Добрый день.
Сегодня я решил написать о психологической травме, однако сделаю это в рамках небольшого 2-3х страничного эссе (или даже точнее будет сказать заметки), не обладающего всей объемлющей информацией по данной проблеме, а отражающей некоторые мои измышления, пришедшие ко мне на основе моего практического опыта с теми клиентами, которые обращались ко мне за помощью с начала моей работы психологом.
В рамках данного эссе я возможно беру понимание травмы достаточно широко, как и широко беру понимание насилия порождающее всякую травму. Психологическая травма возникает там, где над человеком совершено насилие любого рода: физическое, моральное или психологическое, вне зависимости от его интенсивности, при этом с фактом насилия и его последствиями справиться индивиду не получилось. Насилие же это любая форма внешнего посягательства на здоровье и целостность человека: от удара или оскорбления, до самых его крайних форм (изнасилование, избиение, систематическое подавление личности...).
В разговоре с клиентами психолог так или иначе сталкивается с теми фактами их жизни, связанными непосредственно с насилием: от самоочевидных родительских фигур, чей спектр насильственных действий кажется неисчерпаемым, от жестоких методов тренировки и воспитания спортивных тренеров, учителей или наставников, до сурового мира детских отношений, копирующего отношения макросоциума в его явных и (в основном) неявных проявлениях, и до безумных действий совершенно незнакомых людей, с которыми против воли их связала жизнь.
При этом, встречаясь как бы «невзначай» с этими фактами каждый клиент склонен реагировать на произошедшее уникальным ему образом: кто-то отмахивается, кто-то плачет, кто-то смеется… и там, где реакция отказывает себе в сочувствии, жалости и любви — адекватных переживаниях на наблюдаемый акт насилия, - там мы обычно и натыкаемся на травму. Вместе с этим травмирующий опыт не просто оставляет след в памяти, но и оказывает значительное влияние на переживание мира клиентом в настоящем. Причем кажется, что мировоззрение клиента строится таким образом, чтобы «вписать» данный опыт в единую и непоколебимую картину мира. При психологической травме пережитый акт насилия будто находит «оправдание» в той картине мира, которую выстраивает вокруг этого акта человек.
Почему же так происходит? В основном потому, что в свое время у человека не было возможностей, сил, способностей или других людей, которые бы помогли ему справится с пережитым опытом. Не даром говоря о травме мы чаще всего обращаемся в детство — самый уязвимый, а от того трудный период каждого человека. Если, к примеру, десятилетний ребенок сталкивается с насилием в его сторону со стороны взрослого (в особенности если эта фигура взрослого является частью его близкого окружения), то он практически беспомощен что либо сделать. Особенно, если в его окружении нет другого взрослого, способного за него заступиться, помочь и поддержать, или если он не научен тому, как и чем он способен себя защитить. Современный педагог Дима Зицер часто обращает в своих текстах и видео внимание на то, что насилие над ребенком часто оправдывается как средство воспитания, однако по своей сути является лишь актом доминирования сильного над слабым и беззащитным, с чем я склонен согласиться.
Насилие само по себе не имеет смысла. Как минимум, оно бессмысленно по отношению к жертве насилия. Оно отражает лишь наличие внутренних противоречий и проблем насильника, который для их разрешения или ослабления внутреннего напряжения использует в качестве объекта другого человека. Однако если нанесенный ущерб достаточно силен или носит систематический характер (например при переживании абьюза), то при отсутствии другого выхода человеку приходится адаптироваться к возникшим обстоятельствам. В этом случае травма преобразует весь дальнейший опыт человека, его мировоззрение с той целью, чтобы ослабить интенсивность переживания.
Травма носит в себе невыраженные переживания, эмоции, боль, невысказанные мысли, идеи, даже действия — всё то, что оказалось невозможным проявить в акте насилия. С целью ослабить интенсивность переживания человек идет на весьма отчаянный шаг — он наделяет насилие смыслом, находит причину, тем самым рационализируя его. Насилие ложится в основу новой системы координат, благодаря которой травма и переживания человека консервируются, выводятся из поля зрения. Это приводит к утверждениям разного рода, например «культа силы» («если ты слаб — то ты неудачник»), «недоброжелательности» мира («мир опасен и жесток»), необходимости «выживать» («в этом мире нужно только выживать») и многим, многим другим, имеющим для каждого человека свои индивидуальные феноменологические особенности.
В обсуждениях с клиентами складывается мысль, что на самом деле цель такой консервации — это помочь человеку дойти до точки, где он смог бы при помощи внутренних и внешних факторов раскрыть и «исцелить» травму, пережить и адекватно прожить накопившиеся эмоции и боль. «Зов» травмы (часто нескольких слившихся в унисон) в виде тревоги, отчаяния, страданий, депрессии и пр., приводит человека к обращению за психологической или иной помощью. Однако запросом в таком случае может стать (и обычно так и бывает) снижение интенсивности зова — снятие симптомов травмы, а не ее лечение.
В последнем случае поддержка запроса может оказать негативное влияние на исцеление и развитие личности. Консервация сама по себе служит снижением влияния травматичных переживаний к минимуму, что требует от человека больших «жертв»: усиление «искусственных» убеждений, а также поиск или создание условий, в которых они оказываются непогрешимыми и абсолютными. Под усилением понимается выстраивание более детерминированной картины мира (т. е. максимально упрощенной, разделенной на простейшие элементы, которые объясняют все многообразие явлений мира простыми правилами и закономерностями), в основе которой находится вся та же базовая убежденность в необратимости базового (т. е. приведшего к изначальной травме) насилия.
«Зов» усиливается тогда, когда убеждения наталкиваются на явные противоречия, или оказываются неубедительными в актуальном окружении человека, мешают его дальнейшему развитию. Травма остро реагирует на то, что может помочь ей раскрыться — в первую очередь на противоречия базовой убежденности. Обнаружив такую компенсаторную позицию травма лишается сдерживающей её защиты, отчего высвобождаются накопившиеся переживания. Однако в этот момент велик соблазн сделать всё, чтобы «зов» так и остался подавленным, и один из простых способов такого подавления — это вывести противоречащее из поля зрения, и ввинить ему высвободившиеся чувства.
Противоречащее весьма тонко и подробно описывает К.Г. Юнг, когда говорит о тени как о бессознательной противоположности всего, что утверждается человеком в сознании. К. Роджерс, основоположник клиент-центрированной терапии, также указывал на то, что «любой опыт, несовместимый с организацией или структурой самости, может восприниматься как угроза, и чем больше таких восприятий, тем жестче организация структуры самости для самозащиты». Причем опыт этот может быть самым разным:
«Следует отметить, что восприятия не проникают в сознание потому, что содержат противоречие, а не потому, что просто могут быть уничижительны. Представляется почти одинаково трудным как допущение акта восприятия, которое внесло бы изменение в понимание «Я», придавая ему более широкий или социально приемлемый смысл, так и допущение опыта, который бы это понимание изменил, сужая его или привнося социальное неодобрение… клиентке, самодеструктивно ориентированной, столь же трудно признать свою разумность, как и человеку с представлениями о своем превосходстве допустить переживания, выражающие его посредственность».
(К. Роджерс «Клиент-центрированная терапия»)
Проблема травмы тесно связана с экзистенциальным понятием свободы: выстроенная вокруг травмы система смыслов и убеждений в конце концов ограничивает человека в его полноте проявлений жизни. Строгая детерминированность и упрощенность восприятия мира скрывает с глаз реальную сложность и практически бескрайнее пространство выбора, позволяющее человеку в разных ситуациях действовать со свойственной ему изначально творческой приспособляемостью, находить уникальные, неординарные и действенные выходы из сложившихся проблем. В конце концов такая система убеждений мешает личностному развитию и росту, ведь в момент травмы останавливается естественное развитие и осуществление заложенного в человеке потенциала, которые также «замораживаются» до тех пор, пока травма не будет адекватно прожита.
В случае, когда травма останавливает раскрытие собственного потенциала, возникает ощущение экзистенциальной вины как преступления против себя самого, отрицания потенциальных возможностей. Вина возникает тогда, когда мы вступаем в конфронтацию с противоречащим, отказываем эмоциям в их проявлении. И. Ялом писал, ссылаясь на слова Отто Ранка: «… предохраняя себя от слишком интенсивного или слишком быстрого переживания, мы чувствуем себя виновными из-за неиспользованной жизни, непрожитой жизни в нас».
Противоречащее не столько пытается переубедить нас, настаивает сменить позицию с «минуса» на «плюс», сколько взывает к изначальной бессмысленности наших искусственных убеждений. Сменить сторону всё равно что сменить охранника для травмы. Противоречащее является ключом, нежели заменой старого замка на новый. В этом случае мы говорим скорее о Гегелевском «становлении» двух противоположностей, которое открывает для индивида новый смысл, выстроенный, однако, на фундаменте самосознания и самопонимания как целостной и объемной личности; смысл, который отказывается от строгой детерминированности в пользу многообразия возможностей; смысл, который вслед за человеком развивается и изменяется, живет в непрерывном процессе умирания и рождения. В этом случае, — случае разрешения травмы, - любое противоречащее убеждение воспринимается уже не как опасное, а как возможность для развития, возможность для совместного поиска истины.
Каждый человек так или иначе сталкивается с травмой — на даром я в начале работы обозначил насилие так широко. Хотя, как мне кажется, на деле оно такое и есть. Для каждого из нас насилие разное, и нет тут единого суждения что им является или нет. Важно то, как каждый из нас с ним встречается... и как с ним прощается. Кто-то обращается за помощью и живет дальше. Другие стараются забыть и отворачиваются от всякого зова. Третьи несут последствия с тяжестью через всю жизнь. Четвертые не справляются… Есть и те, кто после встречи с насилием не выживают, и тогда, возможно, бремя травмы несут их близкие. Множество, множество вариантов того, как мы сталкиваемся и переживаем его. Миллиарды. И потому важно делать всё для того, чтобы у каждого была возможность обратиться за помощью, получить поддержку, найти того, кто сможет защитить и, может, обнять... И я надеюсь, что с каждым годом такой любви и поддержки будет становится только больше и больше. По крайней мере я буду и дальше стараться ради этого так, как умею лучше всего — как психолог и как человек.
Спасибо за внимание.
О счастье
16 января
Картина В.М.Васнецова «Сирин и Алконост. Песнь радости и печали"
«… Стало быть, всякое наслаждение, будучи от природы родственно нам, есть благо, но не всякое заслуживает предпочтения; равным образом и всякая боль есть зло, но не всякой боли следует избегать; а надо обо всем судить, рассматривая и соразмеряя полезное и неполезное— ведь порой мы и на благо смотрим как на зло и, напротив, на зло — как на благо»
Эпикур «Письмо к Менекею»
Что такое счастье?
Вопрос этот может показаться простым, и даже банальным. Его задают так часто, ответ кажется таким простым, и что в конце концов счастье есть там, где нет страдания, - как и завещал нам Эпикур.
Однако простое несоразмерно истинному, тогда как последнее требует от нас большего упорства и усложнения. В первую очередь, когда говорят о счастье, говорят о некоем состоянии души, чувстве, что возвышает и удовлетворяет нас. Но чувство ли это? Правда, что счастье возникает, когда находишься рядом с любимым человеком, но разве возникающее чувство уже не прозвано любовью?; счастье возникает, когда находишься на вершине горы и видишь бескрайнюю красоту природы, но в этот момент испытываемое может быть прозвано вдохновением или восторгом; счастье возникает даже тогда, когда из лап смерти вырывается близкий тебе человек, но в этот момент сильны как любовь, так и боль, что вонзается в сердце и выражает себя в виде града слез…
В то же время те чувства, что связываются нами с счастьем, вполне способны проявиться и там, где последнего нет: даже самое светлое и яркое переживание радости или любви может быть лишено намека на счастье. Когда интимная встреча двоих, определенная высокими светлыми чувствами, омрачена перспективой скорого расставания; когда наслаждение, вызванное красотой картин в музее, омрачено воспоминанием о предстоящей работе; когда радость от хороших новостей о долго болеющем родственнике омрачается горой неоплаченных на лечение счетов. Подлинное счастье не смеет проявиться, пока перед её крыльцом стоит омрачаемое.
Наученный столетиями войн и разрушений, человек стремиться избавиться от омрачаемого, кинуть в него камень, затоптать его и забыть, как несущее угрозу счастью. Доходит до того, что все чувства, к нему относящиеся (такие как горе, печаль, сожаление и т. д.), порицаются и табуируются, в то время как обратные, вроде радости, любви, восторга, вдохновения — превозносятся.
Однако, отвечая на вопрос, является ли счастье чувством, мы вправе ответить нет. Счастье не тождественно чувствам, но является чем то больше, целостным по отношению к нам. Оно ощущается на всех модусах мира, от Umwelt (мира вокруг) до Eigenwelt (собственного мира), и в последнем как на телесном, так и на духовном и разумном уровнях. Однако, несмотря на то, что переживается счастье в преобладающе приятных и удовлетворяющих нас чувствах, выделенное выше омрачаемое есть также важная его часть, и не является названным врагом.
---
Омрачаемое обычно определяется как страдание. Страдание, как и счастье, не является чувством и есть больше того. Страдание переживается в таким чувствах, как горе, печаль, боль, отчаяние и т. д. Страдание мы понимаем как противоположность счастью, и склонны согласиться с Эпикуром, что там где есть счастье нет страдания, а где есть страдание — нет счастья.
Однако этим взаимодействие одного с другим не ограничивается. Такое взаимоисключение поверхностно, и если же мы вглядимся глубже, то поймем, что одно не может без другого — одно порождает другое и оживляет его. Голодающий доволен тогда, когда насыщает свой голод; больной радуется когда исцеляется от болезни; скалолаз гордится когда преодолевает через боль крутой подъем. При этом чем сильнее голод, чем тяжелее болезнь, чем круче подъем, тем сильнее переполняющие чувства. Счастье достигается борьбой и усилием к разумению, и без них оно оказывается ничем.
Но страдание — это не столько причина борьбы, сколько указующее её наличия; сколько напутствие на предстоящий бой; сколько нитка, способная вывести нас из тупика лабиринта. Страдание не всегда ведет к борьбе, но всегда к разумению. Горе по умершему ведет нас к разумению о том, сколь ценен был для нас этот человек, и сколь ценным он остается в нас как сопричастный нашему становлению; гнев, вызванный несправедливостью, ведет нас к разумению себя как достойной личности, которая неприемлет любой вид несправедливого суда; страх, вызванный обстоятельствами, ведет нас к разумению того, что есть нечто ценное, что важно сохранить.
---
Как уже было сказано выше, страдание, принимаемое как враг счастья, выводиться из поля зрения, табуируется и презирается, тогда как счастье превозносится как некий идеал, которым должна быть наполнена жизнь. Однако, с одной стороны, исчезнувшее из глаз не уничтожается (о чем я писал здесь: https://vk.com/logos_psy?w=wall-177034557_74), а с другой подлинное счастье возможно лишь при условии что страдаемое было услышано и исполнено. Иначе, скрыв страдаемое, мы вынуждены создавать себе искусственное счастье, пресыщенное эмоциями.
То, что является лишь имманентным счастью, а именно переживания радости, любви, восторга и т. д. вдруг становятся тождественным ему, то есть равным. Укрепляется вера, что достигнув радости, или обретя любовь, или вдохновившись… я окажусь счастлив. А потому поиск направлен не внутрь себя, не на честный вызов страданию, а на внешний поиск удовольствий. И чем сильнее вытесненная неудовлетворенность, тем большая потребность в удовольствии. Последнее же обнаруживают в еде, сексе, алкоголе, наркотиках и т. д. И неудивительно что такая имитация счастья зачастую приводит к зависимости, ибо так его легко воспроизвести, и так эффективно оно помогает скрыть страдание.
«Поэтому когда мы говорим, что наслаждение есть конечная цель, то мы разумеем отнюдь не наслаждения распутства или чувственности... нет, мы разумеем свободу от страданий тела и от смятений души. Ибо не бесконечные попойки и праздники... делают нашу жизнь сладкою, а только трезвое рассуждение, исследующее причины всякого нашего предпочтения и избегания и изгоняющее мнения, поселяющие великую тревогу в душе»
Эпикур «Письмо к Менекею»
О фальшивости превозносимости чувства перед истинным счастьем писал и С. Кьеркегор. В своем труде «Болезнь к смерти», изучая природу отчаяния, и понимая её как перманентно присутствующую в каждом из нас, он так писал о тех, кто старается скрыть от себя её:
«… подобно тому как они далеки от того, чтобы вместе с Сократом сознавать, что худшее из зол — это заблуждаться; у них чувства чаще всего побеждают разум. Почти всегда, когда некто кажется счастливым и полагает себя таковым, на самом деле, в свете истины, являясь несчастным, он весьма далек от того, чтобы желать избавления от своей ошибки. Напротив, он гневается и считает худшим своим врагом того, кто пытается это сделать, полагая разбойным покушением и почти убийством то, как это делается, то есть, как обычно говорят, погубление своего счастья. Почему же? Попросту он является жертвой чувственности, и душа его совершенно телесна, жизнь его знает лишь категории чувств — приятное и неприятное, отказываясь от духа, истины и прочего... Он чересчур погружен в чувственное, чтобы обладать отвагой и выносливостью быть духом»
С. Кьеркегор «Болезнь к смерти»
Свобода от страданий тела и смятений души достигается не отказом, но разумением причины возникающего неудовлетворения.
«Начало же всего этого и величайшее из благ есть разумение; оно дороже даже самой философии, и от него произошли все остальные добродетели. Это оно учит, что нельзя жить сладко, не живя разумно, хорошо и праведно, и [нельзя жить разумно, хорошо и праведно], не живя сладко: ведь все добродетели сродни сладкой жизни и сладкая жизнь неотделима от них»
Эпикур «Письмо к Менекею»
Таким образом мы отделили подлинное счастье, которое достигается через разумение страдания, от неподлинного, которое есть суть чувственное достижение удовольствия, компенсирующее вытесненное страдание.
---
Однако возникает еще один вопрос: если мы приходим к счастью через страдание, верно ли обратное: является ли счастье основой для страдания? Да, и это вполне естественно, учитывая роль этих диалектичных понятий в развитии — они побуждают нас к росту и становлению, что, в свою очередь, приводит в динамику саму жизнь. Сколь бы не был прекрасен горный пик, вдохновение от его видов окончится после ожидаемого спуска; сколь бы не были двое влюблены, через какое то время любовь оставленная в моменте окажется утраченной; сколь бы не была значимой победа, через какое то время напоминанием о ней останется лишь полученная медаль. И если мы допустим, что счастье дано нам единожды, и более всякое страдание нам окажется неведомо, то тогда нам остается довольствоваться воспоминаниями о лишь одном горном пике, об одном моменте любви и одной одержанной победе. Смысл достижения счастья таким образом, уже вопреки Эпикуру, не в отказе от страдания, а в готовности принять новый вызов после заслуженной награды. Достижение же счастья с целью избавить себя от всякого страдания — это та самая чувственная ловушка, описанная выше.
Готовность быть счастливым означает готовность признать свое отчаяние, своё гнев, свою боль — свое страдание. Услышав его зов и с благодарностью откликнувшись на него мы встаем на путь истинной любви, радости, восторга и вдохновения — истинного счастья. Чувства не даны нам в качестве наказания, не несут в себе намерений навредить или уничтожить нас. Они даны нам для того, чтобы сообщать нам о важном, ежесекундно информируя о том, что с нами происходит и где на дороге нашей жизни мы находимся здесь-и-сейчас. Все чувства таким образом созидательны, и лишь от нас зависит способны ли мы услышать их потаенный голос.
---
Если вы, ваши близкие, друзья или знакомые в поиске качественной психологической помощи - обращайтесь! Готов и рад вам помочь!
Очно в г. Пермь или онлайн (Zoom, Microsoft Teams)
Контакты:
Vk: https://vk.com/logos_psy
E-mail: VadimG.psy@gmail.com
Telegram: @vadimg_psy
Telegram-канал: https://t.me/LogPsy