыл, а как только на передо'к попал, сразу к немцу подался, и уж там-то козы'рно послужил, сквитался с коммуняками малость, расскажу, как-нито…
– А отец живой?
– Дак в расход же тятю краснюки пустили, когда он наш конный за'вод спалил.
– Вот оно как… – чуть озадаченно пробормотал Вьюков. И невесело добавил. – Жаль Прошку, правильный был мужик, настоящий хозяин, трудяга.
– Ничо-ничо! – со злобной многозначительностью покивал квадратным черепом Авдеев. – Ишшо и на нашей улице будет пень гореть – хрен кому дадим жопу погреть!
И никто из присутствующих не обратил внимания на короткий, вперестрелку, взгляд, которым обменялись капитан Бутин и подполковник Крапивин. В глазах друг у друга разведчики прочли удовлетворение и огромное облегчение: полковник Шадрин, как всегда очень точно всё рассчитал и предугадал.
Вьюков помолчал какое-то время, затем бросил повелительно:
– С остальными познакомлюсь позже, сейчас все свободны, «Ржавый», задержись.
Когда все вышли, спросил, с пристальным вниманием глядя бандиту в глаза:
– Ну, и как он в деле, этот Новицкий?
– Без понтов базарю, Афоня: по ндраву мне исделался, – признался тот. – Смел да отчаян! Пулемётну вышку сам подзорвал, на гранатный кидо'к под огнём подлез.
– Смел да отчаян, говоришь… – медленно повторил его слова атаман.
– И умеет всё, чувы'рла гадская! – продолжал Скрынник. – Это про таковских бают: што траву косить, што у баб просить…
Вьюков долго сидел в каменной неподвижности, потом тяжко вздохнул:
– Ты, Иван, сходи-ка к начхозу, принеси самогону, закуски, командиров всех позови, Ольгу я сам приведу, ежели оклемалась. Посидим, тризну по Мите нашему да по «Глоту» справим. Ну и этого самого пригласи, «Лидера», раз уж он тебе так люб стал. И вот ещё что: распорядись, чтобы повара бухлёр[5] варить поставили, да побольше, охотники вчера двух изюбрей на загоне уронили. Мяса теперь – вал!
– Дело говоришь, Афанасий! Геройских робят надобно помянуть по-християнски, – согласно кивнул Скрынник и уточнил. – А што, токо командёры будут гулеванить, али остальным уркаганам тож по чарке но'лить?
– Распорядись, – подумав, разрешил атаман. – А то буза' начнется, нам еще только этого не хватало. Да сам, смотри, через раз пей, чтобы под надзором вся шантрапа была!
– Это уж, как водится, Афоня, – заверил тот. – Глаз с кодляка не спушшу!
***
Поминки, перешедшие во всеобщую попойку, длились уже второй день. Самогон лился рекой, загулявшая банда, забыв, как видно, об изначальной причине всеобщего застолья, была почти неуправляема. Плевать на всё, однова' живём! Не теряли лишь бдительности часовые суточных нарядов, их Вьюков предупредил строго-настрого: тот, кто самовольно оставит пост, будет немедленно расстрелян! Своё возьмёте после смены.
С десяток перепившихся бандитов валялся по кустам вокруг поляны, остальные продолжали бражничать. Из распахнутой настежь двери самой большой землянки доносился лихой перебор гармошки, и отчаянный молодой голос беглого уголовника Петьки Бациллы под развесёлый пересвист и топот ног пляшущих собутыльников, частил словами разбойничьей частушки:
– Пароход плывёт,
да мимо пристани,
будем рыбу мы кормить,
да коммунистами!
Бацилла сделал паузу, наверное, для того чтобы принять очередную порцию зелья и едва он успел умолкнуть, как гармонист поменял мотив и уже не мужской, а женский пьяный голос под дробный перестук ложек о стол, зазвенел пронзительно и отчаянно:
– Сталин, Сталин наш любимый,
вождь жаланный, дорогой,
ведь давно подох уж Ленин,
што жа ты ишшо живой?
Женщина умолкла, и всё тот же частушечник продолжил под дружный одобрительный хохот ещё более разухабисто:
– Я на мельнице молол,
одну бабу там порол,
орёт другая из куста:
«И меня, ради Христа!»
– Гы-гы… А-а-а… Фью-у-у-ть! Молодца! Это – по-нашему! – дружно заржали, засвистали невидимые гуляки. – Давай теперя ты, Тамарка, токо не подгадь! Не припозорь кашеваров!
– Маня, Маня, открой глазки,
нет ни мяса, ни колбаски,
яйца видим только в бане,
между ног у дяди Вани!
– Га-а-а, мать твою так! Ох-х-х-хо-хо, зараза! Вот оторвала, дак оторвала! У Вани промежду ног – оно, конешно, есть чо посмотреть… Чем жа Бациллюга будет ответствовать? А ну!
– На избе прогнила крыша,
завалился и плетень,
не пойду в колхоз работать,
за проклятый трудодень!
И снова взяла голос повариха-Тамарка:
– Подари мне Коля мину,
я в трусы её задвину,
если враг туды прорвётся,
пусть на мине подзорвётся!
***
– С благополучным прибытием, капитан, – Крапивин затянулся папиросой.
– Спасибо, товарищ подполковник, – Бутин отчаянно отмахивался рукой от злого надоедливого гнуса.
– О дальнейших действиях поговорим, когда стемнеет, ровно в полночь придешь вон к тому кедру, – «Лидер» взглядом показал на сильно склонённое дерево. – Но будь предельно осторожен: здесь не все так пьяны, как хотят показаться, обязательно проконтролируй «хвост».
– Ясно, – Бутин кивнул.
– Ситуация, а? – подполковник выпустил изо рта колечко дыма, чуть приметно кивнул на валявшихся в самых живописных позах бандитов. Над одним из них высился, качаясь как тальник на ветру, татарин Усманов. Норовя угодить носком сапога поддых , он нещадно пинал лежавшего и, очевидно перепутав спьяну день с утром, остервенело орал, бешено сверкая чёрными горячими глазами:
– Ставай бил? Бил! Кому спим, ёбишна билиа'д?
– Что ему надо? – заинтересовался Бутин. – Переведите, если можете?
– Да тут всё просто, – губы Крапивина тронула ироничная улыбка. – «Ставай», это на его татарско-русском волапю'ке означает «подъём». Ну, а всё остальное – наш отечественный стилизованный мат. Короче говоря, отделённый возмущён, что после утреннего подъёма личный состав продолжает спать.
– Во-о-т оно что… – протянул капитан. – Но как такого «говоруна» могли назначить командиром отделения?
– А ему упражняться в словесных изысках особо-то незачем, больше помалкивать приходится: разведчик, каких поискать, – объяснил Крапивин. – Инициативен и смел беспредельно. Ходит слух, что сам Вьюков ему жизнью обязан, поэтому поставил командовать. Этот и выслуживается, дисциплину наводит.
– Он из военных, что ли?
– Какое там… Мобилизационный уклонист, дезертир, иными словами, таких в отряде много, – «Лидер» повернулся к Усманову, крикнул повелительно и властно:
– Эй, Хакимулла, а ну прекрати, до смерти забьёшь человека!
– Киак, пирикрати? Зачим, пирикрати? Ставай давно бил, а етот ссюка сё спит да спит, савсим чустви страхи патиряль! Сичас застрилять буду! – он попытался достать из-за спины болтавшийся на ремне финский автомат «Суоми»[6], неведомо какими военными путями попавший в далёкое Забайкалье.
– Под этот загул, самое время разобраться с уродами, – Бутин усмехнулся, его провалившиеся глаза наполнились тяжелым презрением. – В два ствола можно всех положить!
– Нет, еще рано. Сделано только полдела: у бандитов отобрана взрывчатка, и, наконец, стало известно место расположения отряда. И куда бы он теперь не переместился, моя рация будет для наших радиомаяком с точными координатами. Можно потихоньку приступать ко второй фазе операции – выманивать в тайгу городское подполье и объединяться с группой Ермолаева, а уж потом… – недоговорил Крапивин, и, завидя шагающего пьяной походкой Вьюкова, направился к нему:
– Афанасий Акентьевич, – в голосе разведчика слышалось едва сдерживаемое негодование, – надо немедленно пресечь данное безобразие! – он кивнул на Усманова. – Допились до того, что могут перестрелять друг дружку!
– Если перестреляют, то бабы ещё нарожают… – случайной рифмой ответил Вьюков и с вялым безразличием махнул рукой. Но, тем не менее, подойдя к разбушевавшемуся волонтёру, спросил. – Ты чё это раздухарился, чурка мусульманская? А ну-ка сдай ду'дыргу!
– Я чурька? Я чурька, да? Афонька, сам ты дроф! – возмущённо завопил Усманов, очевидно имея в виду слово «дрова». Но под прожигающим убийственным взглядом атамана безропотно отдал ему автомат. Тот неверным замедленным движением повесил на плечо ружейный ремень, перевёл глаза на заснувшего на спине с широко раскинутыми руками бандита и пробормотал как-то даже поощрительно:
− Прилёг братуха у лафета… Ишь ты!
И вдруг, повернувшись резко и неожиданно, схватил своими железными пальцами «Лидера» за грудки, притянул к себе вплотную. Дыша в лицо сивушным перегаром, брызгая слюной, прошипел с плохо сдерживаемой ненавистью:
– А ты-то чего трезвый? Почему моего убиенного сына помянуть не желаешь, брезгуешь что ли?
– Отнюдь, я его помянул троекратно, как и положено по-христианскому обычаю.
– И всё?
– И всё! Я свою меру знаю и никогда не позволяю лишнего в отличие от вас и ваших сподвижников, – разведчик сделал круговое движение рукой, показывая на спящих бандитов. – Поэтому требую, чтобы вы вмешались тотчас же!
– Требовать будешь у ссученных фраеров в своей Манжурке, а здесь ты ещё серый, чтобы указывать атаману Вьюкову! Даже плакать по-русски не умеешь, а меня учить вздумал, замухрай болотный!
– Это всё, что вы можете сказать? – «Лидер» неуловимым движением освободился от цепкого захвата и отшвырнул бандита от себя. Потеряв равновесие, тот обронил усмановский автомат, едва удержался на ногах, долго стоял, качаясь, и вдруг замотал головой из стороны в сторону, словно пытаясь выгнать из неё хмельную одурь. Потом вымолвил, почти протрезвлено:
– Не придавайте значения моим словам, поручик: я – пьян… Я имею право быть пьяным сегодня – потому, что прощаюсь с сыном… С единственным сыном моим! – истерично вскричал он, махнул рукой, повернулся и, шатаясь, пошел к командирской избушке-полуземлянке, из которой за всё это время ни разу не вышла его жена.
… Не такими представляла поминки по своему сыну европейская аристократка Шидловская. Утончённая и романтичная по натуре, она, прожив сорок с лишним лет, умудрилась сохранить юную душу, восторженно трепетавшую теперь от необычных условий партизанского быта и от осознания личной причастности к своей возобновлённой битве с коммунистической тиранией.
Пылкому и яркому воображению Ольги Дмитриевны рисовались картины прошлых походов и войн, в которых участвовали её далекие предки, выходцы из Польши. И теперешнее участие в освободительной, как ей казалось, войне за русский народ, она соотносила с воспоминаниями славных сородичей, а саму себя видела в рядах некоего легиона, сформированного из отважных и благородных представителей блестящей польской шляхты.
Умеющая без остатка отдаваться делу, стойко служить избранной идее, она ожидала услышать страстные речи о продолжении и усилении борьбы, клятвенные заверения о неизбежной мести убийцам сына и всё то, что традиционно провозглашается на траурных панихидах по павшим в бою. Но с глубочайшей горечью и разочарованием, вдруг осознала, что все эти душевные грёзы не имеют ничего общего с действительностью, что не в легионе рыцарей-патриотов находится она, а в банде отпетых уголовников, отщепенцев и предателей её второй родины – России.
Впрочем, какие-то примитивные высказывания слышались поначалу и на этой таёжной тризне, но их хватило ненадолго. Вскоре началась всеобщая неуправляемая попойка, в которой принимал самое активное участие её муж, командир повстанческого формирования. Всё это потрясло и унизило Шидловскую до глубины души, поэтому мать погибшего диверсанта скорбила в гордом одиночестве.
[1] «Внакат» – термин, употребляемый конвойными и расстрельными командами НКВД. В кузов автомобиля-«полуторки» укладывали по десять связанных заключенных, (больше не вмещалось), и прикрывали их брезентом, маскируя, таким образом, под обычные грузоперевозки.
[2] Проклятые (польск.)
[3] Брацкова'тый, брачо'ха – человек с ярко выраженными чертами монголоида (забайкальск.)
[4] Брыла' – толстые отвисшие губы.
[5] Бухлёр, (бухулёр) – отваренное крупными кусками дикое мясо с густым бульоном (забайкальск.)
[6] «Суоми», КР-31 – пистолет-пулемёт калибра 9 мм., конструкции финского оружейника Аймо Йоханнеса Лахти.
Продолжение
