Проснувшись среди ночи в больничной палате, я увидела ее, сидящую на кровати напротив. Когда глаза немного привыкли к темноте, я пыталась разглядеть ее лицо, изрезанное морщинами. В окно попадало немного света, и ее взгляд был устремлен туда. Казалось, в бесконечность. Ее худые руки и плечи дрожали. Даже странно, откуда она нашла в себе силы приподняться с кровати и сесть, накануне она даже ложку в руке не могла удержать. Ее дыхание вздрагивало, она ловила каждый вдох, но неумело так, будто забыла, как это делается. Она потянулась к тумбочке, до которой ее разделяли сантиметры, но они были для нее непреодолимы.
Медленно, чтобы не испугать, я встала с кровати и подала ей стакан воды. Я увидела ее глаза совсем близко. Даже в темноте они сказали все. Все, о чем она боялась произнести вслух.
Она взяла мою руку. Тихо, чтобы не разбудить остальных в палате, она начала говорить. «Я ведь никогда не была такой. Год назад все началось, когда сломала ногу. Потом навалилось столько всего, что я перестала справляться. Две недели назад лежала здесь же, еле выкарабкалась, не узнала себя, когда в зеркале увидела. От меня прежней ничего не осталось… Потом выписали, а дома снова температура, и снова скорая. Мне уже не страшно, мучаюсь так, что сил нет больше. И близкие измучались со мной. Уже поздно бороться, я уже одной ногой там». «Не сдавайтесь» — прошептала я.
Она еще что-то говорила, недолго, но связно и мудро. Потом вдруг начала задыхаться. В сонном больничном коридоре было тихо, дежурная медсестра куда-то отлучилась, кричать было некому, еле шагая после операции, я все же отыскала ее в какой-то из открытых коридорных дверей…
Когда ее увозили на каталке из палаты, она улыбнулась мне счастливой, слегка грустной и усталой улыбкой, и, еле подняв руку, помахала. Больше она не вернулась…
Здесь, в больнице, много таких судеб. Печальных, грустных, откровенных. Жизнь рядом со смертью, роддом рядом с моргом, слезы радости и рыдания от боли. На грани.
© Анна Манахова