Вслепую...
К вечеру упряжка прибавила ходу – собаки надеялись на скорый привал и кормежку. Но кормить их было нечем.
Ветеринар Модзалевский, возвращался с дальних пастбищ, куда откочевали оленеводы. Сильная пурга, вероятно, последняя в этом году, десять суток продержала его в «куропачьем чуме» - снежной яме, потому он и остался без корма для собак. И сам все эти дни жил впроголодь, последний кусочек оленьего сала проглотил сегодня утром.
Тихо, пасмурно. Упряжка мчится по молочно-белой пелене припая на юго-восток, под острым углом к невидимому берегу. Далеко впереди – едва различимая гряда торосов. От нее до поселка километров сорок.
Одной собакой Модзалевский решил пожертвовать, другого выхода нет, надо накормить других.
Он переводил взгляд с одного пса на другого – выбрать не просто, всех жалко. Тянут из последних сил.
Алмаз, вожак упряжки, черный красавец с белыми звездами на лбу и груди, испытанный, преданный друг, конечно, не в счет.
Значит выбирать из шести. Молодняк, он взял их щенками у охотников с разных зимовий. Имена им, как и всем собакам ветеринара, придумала его дочь Ягенка. Эта поездка – первый серьезный экзамен для новой упряжки. Все было бы хорошо, да вот пурга.
Норд…Всем хорош, но плохо переносит голод, озлобляется против хозяина.
Нерпа… Выносливая умница, хотя и нечистопородная: хвост, закинутый серпом на спину, свидетельствует о ее родстве с лайкой.
Сармик… По-ненецки – волк. Внешне он в самом деле смахивает на полярного волка, великолепный представитель лучшей в мире северо-восточной породы ездовых собак. Старик Вэсако, всё упрашивал продать Сармика, шибко глянулась ему собака, самоеду хитрому… Двух оленей предлагал за нее…А на что Модзалевскому олени? Вместе с собаками запрягать? Так и не сговорились…
Амур… Огненно-рыжий, любимец Ягенки. Чересчур изящен, легковат.
Снежок… Безупречен в упряжке, но на остановках с ним беда: зачинщик драк. Выбрать его? Но такой смутьян бывает в каждой упряжке. Избавишься от одного, непременно появится другой на смену. Без драк собаки жить не могут, это для них вроде игры.
Ни у одной нет серьезных изъянов, придраться не чему. Дочь спросит: а где Снежок? Или Амур, Буян…
Разномастные, исхудавшие собаки, запряженные веером, на миг показались Анджею Модзалевскому одним живым существом, он вздохнул и стал смотреть по сторонам. Солнце уже не заходит. После пурги – полный штиль. Скоро тундра зашумит, расцветет. Светлынь, раздолье. Была бы еда, ехал бы с песнями.
«Которая сдаст первой, ту и пристрелю, - решил Анджей, снова переводя взгляд на собак. – Правда, могут выдохнуться одновременно. Лягут разом, не поднимешь. Хоть жребий кидай…»
Ярко–желтый свет внезапно ударил в глаза, Анджей застонал от режущей боли, из-под стиснутых век хлынули слезы.
Снежная слепота!
-Пся крев! – выругался Анджей. – Ведь должен был предвидеть – не первый год в тундре!
Окриком он остановил упряжку, перевернул нарты – теперь собаки не сдвинут их с места – откинул капюшон малицы, сорвал с головы платок, натуго завязал глаза.
Минуты две сидел на снегу, вцепившись руками в нарты. Боль не унималась, словно кто-то швырнул в глаза пригоршню песку. О снежной слепоте он слышал не раз, но с ним эта беда стряслась впервые. Что делать?
Отчаяние холодом охватило его. Отчаяние и безысходность. Такого с ним в жизни не случалось, хотя попадал в переделки – Север есть Север! Разве только в детстве, когда их везли в товарных вагонах куда-то в неведомое. Он прижимался к матери и всё спрашивал: - Куда нас везут?
Что ему могла ответить мама? Она только гладила его по голове, прижимала к себе и шептала ласковые слова. А отец скрипел зубами. Тогда было страшно, так же, как и сейчас.
Надо было искать какой-то выход.
Слепота пройдет, но когда? Может быть, часа через два, может через несколько суток. К голодным собакам подходить на ощупь опасно, ни один каюр не решится на это, могут разорвать. Без глаз на весеннем льду неуютно, страшно.
Ждать? Это труднее всего. Собаки перегрызутся. Да и вдруг опять пурга?
-Надо ехать, - прошептал он.
Во мраке возникло милое, чистое, словно омытое дождем, лицо дочери, ее огромные зовущие глаза.
Нарты нацелены на поселок. До него не добраться. Через торосы вслепую не пройти. Собаки не дотянут. Верная гибель.
Надо ехать на юг, напрямую к берегу. Места знакомые. Слева будет поселок. Справа, километрах в тридцати, - зимовье Варавикова. Впереди на берегу – вспомогательная промысловая избушка. Сейчас она пустует. На десятки верст вокруг ни души. Но все-таки берег. Там есть лес-плавник, можно развести костер, отлежаться. Может быть Алмаз выведет к избушке… А на льду пропадешь.
Господствующий ветер здесь южный. Заструги снега «катятся» точно – с юга на север. Значит нарты должны двигаться все время навстречу снежным гребням. Это единственная возможность ориентироваться.
Он установил нарты поперек заструг, лег на них вниз лицом и подал команду собакам. Упряжка двинулась в путь. Мир полыхал желтым огнем, одна мысль металась в мозгу: «Берег, берег, берег…»
Свесив руку, Анджей по застругам следил за направлением. Чувствовал, что упряжка постепенно замедляет ход. И его силы таяли, мучительный путь выматывал душу…
« Как это слепые живут, - мелькнула мысль, - жуткое дело. Выползу на берег, не двинусь пока не прозрею».
Послышался гул. Анджей поднял голову. Самолет. Где-то высоко.
Берег должен быть близко. Здесь излучина. До избушки по прямой от берега метров двести. С моря она не видна, скрыта скалами. Скорее всего останется в стороне. Пусть, главное ступить на твердую землю.
Упряжка резко замедлила ход и остановилась. Берег? Или собаки сдали?
Он соскочил с нарт и, не выпуская из рук вожжу, привязанную к ошейнику Алмаза, шагнул раз, другой… и ухнул по грудь в ледяную воду. Вопль застрял в горле, перехватило дыхание. Вскарабкался на лед, подполз к нартам.
-Ехал на север, - тоскливо подумал он. – Тут кромка припая, дальше – море! Конец. Застыну.
Встал, переступил с ноги на ногу, произнес хрипло: - Ягна… Ягенка…
И повалился на нарты, прижав руки к груди.