Начинает моросить дождь, но такой мелкий и незаметный, что можно даже не утруждаться раскрыть зонт. Обходя идущие зыбкой рябью лужи, я в сотый раз пытаюсь ускорить шаг, в сотый раз понимая, что еще больше ускоряться просто некуда.
Я должен был придти домой полчаса назад, но работы выдалось по горло, так что пришлось задержаться. Теперь душат дурные предчувствия — Митенька дома совсем один, и там может произойти все, что угодно. Ну, или почти все.
Митенька — мой десятилетний племянник. Он ослеп полтора года назад после аварии, в которой погибли моя сестра и ее муж. Теперь ребенок нуждается в круглосуточном присмотре, а присматривать, кроме меня, некому. Я бы и не прочь сидеть с ним круглыми сутками, вот только нам нужно питаться, так что каждый день я ухожу на работу, а после бегу обратно, изо всех сил надеясь, что со слепым ребенком, оставшимся дома в одиночестве, ничего не произошло. Это сводит с ума.
Замечаю ее случайно. Цепляюсь взглядом, потому что она совсем не вписывается в повседневную картину — совершенно нагая девушка лет двадцати на одной из скамеек рядом с тротуаром. Люди идут мимо, ни один даже не поворачивает голову, сплошь равнодушие. Я неохотно замедляю шаг (Митенька, Митенька, Митенька), а потом все же сворачиваю к скамейке.
У девушки длинные волосы, каштановые мокрые пряди вьются по спине, прилипают к плечам. Тонкие хрупкие руки обнимают плечи, но почти не закрывают грудь, так, что взгляд возвращается к ней снова и снова. Тем не менее, на лице ни растерянности, ни испуга — девушка оглядывается с любопытством, как будто оказалась в зоопарке. В больших глазах цвета кофе отражается серый асфальт и бесчисленные лужи.
Я склоняюсь над ней, стараясь смотреть только в лицо и не переводить взгляд ниже.
— С тобой все в порядке? — спрашиваю. — Помощь нужна?
Прохожие косятся с недоумением, но никто не подходит.
— Не знаю. — У нее тихий приятный голос, идеально вяжущийся с красивой внешностью.
— Что случилось?
— Не знаю.
— Как не знаешь? Ты же без одежды под дождем. На улице, в сентябре!
Она рассматривает меня спокойно, будто я подошел спросить дорогу к театру. Может, на нее напали? Ударили по голове, и теперь амнезия.
— Помнишь хоть что-нибудь? — спрашиваю.
— Нет.
На теле ни ран, ни ушибов, ни следов крови. Кожа просто идеальная, как на фотографиях в женских журналах.
— Имя-то свое знаешь?
— Ева.
Уже что-то.
— Тебя назвали в честь первой женщины?
— Она была второй.
Невольно хмурюсь — сейчас точно не время обсуждать такие размытые темы. Я снимаю куртку и накидываю на худые беззащитные плечи.
— Вставай, пошли, — говорю.
— Куда?
— Ко мне, тут рядом. Там разберемся, что с тобой делать.
Когда приходим домой, Митенька сидит у себя комнате, глядя в стену закрытыми глазами. После аварии он почти не открывает их. Говорит, в этом нет смысла.
Я стучу по дверному косяку два раза, чтобы обозначить свое появление, и спрашиваю:
— Ты в порядке? Мне пришлось задержаться.
— В полном. Я даже поел. В холодильнике был открытый паштет и вчерашняя каша.
Это вызывает укол вины. Привычное уже чувство, впрочем.
Митенька поворачивает голову, и я почти вижу, как закрытые веками зрачки упираются в Еву у меня за спиной.
— Что-то изменилось? — спрашивает он.
— Да. К нам пришла Ева. Я нашел ее на улице, она сидела совсем голая, представляешь? Сегодня переночует здесь, а завтра отведу в полицию.
— Добро пожаловать, Ева, — отвечает Митенька и отворачивается.
Когда она выходит из душа, я протягиваю старые джинсы и кофту. Натянув их на мокрое тело, Ева крутится у зеркала, а потом тянет:
— Великоваты.
— Это моей сестры, — говорю. — Она поправилась после родов, а потом так и не смогла похудеть, никакие диеты и фитнесы не помогли. Можешь снять, если хочешь и дальше ходить голышом.
Ева опускается в кресло, пальцы расчесывают влажные волосы. Сажусь на диван, не сводя с нее зачарованного взгляда. Говорим шепотом, потому что Митенька в соседней комнате уже лег спать.
— Этот мальчик, он сын твоей сестры? — спрашивает она. — Что с ней случилось?
— Они с мужем разбились в аварии, когда везли Митеньку в школу. Большая машина вылетела на встречку. Потом оказалось, что за рулем была пьяная девушка, но ее в итоге не наказали. Наверное, и сейчас гоняет.
Ева показывает пальцем себе на глаза:
— Тогда с ним это и случилось?
— Да. Ожоги. Теперь у него ни зрения, ни полноценной жизни. Он даже из дому выходить отказывается. По выходным я по возможности объясняю ему школьную программу.
— Ты каждый день оставляешь его одного? Таким детям нужен постоянный присмотр.
Жму плечами, стараясь выглядеть беззаботно:
— Нам нужны средства к существованию. Но Митенька очень развитый, он не натворит глупостей.
Ева подбирает под себя ноги. В растянутой кофте она кажется еще худее и миниатюрнее, чем есть на самом деле. Волосы почти высохли, спадают вьющимися прядями почти до пояса.
— Значит, ты живешь только племянником и работой? Больше ничего нет?
— Можно и так сказать, наверное.
— Какой кошмар.
— В смысле? Это не так уж...
— Ты же совсем молодой. Сколько тебе, лет двадцать пять? Это центр жизни, расцвет. Ты должен получать удовольствие, а не тратить все время на ребенка, у которого нет никаких перспектив и будущего.
— Хватит. — Это получается более резко, чем мне хотелось. — Так нельзя говорить.
Ева искренне удивляется:
— Почему?
— Потому что это неправильно.
Она сутулится, будто хочет стать меньше и незаметнее, в глазах только недоумение. Я рассматриваю ее несколько минут молча, а потом говорю:
— Давай лучше насчет тебя.
— Что насчет меня?
— Ты совсем ничего не помнишь?
— Помню, как ты подошел ко мне на улице.
— А до этого?
— До этого ничего не было.
— Как это?
Ева тревожно хмурится, глядя в пустоту. Ладони прячутся в широкие рукава, словно так можно стать совсем незаметной.
— Только темнота, в ней ничего нет, — шепчет она.
— Наверное, это какая-то болезнь. У тебя раньше были такие провалы в памяти?
— Не знаю.
— Точно, — невольно усмехаюсь. — Только темнота.
Поднявшись с дивана, я по-хозяйски упираю руки в бока и говорю:
— Постелю тебе здесь, сам лягу на полу. Завтра что-нибудь придумаем. Надо бы обратиться в полицию, но...
Ева поднимает вопросительный взгляд.
— Это все как-то странно, — продолжаю. — Я бы хотел разобраться самостоятельно.
Она молча пожимает плечами, будто ей совершенно все равно.
— Да, и вот еще, — неловко запинаюсь. — Ты посидишь завтра с Митенькой, пока я буду на работе?
Лицо Евы изображает странную смесь жалости и отвращения. Она недолго молчит, а потом неуверенно бормочет:
— Да. Посижу.
***
Следующий день такой же зябкий и промозглый, как предыдущий. Я сижу в офисном кресле, и взгляд раз за разом теряет фокус, упираясь куда-то в бесконечную серость за окном. Ева не выходит из головы, она слишком идеальная, чтобы перестать о ней думать. Шелковистые пряди волос, наивный взгляд из-под густых ресниц, невинное лицо без тени воспоминаний. Сидит в моем мозгу раскаленным гвоздем, и никак не вытащить. Она словно прямо сейчас стоит за спиной, достаточно просто обернуться, чтобы встретиться взглядами.
Если разгадаю ее загадку, она будет благодарна. Мы будем проводить время вместе, а мне это точно не помешает.
— Витаешь в облаках, — говорит Катя, моя коллега.
Она сидит за соседним столом и тоже, судя по отстраненному взгляду, думает совсем не о работе.
— Да так, задумался, — говорю.
— О чем? — спрашивает скучающим тоном, совсем не заинтересованная в ответе.
— Бывает такое, что человек не помнит, что происходило совсем недавно? Допустим, он просто очнется посреди улицы и ничего не вспомнит о прошлом?
Катя глядит на меня подозрительно:
— Это называется частичная амнезия. Ну, может, просто амнезия. Или как-то так. Я видела такое в одном сериале. А почему спрашиваешь?
— Слышал в новостях вчера про подобный случай. Мельком.
Катя тут же меняет тон на экспертный:
— Это последствия травмы. По крайней мере, в том сериале было так.
— А если нет следов травмы?
— Они не всегда остаются. Ударили, например, человека по голове, и у него мозги набекрень, а внешне даже синяка нет. В мире так много непонятного.
Катя возвращается к документам, пальцы с алыми ногтями лениво перебирают бумажные листы с графиками.
— Но ведь это должно пройти? — спрашиваю.
Она бросает на меня снисходительный взгляд:
— Все проходит, если просто подождать.
***
Когда возвращаюсь домой, меня встречает неуютная тишина. Такая бывает, когда люди поссорились и разбежались по разным углам квартиры. Слышно только едва уловимое бурчание телевизора у соседей.
Митенька сидит в кресле у себя в комнате, в руках поблескивают бусы из фальшивого янтаря. Сестра купила на какой-то выставке лет пять назад и до последнего с ними не расставалась.
Сажусь на край кровати и спрашиваю:
— Как ты?
Митенька пожимает плечами:
— Нормально, как обычно.
— Сегодня было веселее, правда? — Пытаюсь улыбнуться, но выходит так себе. Даже хорошо, что Митенька этого не видит. — С Евой интереснее, чем одному?
— Ева со мной даже не разговаривает.
— Почему?
— Не знаю. Ни разу ко мне не заходила. Днем я попросил воды, но она не принесла.
Хмурюсь:
— Я поговорю с ней.
— Не нужно. Сходить за водой я и сам могу. Просто хотелось общения.
Тонкие детские пальцы играют желтыми бусинами, по стенам прыгают оранжевые блики.
— Не беспокойся так за меня, — говорит Митенька. — Я не такой беспомощный, как кажется. Ты не должен уделять мне все свое время.
— Должен. Ты просто не понимаешь всей серьезности ситуации.
Митенька грустно улыбается:
— Понимаю лучше всех.
Я смотрю, как стеклянные шарики перекатываются на нитке, и по нутру расползается холод. Последние месяцы я живу с надеждой, что однажды все станет хорошо, что кошмар закончится, но каждый день приходится понимать, что нет. Это не такой кошмар.
А потом в голове вспыхивает мысль, что я оставил беспомощного племянника наедине с незнакомкой, подобранной на улице. На целый день. Какой же дурак — пожертвовал здравым смыслом ради зыбкой иллюзии безопасности. Слишком хотелось хотя бы один день прожить без ежеминутных переживаний.
Ева сидит в кресле, закинув ногу на ногу, на ней только растянутый свитер на голое тело. В руках старый журнал с улыбающимся актером на обложке. Она поднимает на меня глаза и улыбается:
— Ты вернулся.
— Я же просил тебя посидеть с Митенькой.
— Я сидела. Следила, чтобы он ничего такого не натворил. Только в этом нет необходимости, он даже из комнаты почти не выходит. Тихий такой, как ящерка в террариуме. И не требует особого ухода.
— Не говори так.
Ева хлопает ресницами:
— Опять? Почему?
Устало потираю глаза. Если бы можно было отмотать время назад, я бы прошел вчера мимо, как другие прохожие. Тоже сделал бы вид, что ничего не вижу.
— Ты даже не разговаривала с ним.
— О чем? Я не знаю, о чем разговаривать с детьми. Я их вообще не люблю.
Вздыхаю:
— Я тоже.
Ева откладывает журнал на столик и глядит на меня с насмешкой:
— Серьезно? Тогда мне жаль тебя еще сильнее.
Раздражение выплескивается как кипящий бульон из кастрюли:
— Себя пожалей! Осталась на улице без ничего, еще хватает наглости ехидничать!
Колючие слова повисают в воздухе и никого не задевают. Удерживая на губах полуулыбку, Ева откидывается на спинку кресла. Воротник свитера сползает, обнажая острое плечо, и изящная ладонь неторопливо его поправляет.
— Ты даже вспомнить ничего не можешь, — продолжаю. — Это тебя жалеть надо.
— Мне нечего вспоминать. Я пришла помочь.
Приходится приложить усилие, чтобы сдержать рвущийся наружу поток слов. Вчера Ева показалась светлым лучом, а сегодня делает все вокруг только чернее. Наверное, это моя участь. Моя вина.
— Я попросил помочь, посидеть с Митенькой. Больше никакая помощь мне от тебя не нужна. Завтра с утра отведу тебя в полицию, дальше пусть они разбираются. Сразу надо было так сделать.
Ева усмехается:
— Смотри не опоздай.
***
Утром просыпаюсь от головной боли. Перед глазами все шатается и крошится на мелкие осколки, и я крепко прижимаю к лицу ладони. Под закрытыми веками вьются черные и белые мушки, их мельтешение похоже на взрыв фейерверка.
Так проходит пять или десять минут, а потом я принимаю сидячее положение. Я у себя в комнате, на старом матрасе. Почему? Потому что на диване спит Ева, я же сам предложил. Только вот сейчас ее нет, постельное белье выглядит нетронутым. Ушла ночью? Ну и хорошо.
Со стоном поднявшись на ноги, я следую в кухню неровным шагом. После трех выпитых стаканов воды легче не становится, и я просто подставляю голову под открытый кран. Холод ошпаривает, во все стороны летят брызги, по спине бегут холодные струйки. Внутри шевелится тревога — что-то не так. Что-то неправильно. Это не голова болит, а сознание. Как будто у самой души появились нервные окончания, и отзываются теперь болью на любое малейшее движение. Это надо как-то прекратить.
Когда выхожу из кухни, Митенька стоит на пороге своей комнаты и водит головой из стороны в сторону, привычно не открывая глаз. Напоминает потерявшую след ищейку, такой же растерянный.
Голос у меня похож на скрежет старой ржавой мясорубки:
— Почему не спишь в такую рань?
Он делает неуверенный шаг в мою сторону.
— Ты какой-то не такой, — говорит. — Ты заболел?
Пробую наклониться, но в голове толкается новая волна боли, поэтому остаюсь неподвижным.
— С чего ты взял? — спрашиваю. — Я в порядке. Все прекрасно.
— Нет, — Митенька упрямо качает головой. — Ты болеешь. Это из-за нее.
— Из-за Евы? Она тебе тоже не понравилась? Не переживай, она ушла. Наверное. Я бы все равно ее сегодня прогнал, не волнуйся. Мы с ней говорили вчера об этом.
— Да, я слышал.
Митенька недолго молчит, покусывая губы, а потом продолжает:
— Слышал, как ты говорил с ней вчера. Но не слышал, как она отвечала.
Отвлекшись на неясное движение за его спиной, я поднимаю глаза. Ева ступает из сумрака прихожей, совсем нагая, как в нашу первую встречу. Спутанные волосы спадают на плечи, закрывают грудь, а в руке тускло поблескивает кухонный нож.
— Что ты...
Договорить не успеваю — широко размахнувшись, Ева вгоняет нож в шею Митеньки по самую рукоятку. Тугой темной струей бьет кровь, раскидывая кляксы на обои с цветами. Мальчик кричит от боли, вслепую нащупывая рану, а я так и застыл на месте, не веря в происходящее.
Ева снова замахивается. Новый удар приходится в ключицу, и Митенька падает на колени, широко распахивая невидящие глаза. Подернутые мутной пленкой зрачки упираются прямо в мое лицо, я читаю в них испуг... и упрек.
Третий удар приходится под лопатку, когда Митенька уже лежит лицом вниз в луже крови, неподвижный и умолкший. Вокруг все в красных брызгах и потеках, глянцево поблескивающее озерцо расползается по полу, доставая до пальцев моих ног. Ева с хлюпаньем вынимает нож из тела и выпрямляется, глядя с игривым самодовольством, будто заслужила похвалы. Крошечные алые капельки сползают по ее грудям, по плоскому животу, по гладким бедрам.
Я едва шевелю губами:
— Ты что наделала?
— Убила твоего Митеньку. Ты и сам давно хотел, только даже себе не мог признаться. Это же «неправильно».
Перешагнув через тело, она нежно берет меня за руку. Все вокруг будто в тумане, все двоится и распадается на части как в испорченном видеофайле. Сплошь помехи и провалы.
Руки Евы обвивают мою шею, насмешливые карие глаза заглядывают в самую душу.
— Показать самое интересное? — спрашивает она.
Тонкие пальцы слабо, но настойчиво разворачивают мою шею в сторону открытой ванной. Там над раковиной висит зеркало, где мы отражаемся. То есть, я отражаюсь. Напуганный, дрожащий, с открытым ртом и круглыми глазами. Вся майка заляпана кровью, а рука до побелевших костяшек сжимает нож. Евы в зеркале нет.
— Я же сказала, что помогу, — говорит она.
Перевожу взгляд с ванной на нее. На губах все та же улыбка. Сразу надо было догадаться — она слишком красива и идеальна, чтобы вот так просто свалиться мне на голову. Так красива и идеальна, что могла родиться только в больном сознании.
— Что мне теперь делать? — спрашиваю.
— Все очень просто. Идем.
Она тянет меня за руку на кухню.
— Открой, — кивает на окно. — Мне так жарко.
Когда подчиняюсь, внутрь врывается прохладный ветер с запахом листвы и дождя. Вслед за Евой я взбираюсь на подоконник, и там мы стоим у края девятиэтажной бездны, прижимаясь друг к другу и заглядывая вниз. Ева мягкая и горячая, я сжимаю ее в объятиях и больше никогда не собираюсь отпускать. Она перестает улыбаться, когда говорит:
— «Все проходит, если просто подождать», помнишь?
— Да.
— Давай не будем ждать.
Она подается спиной в открытое окно, я наклоняюсь следом. В лицо бьет холодный влажный воздух, складки майки беспомощно хлопают на ветру как десятки маленьких крылышек. Дыхание перехватывает, я открываю рот в попытке вдохнуть, пока в глазах Евы отражаются окна мелькающих этажей. Длинные волосы вьются вокруг нас как пряди паутины. Она совершенно умиротворенна, и в конце концов я успокаиваюсь тоже.
Потом следует глухой удар, ослепительная вспышка боли, и, кажется, я даже успеваю услышать, как тихо звякает по асфальту выпавший из разжавшейся руки нож.
Автор: Игорь Шанин
Источник: https://litclubbs.ru/articles/18246-eva.html
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь и ставьте лайк.
Читайте также: