В одной деревне жила женщина по имени Варвара, которую все считали блаженной дурой. Она не была общительной или привлекательной женщиной, и никто не знал, сколько ей лет - ее кожа была морщинистой и гладкой, но выглядела она так, словно все на свете давно стало для нее скучным. Но Варвара редко смотрела кому-либо в лицо - она была слишком замкнута, чтобы общаться даже глазами. Странно было то, что никто не помнил, как она оказалась в деревне.
Никто не знал, чем он зарабатывал на жизнь, что ел. Он всегда носил одну и ту же поношенную одежду с засохшей грязью на подолах. Он носил те же вещи, но это был не густой мускусный запах человеческих экскрементов, который не смывается с кожи, а запах подвала и плесени.
Однажды в начале 1960-х годов в ее дом ворвался местный парень, выпивший слишком много водки, то ли под воздействием наркотиков, то ли с таким сильным желанием абстрактной женственности, что объект уже не имел значения. Его звали Федор, и ему было двадцать пять лет.
Он вошел в дом Барбары и сразу почувствовал себя неуютно в прихожей. В доме стоял странный запах пустоты и разложения. Даже от деревенского пьяницы дяди Середы так не пахло, хотя он напился до смерти, когда Федор был маленьким. В доме дяди Сержа пахло жаром печей, мокрым потом, немытыми ногами, кислым молоком, гнилым ковром - это было отвратительно, и все же в какофонии отвратительных запахов чувствовался аромат жизни, пусть и вырожденной, но все же. В доме Барбары пахло так, словно в нем не жили десятилетиями: сырой подвал, пыльные занавески и плесень. Федору вдруг захотелось развернуться и убежать, но он почему-то убедил себя, что не сможет этого сделать. Он крался вперед, потому что в доме было темно - окна были закрыты какой-то тканью, чтобы не пропускать лунный свет.
Он прикоснулся рукой к двери, и она со скрипом распахнулась. Он осторожно шагнул внутрь, слегка ударившись головой о дверную раму - Варвара была невысокой, а дверь дома была такой же высокой, как и он сам. Из-за темноты Федор быстро потерял ориентацию, но вдруг в углу что-то осторожно шевельнулось, и животный ужас, который охватывает большинство людей в темноте, в незнакомом месте, внезапно разбудил Федора, воина и варвара. С коротким криком Федор бросился вперед.
- "Уходи", - голос Варвары был низким и приглушенным, и Федор мог бы поклясться, что слышит его впервые.
Многие люди были уверены, что странная женщина за дверью упала в обморок во время войны и так и не пришла в себя.
Он подошел к окну, отдернул шторы, и Федор наконец увидел его - в голубом лунном свете его спокойное, некрасивое лицо выглядело мертвым.
- "О, нет!" - он старался говорить потише, но в его волнении раздался "петушиный крик", и, разозлившись на себя, он ударил кулаком по мертвому лицу Варвары. Я буду быстрым.
Она не сопротивлялась, и это спокойствие придавало ей сил. "Наверное, он сам мечтает об этом, он счастлив до смерти, я не могу поверить, насколько он счастлив", - подумала она.
Варвара была завернута в лохмотья, как в плащ. Федор, похоже, расстегнул верхнюю часть, шерстяной джемпер, но под ним была какая-то камфара, а еще глубже - что-то вроде нейлона, скользкого и прохладного на ощупь. Наконец, она яростно потянула за тряпку, и та треснула, почти превратившись в пепел в ее руках. Она лежала неподвижно и молча, сложив руки, как покойница, которую собираются обмыть. Ее глаза были открыты, и Федор вдруг заметил, что они больше не сверкают. Матовые глаза, как у кукол.
Но его кровь уже кипела вулканической лавой, желая выплеснуться наружу, освободить его из огня, и ему было все равно, кто откроет яму - теплая женщина, дряблый кулак или этот серый ребенок.
Груди Варвары напоминали пустые холщовые мешочки, в которых мать Федора хранила грецкие орехи, собранные в лесу. Ее груди не были ни полными, ни молочными, а соски были как лопух, грубые и темные, к ним не хотелось прикасаться.
В этот момент сознание Федора словно разделилось надвое: одна его часть не могла понять, как можно желать это сморщенное восковое тело - страшное, отвратительное, уродливое, а другая, словно под заклинанием, подчинялась лишь слепой воле желания, жажды и страсти. Он раздвинул бедра Варвары коленом - прохладным и серым, как воск, и вошел в нее с толчком - и та часть сознания Федора, которая пугала и вызывала у него отвращение, казалось, обрела свое тело не в женщине, а в ведре холодной ревущей воды. Варвара была рыхлой, холодной и мокрой внутри.
Так что, излив в него свое семя, Федор вышел, по пути запутавшись в брюках. Он чувствовал себя так, как будто весь день работал в лесу, но слабость и головокружение приписал водке. Вернувшись домой, он лег в постель, не раздеваясь.
Всю ночь ей снились кошмары. Ему приснилось, что он идет по деревенскому кладбищу, среди могил, и со всех сторон к нему тянутся руки, покрытые землей. Они пытались схватить его за штанины брюк, но их пальцы были твердыми как лед. В его ушах стоял рокот - голоса, высасывающие кровь, умоляющие: "И я... И я... Пожалуйста... А я..."
Перед ним на тропинке стояла девушка, повернувшись спиной, хрупкая и невысокая, с длинными пшеничного цвета волосами, спадающими на плечи. На ней было свадебное платье. Федор бросился к ней, как бог-спаситель, но она медленно обернулась, и стало ясно, что она тоже мертва. Ее бледное лицо было покрыто зеленоватыми пятнами, некогда пухлая верхняя губа наполовину отвисла, чтобы показать зубы, а глаза блестели пустотой.
- I... Я... - пробормотал он. - Иди сюда... Меня специально похоронили в моем свадебном платье... Я ждал тебя...
Федор проснулся от того, что мать плеснула ему в лицо ледяной водой из ведра:
- Ты совсем спятил, пьяница! Я был пьян в стельку и всю ночь кричал, как человек со стальными нервами!
Несколько недель спустя. Первые несколько недель Федор не мог избавиться от тоски по дому, которая, казалось, расправила свои крылья и заслонила солнечный свет. Он потерял аппетит, желание смеяться, работать и дышать. Но постепенно, как-то само собой, он пришел в себя, опомнился, снова стал просить у матери утренние блины, заглядывался на самую красивую девушку в деревне, Юленьку, с ее длинными, толстыми косами и дьявольскими глазами.
Он старался не видеть Варвару, но это было нетрудно - она редко покидала свой дом и сад, а когда выходила на деревенскую улицу, то отходила в сторону и смотрела на свою пыльную галерею, а не на встречных людей.
Странная ночь медленно исчезала из его памяти, и Федор даже не был уверен, была ли она реальной. Снежный ком реальных фактов и последовавших за ними кошмаров накапливался в его сознании, и он уже не мог отличить, что было реальностью, а что - лишь ужасным образом, придуманным его внутренней тьмой.
Пришла зима.
Зимними вечерами Федор работал плотником - этому ремеслу его научил отец, и у них обоих это хорошо получалось. Люди со всей округи приезжали к нему, чтобы построить обеденные столы, заборы и террасы для своих домов.
Однажды в конце ноября случилось странное: в дверь срочно постучали, а когда Федор открыл ее, за дверью никого не было. Человек, нарушивший покой семейного вечера, казалось, растаял в ледяном пространстве и плюнул мокрым снегом. Только конверт, лежавший на половице, прижатый к влажному камню, был белым.
Он огляделся, поднял его, заглянул внутрь и был еще больше удивлен, обнаружив внутри деньги. Не миллионы, но хорошая сумма - достаточно, чтобы построить летнюю террасу. Это было что-то необычное в реалиях деревни - соседи не очень-то голодали, но занять было не у кого, и все хотели платить за работу в рассрочку. Из конверта с записками выпал листок бумаги. "Я прошу вас сделать гроб длиной один метр из дуба или сосны. Возьмите деньги сразу, а я при первой же возможности приеду за готовой работой.
Федор не был застенчивым и уж точно не был суеверным, но что-то внутри него напряглось, когда он закончил. Он был метр в длину. Так что это был детский гроб. Почему он был готов заплатить за нее так много? Если бы клиент спросил цену, Федор дал бы в двадцать раз меньше и не считал бы себя оскорбленным. Почему они выбрали такой странный способ заказа? Неужели так печально, что даже лица незнакомых людей вызывают у вас мурашки? Но оказалось, что у него не было другого выбора - кто бы вернул деньги? Конечно, вы можете хранить его в конверте, а когда придет клиент, вернуть ему. С другой стороны... Что делать, если ребенок умирает? Потом приходит человек, а ничего не готово. Зарыть его в полотенце?
Дух Федора был подавлен, но он сделал свою работу. Он сделал это за две ночи. Он купил самые лучшие доски, какие только смог найти, как будто делал гроб для драгоценностей императора. Он даже вырезал крышку - все равно зимними вечерами делать было нечего.
Прошла неделя, началась другая, потом еще одна, потом еще, но никто не вышел на работу. Маленькая хижина стояла в и без того тесном помещении, портя всем нервы. Отец Федора, проходя мимо, мрачно сказал: "Йетти...", а его мать однажды споткнулась о него и машинально пнула дерево, потом оправилась, села на карниз и коротко заплакала.
Был канун Нового года, и Федор был дома один. Его родители и младшая сестра навещали родственников в соседней деревне, где они провели ночь.
Вечер был темным и бурным, ни на земле, ни в небе не было снега.
Вдруг раздался стук в дверь - тот самый настойчивый, срочный стук, который Федор сразу узнал, и сердце мальчика затрепетало - как бесконечная глыба льда.
Он осторожно подошел к двери и спросил, кто там, но никто не ответил. По какой-то причине он осенил себя крестным знамением и, открыв дверь, увидел стоящую на крыльце женщину небольшого роста, одетую в шерстяной плащ и большой шерстяной шарф. Федор не сразу узнал в ней Варвару, а когда увидел безэмоциональное серое лицо, нахмурился.
- Чего вы хотите? Зачем ты пришел сюда?" Он пытался найти силы в своей нарочитой грубости.
- Значит, пора, - мрачно сказала она и прошла мимо него в дом, - я думала, у меня есть несколько недель, чтобы надеть его, но теперь вижу, что нет. Пришло время.
- О чем ты говоришь, дурак? Возвращайтесь туда, откуда вы пришли.
Потом Варвара подняла на него глаза. Федор сделал несколько шагов назад, его взгляд беспомощно блуждал по комнате, пока не наткнулся на маленький топор, которым они с отцом рубили дрова для печки. "Это чушь... Я не пойду на нее, слабую женщину, с топором... Я могу ударить ее пальцем, что она сделает со мной, бедняжка...". Она спокойно смотрела на него, и ее глаза были похожи на глыбы льда. Такой же тусклый и кукольный, как та ночь, которую она пыталась забыть последние месяцы.
Варвара улыбнулась - по-прежнему без эмоций:
- А здесь, Федя? Вы думали, что хорошо проведете время и вам не придется отвечать? Принесите мне воды и тряпки, я рожаю.
- Что за чушь... - Я мог видеть ее большой круглый живот под открытым гольфом.
- Он может начаться в любую минуту, почему такая задержка?
Она совсем не была похожа на женщину, радующуюся появлению своего первенца. Бескровное, спокойное лицо, приоткрытые губы, ровный, низкий голос:
- И я заплатил за это. Вполне справедливо. Ты сделал то, что я просил? Правда?
Федор не сразу понял, что он имеет в виду, а когда понял, то вдруг почувствовал себя маленьким и беспомощным. Например, когда отец пугал его флагами и транспарантами, а Федя всю ночь пытался успокоить дыхание - ему все время мерещился шорох и гул, какая-то другая, скрытая от взрослых жизнь, которая начинается дома, когда все ложатся спать. Она хотела побежать к матери и вдохнуть ее успокаивающее тепло, но стыд остановил ее.
- Зачем вам... гроб?" - Последнее слово он произнес почти шепотом, глядя в лицо Барбаре.
- Конечно, - улыбнулся он, - мне нужно где-то спать. "Мертвый ребенок родится", - похлопал он по ее упругому животу.
Федор был раздосадован.
- "Выключи воду", - приказала Варвара. Вот некоторые из них.
Как во сне, она потянулась к плите, достала чайник и нашла в сапоге матери несколько старых простыней. Все, что произошло, казалось глупой шуткой. Она не могла поверить, что деревенская дурочка действительно собирается рожать в ее хижине, что ей придется участвовать в этом. И чертовы деньги, и гроб. "Это мертвый ребенок..."
Когда Федор вернулся в комнату, Варвара уже лежала на полу, юбка поднята, ноги раздвинуты, спина выгнута дугой, словно пораженная молнией, но на ее лице не было ни страха, ни боли, ни предвкушения.
Младшая сестра Федора тоже родилась дома - судороги начались внезапно, а дело было зимой, и они не успели съездить в сельскую больницу. Он помнил раскрасневшееся, потное лицо матери, ее меланхоличные возгласы, больше похожие на животные крики, то, как ее потные волосы выделялись на подушке, и запах комнаты - горячий, густой, леденящий желудок, и то, как неуютно он себя чувствовал - но это был другой вид страха, присутствие вечной закономерности.
Мама попросила меня попить, потом положить горсть снега на лоб, потом открыть окно, потом закрыть его. Потом она услышала приглушенные крики своей младшей сестры, и они с отцом выпили по стакану, ликуя, а мать выглядела такой счастливой, несмотря на то, что все одеяла были пропитаны ее кровью.
Варвара тихо создавала новую жизнь, стиснув зубы; она двигала бедрами и спиной - проворная, как змея, - и комнаты наполнились странным запахом - торфяник, мульча, влажные корни деревьев, земляные черви.
Вдруг как будто открылся кран и хлынула вода, зеленовато-коричневая, как из застойного озера. Федору пришлось прыгать - вонючей жидкости было так много, что весь пол коридора был залит. Он не сразу заметил, что из утробы матери появилось крошечное существо - младенец, такой же серый и безжизненный, как и его мать.
Варвара села, вытерла лоб рукой, подняла с пола малыша - он лениво махал ручками. Его глаза были открыты, как белая пленка. Федор оглянулся - смотреть на ребенка было как-то неприятно, что-то с ним было не так. Он даже не вскрикнул, а уже тряс головой, явно пытаясь осмотреться.
- "Почему ты стоишь здесь, - мрачно сказала Барбара, - мне нужно перерезать пуповину". Али не читал книг.
- Я не знаю как, - пробормотал Федор, почти теряя сознание от усталости и отвращения.
- Что вам нужно знать? Вот топор - используйте его, чтобы разрубить его.
- О чем вы говорите, вы можете сделать это с помощью топора? "Позвоню бабушке Алексеевой", - вдруг пришла ему в голову спасительная мысль. Она знает, как это сделать.
- Не звони никому, - остановила его Варвара, - это твоя вина, ты должен за нее ответить. Возьми топор... Я научу тебя. И возьми гроб. Он хочет спать, видишь?
- Варвара, зачем ему гроб, зачем ты говоришь такие ужасные вещи?". - Федор не выдержал. Вы сказали, что он будет мертв, но он движется.
- Я тоже. - Серые губы растянулись, но это не было похоже на улыбку. Принесите гроб. Вы должны отдохнуть. Скоро он проголодается. Когда ты проснешься, я научу тебя, как кормить мертвых.
Последнее, что увидел Федор, прежде чем бархатные крылья тьмы окутали его, был старый, потрескавшийся, осыпающийся потолок. Когда родители и сестра вернулись на следующее утро, тело мальчика было озябшим, но его открытые глаза были полны недоверчивой тоски. Никто не мог понять, что с ним произошло, но весь пол комнаты был залит густой болотной водой, которую отец Федора не успел откачать за день. И когда он это делал, оставался запах гнили, плесени и разложения, который держался годами, иногда обещая утихнуть, но неизбежно возвращаясь в начале каждой зимы. Варвару больше никогда не видели в той деревне, но в течение многих лет ходили слухи, что из заброшенного дома иногда доносился приглушенный и монотонный плач ребенка.