Даже чисто формально, в двадцать девятом году было постановление совнаркома об использовании труда заключённых, было создано управление лагерей, то, что будет называться ГУЛАГ, вот он - архипелаг ГУЛАГ солженицынский, будет в тридцать первом году создан Дальстрой, и начнутся вот эти вот бесконечные лагеря на севере в жутких страшных местах. Хотя далеко не только на севере. Если посмотреть на карту лагерей, то они рассыпаны были по всей стране.
И, кстати, давно замечена такая вещь, что если наложить карту лагерей на карту строек первых пятилеток, то они очень сильно совпадают. И это, конечно, не случайно. Потому что подневольный труд использовался практически на любой стройке и первой, и второй пятилетки.
И вот это вот усиление репрессий, дело не просто в том, что да, понадобились рабочие руки, безусловно. И те экономические изменения, которые происходили в годы первых пятилеток, они совсем не способствовали развитию рынка рабочей силы. Что такое первая пятилетка?
Это уничтожение рыночной экономики, это уничтожение свободной торговли, это уничтожение свободного предпринимательства. Соответственно, должны быть люди, которые работают в диких условиях на этих многочисленных стройках или, там, в колхозах, получают за это копейки, на которые ещё, к тому же, ничего нельзя купить. В городах карточки.
И почему-то они всё это выносят. И как только исчезает экономический стимул. .
. Для чего люди работают при рыночной экономике? Чтобы заработать денег и что-то себе купить.
Теперь особых денег ты не зарабатываешь, да и купить на них нечего. Как только исчезает экономический стимул, должны появиться другие. И их будет два.
Которые будут очень причудливо переплетаться. С одной стороны, это будет, ну, скажем, то, что принято называть энтузиазм. Энтузиазм, возникший неслучайно, возникший в результате идеологической обработки, в результате призывов: "Пятилетку в четыре года", "Догоним и перегоним Америку или, там, капиталистические страны".
Введение социалистического соревнования, субботники, воскресники. Это всё - вот такое постоянное, как боевая готовность, которое, действительно у многих происходило искренне совершенно. Для этого потребовались большие усилия пропаганды.
Они были приложены. Но на одном этом выехать было невозможно, поэтому параллельно с этим развивается принуждение в самых разных вариантах. Для начала принимается пятилетний план, который является законом.
И если завод не выполнит пятилетний план, то директора, скорее всего, обвинят во вредительстве. Или, там, инженеров, которые, безусловно, возмущаются тем, каким образом ведутся стройки. И, кстати, не случайно, что первые такие знаменитые открытые процессы - процесс Трудовой крестьянской партии, процесс Промпартии, всех этих выдуманных совершенно объединений в которых якобы участвовали крупные инженеры, учёные, специалисты по сельскому хозяйству, - это, с одной стороны, как бы просто желание разобраться вот с этими самыми специалистами, никому не нужными, но в тоже время - это демонстрация того: "Вот что будет с теми, кто нам вредит".
Оказаться вредителем, в общем, было очень просто. Ну, и в этой ситуации принуждения, вот, к выполнению плана, к работе, да, "кто не работает тот не ест", к пребыванию в колхозе - всё это связано с разрастающимся аппаратом принуждения. Милицейским, ОГПУ, лагерей, которых становится всё больше и больше, охранников лагерей, следователей.
И вот эта вот язва начинает разрастаться. И это абсолютно понятно, что исчезновение экономической свободы идёт параллельно вот с этим исчезновением, ну, скажем, гражданской свободы. Конечно, и до первых пятилеток особых свобод в Советском Союзе не было.
Но были ещё какие-то ниши, в которых можно было притаиться и как-то выжить. Теперь эти ниши последовательно убираются, и создаётся жёсткий аппарат контроля. Параллельно с этим происходят другие вещи, тоже очень логично выстраивающиеся в ту же самую линию.
Происходят большие перемены в партии. Опять, мы можем сказать, что это произошло не в один день. И не в двадцать девятом, не в тридцатом году.
Партия большевиков, придя к власти, очень быстро запретила, ну, сначала враждебные партии - кадетов, октябристов. Очень быстро ударили по своим же братьям - социалистам, эсерам и меньшевикам. С этим было всё понятно.
Точно так же, как разговоры о власти советов очень быстро, уже к началу двадцатых годов затухают. Профсоюзная дискуссия на десятом съезде приходит к выводу, что профсоюзы - это школа коммунизма, и они должны действовать под руководством партии. Ну, и, в общем, реально, конечно, ни о какой власти советов речи нет, а идёт речь о власти партии.
Ну, по крайней мере, этой партии, которая, конечно, уже была единственной партией, в созданной ей же совершенно не демократической ситуации, но внутри партии ещё оставались, тоже, вот, какие-то ниши, какая-то возможность для дискуссий, для споров. Эти возможности отсекались уже в двадцатые годы. Мы говорили об этом, когда речь шла о Сталине, "Сталин, становление тирана", о Сталине в двадцатые годы.
Как он боролся с этими, якобы выдуманными, оппозициями, с фракциями. К двадцать девятому, к тридцатому году практически все более-менее серьёзные противники Сталина повержены. Троцкий выслан из страны, Каменев и Зиновьев высланы, арестованы.
Там как кошка с мышкой он с ними играл: то прощая, то снова преследуя. Есть, конечно, те, кого Сталин назовёт "правом уклоном", то есть сторонники более спокойного, более мягкого развития. Бухарин, Рыков и другие.
Они пока ему не кажутся такими страшными, хотя уже их тоже начинают мучить. Но, всё-таки, совершенно понятно, что в партии уже большинство у сторонников Сталина. Что значит, "сторонники Сталина"?
Во-первых, это представитель партийного аппарата. Вот на четырнадцатом, пятнадцатом съезде большинство депутатов - это именно партийные работники. А партийные работники - это люди, в предыдущие годы совершенно осознанно назначенные Сталиным на те или иные места.
Это его креатуры. С другой стороны, здесь очень велика роль молодого поколения, тех кто, скажем, вступил в партию на гражданской войне, или после гражданской войны. Люди, тоже, в основном, идущие за Сталиным.
Таким образом, в партии тоже о каких-либо свободах говорить странно, какие-либо вольности уже уничтожаются. И очень характерная вещь, что в двадцать девятом году начинается очень крупная партийная чистка, когда проверяется приверженность членов партии к тем или иным оппозициям. Исключают из партии.
Кого-то потом восстанавливают, но это будет не последняя чистка. Чистка - это будет один из способов подчинения партийного аппарата. В то же время, на самом верху, в политбюро, естественно, если какие-то процессы происходят во всей партии, что-то подобное происходит и в политбюро.
Те, кто были, вот эти вот лидеры, так сказать, оппозиции, - Троцкий, Каменев и Зиновьев - уже выкинуты из политбюро. Есть и другие, которые или полностью повержены, или с ними уже ведётся борьба. Есть те, кто как-то пытается противостоять вот этому укреплению Сталина.
Как, например, Мартемьян Рютин, попытавшийся в тридцать втором году создать Союз марксистов-ленинцев, как-то противостоять Сталину. С ними, естественно, очень жёстко расправляются. Олег Хлевнюк в своих очень интересных работах о Сталине он развивает мысли о том, что двадцатые годы - это эпоха того, что называют "коллективным руководством".
Но коллективное руководство может сразу вызвать представление о какой-то тоже такой демократии. Демократии нет, но есть, во всяком случае, некоторое разделение власти между разными крупными партийными лидерами. Вот во время первой пятилетки коллективное руководство постепенно рушится, потому что людей, противостоящих Сталину, в политбюро всё меньше и меньше.
Пройдёт всего несколько лет, и в тридцатые годы оно уже будет состоять, как скажет потом Мандельштам, из этих тонкошеих вождей, и они все будут трепетать перед ним. Можно вспомнить потрясающую главу "Пир Валтасара" из романа Искандера "Сандро из Чегема", где дядя Сандро, не понимающий что происходит, танцует перед товарищем Сталиным и его товарищами, друзьями, партийными коллегами, приехавшими в Абхазию. Какой страшный, жуткий, кровавый фон всего этого.
Хотя здесь никого не арестовывают, не пытают, не убивают, но вот это вот ощущение того, что большая часть из пирующих со Сталиным обречена, там ощущается, конечно, с невероятной остротой. И как они уже все перед ним пресмыкаются к этому моменту. А был ведь одним из них, даже не сказать, что первым среди равных, а одним из нескольких.
но понадобилось небольшое количество лет, чтобы всё это изменилось. Итак, к концу первой пятилетки свободного рынка нет. Все какие-либо, мне даже не хочется это дурацкое слово "оппозиция" употреблять, но какие-либо отклонения от Сталинской линии, в общем, уже практически подавлены.
В политбюро коллективное руководство уже лежит в обломках. Конечно, Сталин ощущает себя вождём, культ Сталина уже расцветает. Это хорошо видно в тридцать четвёртом году на семнадцатом съезде партии, на знаменитом съезде победителей, когда радостно отмечают победу в первой пятилетке, построение социализма.
Какие уже здесь славословия поются Сталину. Ну, и знаменитая сцена, произошедшая на этом съезде.