АКТ III. ЧУДО.
Кто-то по снегу шагает. Почти беззвучно, словно босой. Лёгкий снежный скрип, да хруст веток выдают его. Вернее, их. То дальше, то ближе. Ветер бродит?
Оглянулся я, да никого не увидел. Прячутся. Если прячутся, значит боятся. А мне их бояться? Холода я больше боюсь. Уже кости все промёрзли.
– И чего вы все столпились вокруг меня?! Нравиться смотреть, как душа тело покидает? Идите к мужику, - загавкал я во всё горло, что ветки затряслись.
Нет, нельзя на месте сидеть. Пойду обратно в деревню. Прям через сугробы. Иначе сгину я тут. Лучше сгинуть на пути к цели… чем сидеть на месте.
Вьюга завыла… Прям до костей промерзаю под её пение. Снег глаза застилает. Куда иду – чёрт его знает.
Ох, и угодил я в историю. Да кому сдались эти следы?! Прошла бродяга какая-то возле дома, а я как дурак в погоню за ней. И стоило-ли оно того, спрашивается? И следы потерял, и сам потерялся.
Пурга всё сильнее заметает. Заметёт меня до утра, никто и не сыщет, если искать вообще будут. Кому нужен пёс, который даже за двором следить не умеет? Бабка-хозяйка не глупая у меня, она найдёт более умную собаку, а я так и останусь тут…
Шагаю я из последних сил, как вдруг чуть не врезался во что-то. Тяжёлое, слегка светится голубым сиянием. И так тепло возле него…
Присмотрелся, так ведь это сани! Оставили детишки сани, забыли поди. А это чего там на них? Да ну! Глазам не верю! Душа! Этак оно получается. Дети у мужика душу своровать хотели, а сани с ней потеряли! Ну, мне это только в радость.
Забрался я на деревянное основание, возле тёплой души сел. А от неё пахнет так… странно. Порохом, что ли. И тепло. Душа у человека всегда тёплая. Оттого без неё он и летом мёрзнет. Надо вернуть мужику. Без души он совсем в эту зиму околеет. Не переживёт. Только вот мне-б сначала отогреться, да кусочек захудалой куриной ножки… Уже пол дня не ел.
Погреюсь чуть-чуть и дальше пойду. Тут у саней верёвочка есть. Я за неё зубами ухватился, да потащил. Тяжеленые такие! Больше меня весят.
Вдруг что-то тёмное над головой пролетело. Огромная тень, которая, казалось, навсегда меня в тьму отправит. Я от испуга глаза зажмурил, зарычал, уши прижал. Как упадёт что-то на сани, я чуть с них не свалился.
Гляжу, так это знакомая моя! Луна собственной персоной. Глядит на меня своими лупоглазыми глазами, крыльями размахивает.
– Ты чего народ кошмаришь?! – зарычал я.
– А ты? – эхом ответила мне луна.
– А я-то что? Я ничего и не делал такого. Смотрел на всё со стороны, а когда попытался во что-то ввязаться… вот что вышло…
Да чтоб ещё хоть раз я из своего двора вылез?! Никогда! Если живым доберусь – из будки неделю вылезать не буду.
– Неправильно ты, пёс, в дела ввязываешься, - угукнула луна, спрыгнув на снег.
Глаза у неё такие жуткие. Голубые, бездонные. Хорошо хоть не фиолетовые.
– А откуда ты знаешь, как правильно? – прищурился я.
– А я всё знаю, пёс, всё знаю.
– Раз ты у нас такая умная, может дорогу подскажешь?
– А вон там могилки начинаются, - луна указала крылом вперёд, повернув свою пернатую голову.
Я посмотрел в ту же сторону, но ничего кроме заметающей всё на своём пути метели не увидел. Да и зачем мне могилки? Я к живым хочу.
– А ты что, и правда всё знаешь? – поинтересовался я, спрыгнув с саней и потащив их вперёд.
Луна слегка качнулась, от неожиданности взмахнув крыльями. «Угу!» - сердито сказала она, от холода прыгая по ручкам саней.
– Спроси у меня чего-нибудь.
Что я хочу знать? Вернее, какой вопрос должен быть, чтобы луна на него ответила? «Вернусь-ли я домой?», «Ищет-ли меня хозяйка?», «Чьи были следы?». Точно!
– Луна, а чьи были следы, по которым я шёл? – не отпуская верёвку и сильно сжимая её зубами, спросил я.
Та наклонила свою голову, посмотрела на меня, как на дурака, и подумала несколько секунд.
Ну не тяни, говори же!
– Вот если домой вернёшься, тогда отвечу.
Вот же стерва! У меня тут жизнь на кону! Возможно, я последние часы доживаю, а мне не дают даже правду узнать! Ну ничего. Если выберусь, я этой пернатой устрою взбучку!
– Тогда скажи хотя-бы, не поздно-ли мужику душу возвращать?
И снова глаза вылупились, словно насмехаясь. Ох и гордая она больно! Не люблю таких…
– Помер твой мужик. Уж лет пять как в земле лежит, - внезапно ответила пернатая, - пошёл на охоту зимой, так и потерялся.
Вот оно как выходит. Значит, не нужна душа ему более? Это-ж с кем-же я по сугробам рыскал?
– Стой, собака ездовая! – вдруг взмыла луна в воздух, взмахнув огромными крыльями, перелетела меня и приземлилась на что-то.
Обернулся я и вижу, что чуть в могильную плиту не врезался, что сзади меня стояла. Смутная ситуация получается. Это-ж как далеко занесло меня! Могилки-то совсем на другом краю деревни должны быть. Я что, вокруг обошёл её? Чертовщина, не иначе!
Луна смотрит на меня сверху вниз, крылом куда-то указывает. А я вижу, что недалеко горит что-то разноцветным пламенем. Вокруг темно. Только ночь, да вьюга. Потому даже огонёк свечи хорошо видно.
Это-ж кто ночью на кладбище придёт? Оставлю-ка я сани, а сам пойду проверю. Может, помогут мне, если люди.
Луна не пошла за мной. Так и осталась на могилке сидеть, ночь контролировать.
Как-то жутко мне без неё. Мало-ли кто по ночам к мёртвым приходит. Да ещё и в такую метель. В такую-то погоду хорошая хозяйка собаку из дома не выгонит.
Затих я, значит, выглядываю из-за дерева, а над одной из могил тень нависла. Большая такая, шумная. Ворчит что-то, приговаривает. А на столе, что рядом, маленькая ёлочка горит наряженная. От неё-то и свет.
Присматриваюсь получше и узнаю в тени, в шубу укутанной, старуху курносую, с которой никто не общается! Я её ещё днём видел. Шастала она под нашим забором, на куриц поглядывала.
Даже не знаю, удивляться мне, аль нет? В конце концов, а кого я ещё мог тут увидеть кроме этой ведьмы?
Сидит старуха черноглазая, на могилку смотрит. Губы её шевелятся, а из-за вьюги не слышно, что говорит. В руках кусок хлеба держит, взгляд от каменной плиты не отводит. А ёлочка рядом так умиротворяюще светится. Отчего-же она светится? Да там свеча рядом стоит. От её пламени игрушки маленькие искорки и отражают. Так и переливаются то красным, то зелёным, то голубым или жёлтым.
Нашла, где ночевать! Подойду хоть поближе. Главное, чтоб не заметила. Больно хлеб в её руках аппетитно выглядит. Может, урву кусок?
Снег под лапами, как предатель, скрипит от каждого шага. Зайду-ка я за спину, да под столом металлическим спрячусь, на котором ёлочка стоит. Так и сделал.
Бабка курносая сидит, держит в одной руке хлеб, что от снега подсырел уже, а в другой маленькие часики на верёвочке, и поглядывает то на них, то в сторону деревни нашей. И поёт. Красиво поёт, но грустно. Тихо так, будто из последних сил.
Вдруг как зыркнет на меня! Я аж замер. Взгляда злого не отводит. Убрала часы под шубу, и потянулась рукой ко мне.
Ну вот и всё. Хана мне, как благородному псу, что просто шёл по следам…
Рука большая мне на голову легла. Думаю, сейчас свернёт и дело моё с концом. Стану я завтрашним завтраком. Каково моё удивление, когда она за ухом чесать стала. Скажу честно, это удивило меня ещё больше. От неожиданности даже хвост отмороженный завилял.
– Замёрз поди? – закряхтела старуха, - ну держи вот кусочек хлеба, поешь, согрейся.
Отломала она почти половину. Там этого хлеба и без того мало было, но каким-же он тогда показался мне вкусным! Слегка кисловат, старый, как сама зима. Видно, раньше сухарём был, да на снегу размяк.
– Спасибо, старуха, не ожидал! – поблагодарил её я, услужливо сев рядом.
– Чего ты там скулишь? Не понимаю я тебя, - проворчала она и глянула вновь на часы, - скоро уже… скоро. Ты-ж Любавина псина. Чего сюда забрёл? Верно, потеряла она тебя, да?
Никто меня не терял. Я сам потерялся. Найдусь-ли?
– А я вот, с последним родственником праздничек отмечаю, - продолжила старая карга, положив руки на колени.
Это с кем это? С могилой?
– Помер муженёк мой уж лет восемь назад. Так и осталась одна. Скоро рядом лягу. Я тут каждый праздник проводу. Не с кем мне больше. Деревенские чураются завидев.
Вот оно как… я-то думал, что злодейка какая. Про бабку эту много страшилок рассказывали. А на деле…
Бабка снова часы высунула и со скамьи встала. Та аж разогнулась от облегчения. Старуха голову вверх подняла и только тогда я понял, что вьюга прекратилась. Всё, теперь всё видно кругом! И домики видно, в окнах коих свет горит.
Люди чего-то собираются на улице. Всё больше и больше.
Как вдруг бабах! Я и с места подпрыгнул. Всю округу красным светом осветило. И снова бабах! Уже жёлтым. И снова, и снова, и снова. Грохот такой стоял, что уши гореть начали. Всё небо ночное осветилось так, что видно было, как луна, взмахивая крыльями, кружит вокруг. А с деревни крики слышатся. Радостные! Хохот, да песни.
Пока видно всё, пойду-ка я скорее домой! Со всех лап ломанул. Про всё забыл. И про боль в лапах замёрзших, и про голод, и про холод. Да и про усталость. Просто бежал, что есть мочи, пока гром разноцветный гремит. И бабка страшная там и осталась с муженьком своим. Праздник отмечают.
И вот, стою я перед домом. Бабка-хозяйка не встречает. Все окна потухли, как будто и нет дома никого. Только луна на воротах сидит, пялится на меня.
– Ну что, видишь? Вернулся я домой! – гавкнул я на неё, гордо встав на задние лапы, - скажи, чьи следы были! Выполняй договор!
– Твои, мохнатый дурачина! – засмеялась пернатая, - по своим следам ты шёл! А как метель поднялась, заметать их начало.
Как это… по своим? Быть такого не может. Неужто я такой дурак, что сам себя кругами водил?
Вдруг снова взрыв. Опять небо красками озарило. Но этот раз был последним. Луна опять крыльями взмахнула, так и скрылась, когда огонь потух. Только глаза голубые видно было. А я остался один вместе со своей глупостью. Про всё забыл. И с бабкой курносой не попрощался и душу на могилах оставил с санями. Дурак я всё-таки. Но, какой есть.
Метель почти весь забор замела. Подхожу к своей щели, через которую вылез, а она сугробами завалена. Как быть-то? Только в ворота биться.
А ничего не остаётся. Подошёл я к воротам, и начинаю выть во всё горло.
– Открывай, хозяйка! Мороз на улице!
Вдруг в одном окне свет загорелся. Потом и в другом. Вскоре слышу, как дверь на улицу открылась. Счастью моему не было предела. И сердце собачье забилось быстрее.
Открывает ворота бабка-хозяйка моя, слезами заливается, от счастья на руки меня берёт, да в дом тащит.
– Вернулся Шиша! Живой! – плакала она.
Затащила меня внутрь, полотенцем протёрла хорошенько, снег с шерсти струсила. Я уже и на ногах стоять не мог. Упал прям на пороге, пока она меня не плед между шкафом и стеной не уложила – в самое тёплое место дома!
Коты, что тоже на ночь в дом забежали, вокруг ходят, принюхиваются, переговариваются.
Что, уже забыли меня? Шиш вам! Я живее всех живых! Правда… хвоста не чую.
Бабка-хозяйка ах светится от счастья. Подошла ко мне снова с миской в руках, прям перед носом поставила. Гляжу, а в миске жареная куриная ножка!
– Шиша, где-ж ты пропадал-то, разбойник? – нагнулась старуха, за ухом чеша.
Где-где… в разных местах я бывал. Разный народ видел. Носа теперь на улицу не высуну, пока не отогреюсь. Пусть следы эти заметёт окончательно за ночь!
К чёрту всё.
Так я, собственно, и вернулся домой, победив свою глупость. Кто мне только не повстречался там, за деревней. И чего я только не видел!
С Новым Годом вас, друзья! Не наступайте на свои-же следы. Идите новыми дорогами.