В прошлой части мы остановились на битве при Равенне. Исключая сложные и дотошные подсчёты, напомню, что по наиболее часто встречающимся данным со стороны французов под командованием Гастона де Фуа было примерно 23 000 человек, а у Священной лиги – примерно 16 000. Атаку начали французы – что и не удивительно, если вспомнить описывавшуюся ранее их стратегическую ситуацию, а в ещё большей степени – воззрения и характер их командующего.
Однако, начавшая наступление французская армия внезапно остановилась примерно в двухстах шагах от позиций неприятеля. Залпы артиллерии, периодически звучавшие с того момента, как французы перешли реку Рончо, превратились в непрерывную канонаду. После этого артиллерийская битва длилась порядка 2-х часов – вероятно, это был абсолютный мировой рекорд для той эпохи. Война за те примерно 20 лет, что прошли с начала первой из Итальянских войн, успела весьма значительно измениться – и грохот орудий под древними стенами Равенны как нельзя лучше возвещал о наступлении Нового времени. Орудия уже не были прихотью, не были и разновидностью сугубо осадной техники, больше не было курьёзов, подобных тем, что имели место век назад, когда, например, во время битвы при Грюнвальде ни одно из орудий, как тевтонцев, так и их врагов, не попало по противнику.
Гастон де Фуа расставил артиллерию впереди правого французского крыла, направив огонь на укреплённый лагерь противника. Педро Наварро приказал пехоте укрыться в рвах и траншеях, на склоне реки. Однако кавалерия, не имея никаких укрытий, оказалась чрезвычайно уязвимой для артиллерийского огня и понесла существенные потери. Тем временем испанская артиллерия, игнорируя конницу, сконцентрировала огонь по центру неприятельской армии — на гасконской пехоте и ландскнехтах, являвшими собой костяк французского войска. По словам Шарля Омана «огонь испанских орудий был просто убийственным», потери французов от этой артиллерийской атаки составили более чем 2,000 человек! Но и это было не всё – артиллерийское сражение уже в 1512, напомню, году приобретало маневренные черты! Видя, что противник занимает лучшую позицию для ведения артиллерийского огня, Гастон де Фуа приказывает частям армии обойти противника с флангов и вести по ним анфиладный (по сути продольный) огонь. Герцог Феррары Альфонсо I д’Эсте, действовавший, по-видимому, независимо от своих союзников с момента пересечения армией реки, разместил 24 пушки в арьергарде, на левом фланге. Под обстрелом оказалась лёгкая конница д’Авалоса и Карваяла. Огонь был столь интенсивен, что некоторые ядра, пролетая через укреплённый лагерь испанцев, наносили урон французским войскам на противоположном фланге. Тем временем Ив д'Алегр, командовавший французской армией на правом фланге, начал действовать по аналогичному плану. Разместив два тяжёлых орудия на противоположной стороне реки от испанского лагеря, Ив д'Алегр сосредоточил огонь по позициям Фабрицио Колонны, командовавшим отрядом тяжеловооружённой конницы. Фактически – и тоже впервые в истории армия Лиги оказалась в огневом мешке – и, помимо своей воли, в нарушение всех первоначальных планов, была принуждена начать немедленное наступление!
Отряд всадников, которым командовал Карваял, объединившись с конницей д’Авалоса и ла Палюда, двинулся по направлению к французским пушкам. Маркиз ла Палюд повёл свой отряд в лобовую атаку, тогда как д’Авалос пытался обойти противника с фланга. Историки сходятся во мнении, что это решение было принято спонтанно и необдуманно, а потому атака оказалась неорганизованной – что и не удивительно, ведь вся она была внезапной и вынужденной реакцией на действия французских пушек. Современники же той эпохи утверждают, что испанцы, приближаясь к позициям противника, неожиданно встретили сопротивление. Вероятнее всего, это был авангард французского войска — тяжеловооружённая конница под командованием генерала Гастона де Фуа, виконта де Лотрэк и Томаса Бойера, сенешаля Нормандии. Эти силы были достаточны не только для того, чтобы прикрыть пушки, но и, опираясь на них, начать решительный контрудар, опрокидывая врага – латная элита армии Франции. Две лобовые атаки, организованные испанцами, захлебнулись, прорвать французскую линию обороны не удалось. Боевой дух испанцев после обстрела и так был в некоторой мере подорван. Тут ещё испанские ряды огласила весть, что на помощь французам идёт подкрепление под командованием маршала Ла Палиса.
Но и этого мало – ещё когда испанская кавалерия только начала атаку, Гастон де Фуа отправил часть французской пехоты к лагерю противника. 2,000 гасконских арбалетчиков и 1,000 пикардских копейщиков под командованием Фредериго де Боццоло и сеньора де Молара двинулись по направлению к вражеским позициям. Они прошли между рекой и береговым валом, поэтому противник не мог увидеть их продвижения. Фактически, эти части должны были стать надёжным бруствером, который сковал бы любые силы Лиги, какие бы ни попытались бы прийти на помощь своей находящейся во всё более и более рискованном положении кавалерии. Гасконцы достигли испанских укреплений и принялись обстреливать врага, однако на это им в ответ загремели выстрелы - Педро Наварро вовремя спохватился, выставив вперёд папских аркебузиров.
Впрочем, подобную тактику могли реализовывать не только французы - Фабрицио Колонна, предчувствуя поражение, провёл свой отряд между рекой и земляными укреплениями с противоположного фланга, стремясь не дать врагу дополнительной поддержки слева, которая могла бы решить судьбу конницы Лиги, организовал атаку на французское подкрепление. Однако не успел бой затянуться, как на помощь действительно близившемуся к главному полю боя Ла Палису подоспел кавалеристский отряд в 400 человек под командованием Ива д'Алегра, поддерживаемый также частями французской пехоты. Испанцы, зажатые с нескольких сторон, потеряли строй, а с ним и все свои преимущества и шансы - вскоре они и вовсе бежали с поля боя. Д'Алегр гнал противника на юг, в центр сражения, где тем временем происходила отчаянная борьба, в которой испанцы тоже начинали проигрывать. Наконец, когда французское подкрепление всё-таки достигло места сражения, испанская конница была окончательно разбита: д’Авалоса и маркиза ла Палюда пленили. Фабрицио Колонна с частью сил чудом вновь вернулся на позиции за укреплениями, а Карваял и Кардона бежали на юго-запад по направлению к Чезене. Большая часть французской кавалерии отделилась и завязалась погоня, остальные же вернулись на свои позиции с целью принять участие в пехотном сражении, которое уже закипало с момента ввода в дело гасконских арбалетчиков. Как раз в это время головной отряд ландскнехтов приблизился к позициям испанцев и решительно атаковал противника. Элитная, ударная часть пехоты французов ожидала, где потребуется её сила – но кавалерийской сражение завершилось успехом без их вмешательства – и теперь они отправились своим натиском смести с лица земли остатки армии Священной Лиги, но… всё оказалось не так просто. Якоб Эмпсер и его лейтенант Фабиан фон Шлабендорф оба были убиты во время этой стремительной атаки, однако основным силам ландскнехтов удалось пробиться в лагерь и навязать бой испанской пехоте, которая уже поджидала противника, готовая к бою. Пики швейцарских наёмников в бою против коротких мечей испанцев сыграли с ландскнехтами злую шутку: испанцы легко прорвали стройные ряды противника, тогда как длинные громоздкие пики швейцарцев не могли причинить испанской пехоте большого вреда. Именно здесь испанцы впервые массово применили ставший позднее классическим приём “подныривания” под пики, когда противник вынужден взбираться наверх. Ландскнехтам пришлось отступить, потеряв в бою более тысячи человек.
Эту неудачу гасконцы и ландскнехты попытались компенсировать следующей стремительной атакой, но испанская пехота демонстрировала свою с каждым годом всё более знаменитую стойкость, здесь они могли держать строй, а о преимуществах терции (или её чуть более раннего примерного аналога) я уже писал прежде. Одним словом, потеряв другую тысячу человек, французы вновь отступили. Фабрицио Колонна к этому времени вернулся в лагерь с остатками своей кавалерии и атаковал отходящих как раз к его позициям французов с фланга. Позже, в своих мемуарах, он напишет: «Тогда, с двумя сотнями копий, я мог вырвать победу из рук врага». Вероятно, это было правдой – будь удар чуть сильнее, и отступление пехоты обратилось бы в бегство. И так то всё висло на волоске - два отряда испанской пехоты атаковали гасконцев на берегу реки, расстроили их ряды и убили де Молара, отбросив противника обратно к позициям французской артиллерии. Оставшаяся пехота продолжала сражаться, бой затянулся вдоль линии защитных укреплений.
Но тут проявились с самой лучшей стороны таланты Гастона де Фуа – с самого начала можно было заметить, что он стратегически переигрывает своих врагов, даже если его части кое-где и уступают в тактике. Сам не увлекшись чрезмерно преследованием и не позволив увлечься им своим войскам, в критический, судьбоносный момент он возвращается назад с ударной частью кавалерии и проводит опустошающую атаку по измотанным испанско-папским силам. Удар по испанцам был нанесён сразу со всех флангов. К атаке присоединилась и французская пехота, оправившаяся от прежних неудач и вернувшаяся в строй. Испанцы были наголову разбиты и понесли ужасающие потери. Оба: Колонна и Наварро были ранены и взяты в плен. Нескольким тысячам человек, проигравших битву, удалось бежать по направлению к Чезене и Форли; остальных же «затоптали и раздавили лошадьми» — пишет историк Шарль Оман.
Это была победа – полная, блестящая – армия Лиги почти перестала существовать. Из 16 000 бойцов потеряно только убитыми было 9 000 – больше половины, множество было пленено, а остальных вполне могли бы переловить по окрестностям французские конники. Гастон де Фуа взял бы Равенну, вывел бы из войны Венецию, или папу, а позже стяжал бы, наверняка, огромную славу французскому оружию и своему имени, но…
Два отряда испанской пехоты, которые до итогового контрудара преследовали гасконцев, обнаружив, что почти всё войско Лиги разбито, а путь на севере им преграждает арьергард французского войска, повернули назад. Фактически они уже убегали – просто это была наиболее организованная часть бегущих из сил Лиги. Позволь де Фуа им уйти и через день или два они утратили бы остатки дисциплины – их можно бы было взять голыми руками…. И всё же…. На обратном пути, когда испанцы вдоль реки продвигались на юг, по направлению к лагерю, на них напали французские рыцари во главе с самим Гастоном. В начавшейся резне небольшой отряд французов, не насчитывавший даже двадцати человек был полностью разбит. Де Фуа погиб, а испанцы успешно бежали с поля боя. В нескольких километрах от места событий беглецов встретил французский отряд под командованием Пьера де Баярда. Не зная, что эти испанцы только что расправились с его командиром, Баярд махнул на беглецов рукой и дал им уйти.
И этот факт – смерть самого молодого, смелого, талантливого и перспективного командующего в одночасье сделал победу французов пирровой. Победа, конечно, оставалось таковой, армия Лиги была разбита – и вот здесь то, как раз нужно было ковать железо пока горячо, действуя с максимальной скоростью. Французы могли диктовать с позиции силы свою волю каждому участнику Лиги. Де Фуа почти наверняка бы успел… Но де Фуа больше не было. После смерти прежнего командующего руководство французской армией перешло к Жаку де Ла Палису – небесталанному, но несколько старомодному командиру, который не столько стремился уничтожить оставшиеся силы испано-папской армии, сколько желал скорее вернуться к осаде Равенны. Вскоре город и правда был взят и разграблен французами, причём разграблен очень жестко, уже не так, как во времена рыцарства, а так, как позднее будут обчищать города в следующем столетии – с ненавистью, до нуля. Город, который, конечно, был важен сам по себе, но главным образом, должен был сыграть (и ведь даже сыграл) роль приманки для сил Лиги. Вообще для Итальянских войн характерен оттенок драмы, когда блестящий ум – Родриго Борджиа, или смелый меч – Чезаре или Гастон де Фуа, стоит на самой грани реализации своих замыслов, над массами поверженных врагов – и, вместо этого, или гибнет, или теряет всё.
Ла Палис не успел ничего, кроме самого взятия Равенны – в самом скором времени большая часть французской армии вернулась на родину – отражать удар англичан. Это были опытные, смелые бойцы – и там они вполне справятся со своей задачей. Но в Италии… Испанские войска были почти полностью разгромлены в битве при Равенне, однако Рамон де Кардона вскоре смог сформировать другую армию, которая уже в 1513 была способна участвовать в сражениях в Ломбардии. Ещё так недавно – после битвы, да и после взятия Равенны тоже, когда новости сначала о первом, а затем о втором достигли папы Юлия, он, предполагая немедленное наступление французов на Рим, готовился к бегству. Всё уже было собрано, однако незадолго до отъезда он получил письмо от своего легата, находившегося во французском плену. Кардинал де Медичи писал, что французы понесли столь же тяжёлые потери, что и Лига, что они устали и деморализованы гибелью их предводителя, что их новый командир отказывается двигаться с места без дальнейших распоряжений и подтверждений своих полномочий из Франции. И папа остался.
И не просто остался – он развернул самую кипучую церковную и дипломатическую деятельность. 2 мая стартовал Латеранский собор, который существенно укрепил несколько пошатнувшееся из-за его образа жизни и основных интересов последних лет именно церковное влияние папы. Используя его как рычаг, в тот же день – 2 мая Юлий II объявил о присоединении к Священной лиге императора Священной римской империи. Мало того, что теперь императорская охранная грамота позволила новой армии швейцарских наёмников совершить стремительный переход через Трентино, соединившись у Вероны с армией венецианцев, спасшейся после резни под Равенной – ещё более важным было то, что Максимилиан приказал всем подданным Священной Римской империи, сражающимся на стороне французов, немедленно вернуться домой под страхом смертной казни. Уже в самый день 11 апреля 1512 погибло по разным подсчётам от 3 000 до 4 500 человек, а теперь, поскольку часть армии Ла Палиса и так была отозвана, чтобы предотвратить угрозу вторжения Генриха VIII, поспешный уход его германских наёмников поставил его в смешное положение: он стал полководцем без войск. К началу июля 1512 года папа не только вернул все свои владения, но даже расширил их за счёт включения Пармы и Пьяченцы.
Однако, самым ужасным стало не это – то, чего так боялись французы ещё недавно, теперь полузабытое, стало реальностью – папа и в самом деле договорился с императором о проходе, заплатил большие деньги – и теперь 12 000 швейцарцев внезапной лавиной спустились с гор к Милану. Город, бывший главным пунктом французского присутствия в Италии, символом их побед, опорной плитой продвижения, казалось бы, уже так надёжно находившийся в их руках, был с лёгкостью взят. По согласованию папы и испанцев там снова воцарился герцог из семьи Сфорца — Массимилиано. Даже Генуя объявила об обретении независимости и избрала нового дожа. Это была полная, чудовищная катастрофа – и так скоро после успехов. Ла Палис вернулся – а скорее бежал через Альпы во Францию, против которой сплотились все, казалось, чуть не весь мир. Италия была потеряна. Безумное колесо сделало ещё один оборот.
Сил для возвращения не было. Можно бы подумать, что здесь, полным крахом надежд французской короны – сперва в случае Неаполя, а теперь – и близкого Милана, Итальянские войны окончатся. Но… нет! Снова нет! Между союзниками начался спор о дележе добычи. Максимилиан был не склонен уступить ни пяди из тех земель, которые он считал имперскими — в числе которых оказались такие города как Верона, Виченца, Падуя, Тревизо, Кремона и Брешиа. Претензии его были столь же велики, сколь и высокомерие – видя себя необходимым, он отхватил себе чуть не всю Терраферму, за которую Республика святого Марка так ожесточённо и тяжело сражалась (в том числе против Священной Римской империи – и не без успеха) в совсем недавнем прошлом. Папа не был против. А сами венецианцы объявили претензии императора совершенно неприемлемыми, считая с полным правом эти города своими и жизненно необходимыми для Венеции. В переговоры вмешался Юлий, никогда не любивший Республики и чувствовавший после изгнания Ла Палиса себя едва не королём мира. Он пригрозил Венеции возрождением Камбрейской лиги. Вот в этих условиях венецианцы и обратилась к Франции, в который раз удивительным образом перевернув доску. А что из этого вышло – в следующей части.