Нервно озираюсь и иногда останавливаюсь чтобы отдышаться и посмотреть направление, раны саднят и кровоточат, а то, что я вижу вокруг, повергает в шок.
Полуразрушенные здания, очевидно ранее прекрасные в своей архитектуре, теперь зияют выбитыми стеклами. Они облезлы, покромсаны и обгорелы, хотя и жилые. К ним тут и там, как рыбы-прилипалы по всему периметру приклеились щитовые сараи, хаты-мазанки, кое-где двухэтажные, кое-где горит свет, но очень тихо и тишина эта могильная и гнетет.
Во дворах черными грядками свежевспаханные огородики в коих удобрения в виде человеческих фекалий и емкости для сбора дождевой воды разнообразного вида, от ржавых корыт и кадок, до просто распахнутых старых зонтов. И повсюду, повсюду смрад и зловоние и грязь и упадок, и веет смертью, и веет жизнью на грани выживания - кровью веет.
Как я мог допустить такое? Ведь предупреждал меня Доктор, а я не внял! Не подготовился, не мобилизовался, а относился ко всему как к приключению, как к круизу на море, приятному, интересному, с прекрасным и необычным курортным романом, но проходящему… - все как в подземном городе…
По дороге нам попадаются люди. По углам и кустам, прячутся в страхе. Тут и женщины и дети, чумазые, истощенные - белеют в потемках их глаза, а при нашем появлении шарахаются люди в первобытном страхе за свои жизни, но в лицах их спокойная отрешенность и привычка терпеть.
Стыдно перед ними. Жалко их. Исправлять надо оплошность и недальновидную глупость свою. Диск дал мне бессмертие, но в том мире, в прошлом - здесь же я смертен и уязвим, а мир этот смертоносен любому смертному. Фрея сбила мои мысли и повела через тот лес, к такой реальности… Фрея сбила, а я поддался… Пусть она и любима мной, пусть и любит, ведь хотела же спасти… но все же,… эх, дурак я легковерный! Раб минутных своих желаний…
Мы продолжаем путь. Перебежками, озираясь и заражаясь всеобщей удручающей обстановкой. Подгоняемые опасностью и боясь преследования, выбегаем на пустынную дорогу, а за ней опушка и издали в лунном свете до середины в плавном густом как молоко тумане виднеются воткнутые в землю деревянные кресты.
Пора остановиться и понять куда бежать и куда мы здесь сможем скрыться, а также, самое наболевшее: куда я попал, где моя реальность, и что это за мир такой, что за место и страна? Но взгляд притягивают кресты, ведь видится мне на них шевеление и вроде слышатся стоны и вскрики.
- Кто там? – спросил я отца.
- Имбецилы. Претендующие на звание Князя,… «саранча» тоже ждет, и подозревает каждого… – ответил он так тихо, как только способен. - Убираться надо отсюда, как бы и самим не загреметь… - но тон меланхоличный: все для него в порядке вещей.
Я же в шоке, в злости на самого себя и на отца, что равнодушен к висящим неподалеку обреченным и умирающим, но больше на себя.
- Куда убираться? – так же тихо поинтересовался я, и дыхание мое уже восстановилось, и диск после недолгих мусляканий во рту и зыбких надежд переместиться я повесил на цепочку что по-прежнему на шее. Вот только без креста уже, а только с солдатским жетоном.
Отец замахал рукой, указывая вдаль, и мы снова бежим. Минуем опушку, обогнув и больше по кустам, по самым темным закуткам, выбегаем на булыжную дорогу - старую и с проплешинами выдернутых камней. По краям ее кусты с набрякшими почками и здесь пахнет почками, хотя и не скроешься от зловония нигде в этом месте. А вдали, мерцает огнями огромный, неимоверно-огромный, наверное в сто этажей дом.
Бежим к нему, но так же, все в обходную, огибая светлые места, все больше оврагами и при каждом шорохе пригибаясь к земле. Дом этот страшный, полукругом, четыре монолитные колонны поддерживают гигантский навес, и своей угрюмостью и зияющей пропастью чернеющих подъездов рождает догадку, что это место обитания «саранчи» или «Идолов» как ни назови.
- Это их дом, мучителей наших! – подтвердил мою догадку отец. – Нам за него завернуть надо, и мы в безопасности! Только под носом у врага можем мы затаиться… Они дальше носов своих и не видят…
Бежим за дом. Тут старый весенний сад корявыми ветками стучит от ветра, топкая тропинка, всюду мусор и свалка, а за садом лес. Еще с пару километров идем по нему - теперь не спеша. Видимо нет здесь опасности, потому как даже Соня расслабилась, выдернула у меня свою руку, поправила балетную пачку, распустила растрепавшиеся волосы и вновь собрала их в пучок. Ой.
Я же пытаюсь докопаться до сути:
- Объясните, как вы до такого докатились? Спектакли? Кресты? Князь? Отец, что в моей реальности мертв давно… Что к чему в этом мире?
Отец вздохнул, сел на землю и стал деловито вытряхивать из ботинка камешки.
- Все дело в тебе! А ты князь! Тебя здесь давно дожидаются,… и имбецилы и идолы. Есть в тебе способность, некий дар убеждения: имбецилы смогут начать защищаться, только если ты прикажешь. А «идолы» ждут тебя, чтобы убить, и тоже по этой причине. Но есть Бог! Не просто так ты мне встретился, да еще и перед лицом неминуемой гибели, не просто так Принц, выискивающий тебя во всех театрах, пошел на представление в другое место. Ха! Как раз к тому постановщику, что нас только что отпустил! Кресты? Так они здесь всегда были. Это место казни на потеху… ну и мало ли: вдруг Князь попадется? А насчет смерти моей… этого я не ведаю…
Он обулся, встал и засеменил дальше, бурча под нос:
- По крови ты сын мне, но здесь много детей моих, ведь я пастор, и различий не делаю…
Нет, так просто от меня не отделаешься! Я остановил его, развернул за плечо:
- Понимаешь, в другой реальности ты мне отец и едва не убил меня в детстве… Здесь было подобное? В другом мире ты много спиртного пил, и умер по нелепости как раз после моего избиения! Не сохранилось в моей памяти подробностей, и все что я знаю, это различные байки из уст своей матери, что боготворила тебя до гроба… до смерти своей… Здесь что? Почему ты жив?
Отец стряхнул мою ладонь со своего плеча, вздрогнул судорожно, глянул пристально, будто ища во мне подтверждения, что я - это я, и изрек:
- Здесь я жив как ты видишь. И не бил тебя, хотя мне не раз приказывали… Во сне и наяву… Обещая к убийству твоему, изменения в существующем укладе и освобождение для человечества. Приказывали разные лица, даже и Принц собственной персоной. Но я не смог, хотя и хотелось! Нет во мне воли способной к кровопролитию! Я имбецил и не в силах измениться. Я не владею собой, и нет во мне способности убивать, даже и во благо человечества! Я могу лишь молиться и ждать, что Бог вмешается когда-нибудь, и изменится здесь хоть что-нибудь.
Идем дальше, мимо очертаний черных деревьев, по тропке, почти звериной, но сухой, ведь чем дальше от города, тем чище и суше и дышится легче, не лезет в нос вонь, и нет вездесущей свалки.
Я обмозговываю, хотя получается вяло, и мысли разбегаются как тараканы в стороны: «Ну конечно! Как я не подумал! Не имея агрессии и находясь под влиянием пластины с «ангельской сущностью», мой отец не смог избить меня! В силу управления извне не смог! И потому жив, и потому не пил, и потому верующий, да еще и пастор! Все же есть в этом и положительные стороны, хотя как посмотреть, как посмотреть…»
Понятно лишь одно. Если не вмешаться и не исправить положение людей, все рано или поздно вымрут. «Саранча» убьет их, методично и целенаправленно, кучками или по одному, на крестах или в спектаклях или еще где… Кстати…
- Почему они убивают вас… нас? В чем их цель?
Отвечает Соня:
- Они борцы за чистоту Божественной крови. Они мнят себя избранными и Божествами, первыми людьми - Альфой… мы для них всего лишь грязные низшие сословия. Мы не люди - мы имбицилы, а чего таких жалеть? Они бессмертны и обходятся без пищи и воды, они могут не спать, они считают себя совершенствами. А мы… мы зависимы от простых потребностей, мы уязвимы… Впрочем, так было не всегда. Когда-то и они были как мы - уязвимыми. Пока Принц не появился, хотя ты знаешь нашу историю, я говорила об этом. Они бессмертны, но убить их все же можно, отрубив голову, или испепелив дотла… - слова Пришельца, сказанные еще в подземном городе.
В подземном городе, где я только нашел диск и только как понял, на что способен, имея его за щекой. Может и здесь диск? Или диски? По диску у каждого? Да нет, один диск, заряжающий воду и наделяющий выпившего такой воды бессмертием, а заодно и синевой… Если так, то понятен мне смысл спектакля в театре. «Саранча» пытается убедить людей в своем бессмертии - но смертны они. Как и я, даже и с диском за щекой. Но отвести глаза, этого никто не отменял.
Вот только все больше вижу я идею фашизма, нацизма в этом обществе. Фашизм, но наоборот. И если у тех завоевателей низшими и недостойными были все кто не похож на них и не соответствовал придуманным ими стандартам, то тут, - все ясно как день. Не синий, не длинноголовый: смерть тебе. Если у тех фашистов были отдельные места: концлагеря для недостойных, то здесь один сплошной концлагерь, со всеми вытекающими. Пытки, голод, холод, невозможность выжить никаким путем, ведь бежать некуда, а сопротивляться некому. Вот такая арифметика!
Взгляды у моих новоиспеченных родственников спокойные и привыкшие - я же, в недоумении от этого странного бредового мира, где из человеческого - ничего. Разве что свет луны и звезды, что контрастируют с помойкой и грязью. И хибары гомо сапиенс моралис, что контрастируют с огромным, на тысячи жителей особняком, поражающим своей невероятной архитектурой, но устрашающим своими кровожадными обитателями. И все закономерно в этом хаосе, все вполне логично для зомбированных обычных людей.
Я стал причиной их зомбированности, их неспособности защищаться, так мне и исправлять. Незакономерны лишь агрессоры. Откуда они? Понятно, что они бывшие варвары, но как Принц догадался так трансформировать их? Сделать из низкорослых дикарей - Альфу, чудовищной внешности, чудовищной потребности убивать, да еще и синего цвета? Как догадался, что диску подвластно такое? Загадка…
Между ветвями деревьев показались огоньки костров - видимо мы дошли. Под навесами из штопаной парусины эти костры, дабы светом и дымом не привлечь внимание «саранчи» живущей на верхних этажах особняка. Здесь множество народу, жарят рыбу и еще какую-то дичь, но все в гнетущем молчании, только слышен треск отсыревших поленьев и чавканье, все с пустыми глазами и полном покорении обстоятельствам. Они и впрямь имбецилы, и страшно видеть их такими.
Отец мой останавливается, тремя мощными хлопками привлекает их внимание, нетерпеливо берет меня под локоть и выводит вперед:
- Есть Бог, товарищи! Я нашел Князя! Точнее, Князем оказался один из нас, ранее не проявлявший себя никак! Но вот, свершилось! – глаза его горят радостью, (хоть эта эмоция никуда не делась) на его слова поворачиваются лохматые головы, устало оценивают меня взгляды, кажется, что люди равнодушны.
- Было тут Князей, не пересчитать! Где они теперь? На крестах! Чем этот докажет что он тот самый? – говорит ровный голос из сбившейся кучки мужчин у костра.
Отец гордо вскидывает голову:
- Этому подвластна агрессия! Клянусь, я видел все своими глазами!
Ему не доверяют, мотают в отрицании головами, но подходят ближе, рассматривают меня словно под микроскопом, кое-кто даже касается, чтобы удостовериться, что я из плоти и крови. Все с отупением и без свойственной людям моего мира заинтересованности, а вяло и безынициативно, я же чувствую себя выставочным экспонатом. Щипок в бедро. Соня ущипнула меня.
- Что ты делаешь?
Она вдруг улыбнулась и зажглись лукавым блеском ее томные глаза. Теперь для меня непривычно видеть среди бездушных роботов её улыбающуюся, но все же понятно, что «ангельская сущность» не отобрала у людей все эмоции без остатка - положительные у них кое-где присутствуют.
- Покажи им, что ты настоящий! Ты должен разозлиться!
Я озираюсь, не знаю как вести себя, выдавливаю видимость злости, ссупливаю брови и уголки губ вниз:
- Да, я злюсь! Б-р-р! – и самому смешно. И смешно и грустно. Бездарный я все-таки актер, хотя и играл главную роль в спектакле у «саранчи». Некстати приходит самобичевание.
Смотрю в лучистые глаза Сони, оглядываю смотрящих на меня людей, и от пережитого, от увиденного, от ужаса осознания как ущербен и обречен этот мир, как все страшно вокруг, и эти люди страшны в своей неприспособленности, и вся эта реальность словно страшный сон - смеюсь. Не злюсь, что от меня требуется, а смеюсь. Клокочет внутри, спазмом сковывает горло, - я хохочу в голос.
Лица людей удивленные и светлые, очень напоминают мне лица «убогих» которых я не спас. Мне стыдно и перед одними и перед другими. Все напрасно. А теперь эти мучаются по моей вине и не знают этого. А даже бы и знали? И был бы я в прежнем понимании с Богом, помолился бы за их невинные души, за их освобождение. Но я смеюсь. Да нет, я рыдаю…
И мне поверили. Поверили что я Князь, поверили что самый настоящий, потому что через пелену слез я вижу склоненные макушки, через истерику слышу глухие шлепки колен в грязь. Люди молятся Богу, что не оставил их и привел избавление от мучений в моем лице.
Отец подхватывает меня: вымотанного и раненого, утомленного двумя реальностями в одни сутки. Где в одной меня убили, а в другой, чуть не убили. Где я виноват, где нет покоя и убежища и пристанища мне. Где Принц, главный человеконенавистник - мой сын, ополчился против меня и против всего человечества. Где я нашел и своего отца, как оказалось любимого, как оказалось пастора.
Отец уводит меня под навес, укладывает в кучу ветоши, дает в щербатой кружке воды:
- Пей! Успокаивайся! Завтра будем решать, как быть, а сейчас - отдохни…
- Отец! – я зову его, а голос гулко отдается звоном в ушах, - где мать? Жива она в этом мире?
Он мотает головой:
- Что ты! На кресте осталась… впрочем, забудь… – и ушел в толпу.
А я лежу, мне неловко за свою слабость, за слезы, за смех. Утираю лицо: что не так? Что с моим лицом? Нос вдавлен, от уха до уха шрам, один глаз прикрыт, а на лбу шишка - словно рог торчит. Что со мной? Я изувечен в этом мире? Кем? За что? Надо бы осмотреть себя…
Но надо мной одинокий дрозд трелит первую весеннюю песню, рассвет пробирается через стволы деревьев, рассеиваясь по земле влажной белой дымкой, и тепло от близости костра убаюкивает. А еще руки: нежные, девичьи, и впотьмах мне чудится Фрея. Она обрабатывает раны, оставшиеся после шипов ботинок актера из театра, водит мокрой губкой, и тихо напевает под нос заунывную песенку.
Сознание спутывается: что дал мне выпить отец? Фрея - не Фрея, а Азанет. Глядит с укором, шепчут ее губы укоряющие слова, но в них отчетливо можно разобрать и напутствие: «Следуй в обитель «саранчи», найди сам себя… нет у тебя другого пути исправления ошибок…найди…» - мне и перед ней стыдно.
- Прости, Азанет! – кричу я. – Простите меня, люди добрые!
- Ч-ш-ш! – Соня омывает губкой раны, и успокаивает.
Разве можно человеку быть бесчувственным? Ведь он беззащитен от этого, и любой, самый нелепый и глупый противник тотчас победит его, унизит и растопчет. А дальше? Дальше по нарастающей. Все зависит от наклонностей того противника.
Мне жить в этом мире - здесь диск не исцеляет, не работает, и неизвестно, сработает ли. И не прельщает меня играть в смертоносных кукольных театрах, и на кресте висеть не прельщает, а только ответственность за человеческие судьбы давит. Завтра же к пирамиде! Расскажу отцу о своей оплошности, соберем отряд и в путь!
Я сплю. Только песня из уст Сони, прощальная, как та, что пела мне когда-то Азанет, да и Настя пела… и что-то знакомое в этой полногрудой фигурке, в этом блестящем взгляде, что-то родное… будто знал я ее, когда-то давно, и совсем в другой жизни…