Бои на окраинах села Степанцы становились с каждым днем все сильнее и ожесточеннее. За несколько прошедших дней было порядка десяти жестоких схваток и бесчисленное количество мелких стычек. Мне приходилось принимать в них участие, и после них я чувствовал себя старым солдатом. Взвод, над которым я принял командование, сильно поредел, так же, как и остальные роты и батальон в целом. В течение нескольких дней я успел пройти практический стаж командования взводом, затем ротой, поработал в штабе батальона, потом опять командовал ротой, а на десятый день боев командовал батальоном. Мы стояли в обороне на одном и том же месте, а вокруг нашей обороны выросло множество свежих могильных холмов.
У самой дороги, возле штаба батальона, была могила политрука, того самого, который сделал меня солдатом. В первом, особенно памятном для меня бою я потерял политрука из виду и только после окончания боя узнал, что бойцы видели его на Свекловичном поле. Он был ранен в горло. Ночью несколько человек переползли на это место и нашли его уже мертвым. отнесли назад, за передовую линию, и похоронили. Батальоном мне пришлось командовать после четырех командиров, сменившихся за эти несколько дней. Батальон состоял из сотни бойцов, закалившихся в беспрерывных боях. Наша оборона располагалась вправо и влево от магистральной дороги, ведущей от станции Мироновка к переправам через Днепр. Мироновка была в руках у немцев. Наш батальон перекрывал эту дорогу. вдоль её противник вел ожесточенное наступление. Приняв батальон, я сразу перевел его штаб и свой командный пункт в крайний дом села Степанцы. Я думал, что если штаб будет в стороне от дороги, бойцы поймут это, как стремление начальства остаться в стороне от наступления противника. А вот простой маневр, т. е. перевод штаба, вселял в бойцов уверенность. Люди увидели, что командование не собирается отдавать дорогу противнику, будет стоять здесь вместе с ними и с дороги не уйдет. Но я тогда был всего только смелым солдатом и подсознательно понимал, что я ещё не командир, а учиться мне уже поздно. Учиться нужно было раньше. Когда после пятидневных боев немцы усилили нажим, направляя свой удар вначале по флангам, а затем по центру, где стоял мой батальон, часть дивизии стихийно снялась и начала отступать, а затем по инерции добежала до самой переправы на Днепре.
Потерялись связь и управление, началась неразбериха которая часто заканчивалась паникой. Люди вынужденно скапливались в узком горлышке переправы через Днепр. Но среди командования нашелся твердый человек, который собрал большую часть бежавших, привел их в порядок, построил и расстрелял перед строем нескольких паникеров. Этого оказалось достаточно, чтобы бежавшие вернулись на свое место. А в это время гитлеровцы атаковали исключительно наш батальон. Более суток мы держали оборону, не подозревая, что, отклонись противник всего на километр в сторону, мы оказались бы в его тылу.
Мне, как и многим солдатам, не имевшим тогда достаточного боевого опыта и плохо знавшим врага, еще непонятна была эта черта тупой немецкой тактики. Через полтора года мы узнали, что ". немцы аккуратны и точны в своих действиях, когда обстановка позволяет осуществлять требования устава. В этом их сила. Немцы становятся беспомощными, когда обстановка усложняется и начинает "не соответствовать" тому или иному параграфу Устава, требуя принятия самостоятельного решения, не предусмотренного уставом, и в этом их основная слабость". Именно этот эпизод, как и многие другие из боевой практики моих товарищей, вспомнился мне тогда. Вероятно, в эти первые боевые дни так же поняли врага - его сильные и слабые стороны - миллионы советских людей, солдат и офицеров. Но тогда, в августе 1941 года, по своей наивности новоиспеченного солдата и командира, я и не подозревал, что для того, чтобы вести войну, надо знать не только то, что делается впереди тебя, но и то, что делается справа, слева и сзади. А немцы перли только в лоб. Наш батальон, отстоявший дорогу, отбивший все атаки гитлеровцев, отвели на отдых в село Степанцы. Первое, что вспоминается об этих часах отдыха - это походная кухня и котел, в котором закипал самый настоящий чай. Чай напоминал какую-то странную жидкую кашицу, но я знаю, что никогда в жизни не пил напитка чудеснее.
Я выпил десяток кружек чая и хотел завалиться спать. Ведь в дни боёв приходилось спать только стоя, прислонившись спиной к стенке окопа, есть размоченный в луже кусок сухаря и быть в положении худшем, чем любой солдат: в те дни у меня уже просыпалось первое чувство командира - чувство ответственности за жизнь людей, которыми ты командуешь. Я и сейчас убежден, что самой главной чертой командирского дела является вот это чувство ответственности, техника, грамотность, военная тренировка - всему этому можно научиться, но без чувства ответственности перед своей совестью. командир никогда не будет настоящим руководителем боя. он будет только ремесленником военного дела. И вот, когда счет выпитых кружек чаю дошел примерно до десяти, наше чаепитие было прервано налетом гитлеровской авиации. Немцы нащупали штаб дивизии и бросили на его бомбежку несколько десятков самолетов. Все быстро рассредоточились, и я оказался в ближайшем огороде. Недалеко от меня, в кабачках, лежала женщина, одетая в ярко-красное бархатное платье. В тот момент, когда в воздухе надоедливо выли и падали бомбы, женщина делала какие-то странные движения. она производила впечатление человека, который корчится от боли, вид умирающего от ран.
Но вот одна бомба упала на площади села, другая зажгла дом. Я подумал, что мне надо ретироваться куда-то с огорода, но налет кончился, и я увидел, что кухня с нашим замечательным чаем была разворочена прямым попаданием бомбы. Я стоял и издали смотрел на кухню. Рядом потрескивал горящий дом, кричали бабы, бегали дети, санитары несли раненого красноармейца. Посреди всего этого очень странной показалась мне женщина в красном платье, с черными, как смоль, волосами. Она медленно вышла из огорода, отряхнула платье и, оглядываясь по сторонам, стала переходить через площадь. Навстречу ей из переулка шел красноармеец с русской винтовкой и штыком. Подойдя к обломкам кухни, он остановился. туда же пошла и женщина в красном платье. Они о чем-то пошептались, затем красноармеец глянул на нее, как-то криво улыбнулся и вскинул винтовку на плечо. Заметив меня, красноармеец ласково обнял женщину за талию. Потом они разошлись в разные стороны. В этой сцене было что-то фальшивое. но в чем дело, я сразу не мог понять. Лишь внимательно вглядевшись, я увидел из-под черных волос женщины часть стриженого затылка блондина.
Тогда я крикнул: Стой! "женщина" оглянулась и сразу бросилась бежать. Я поднял винтовку и прицелился в неё, но ко мне подскочил тот "красноармеец" и ударом под локоть сбил винтовку в момент выстрела. "женщина", услыхав выстрел, прибавила шагу, а затем, задрав юбку, поскакала галопом. Мы же схватились с парнем, и мне удалось стиснуть ему горло. Потом подбежали бойцы и нас разняли. Выяснилось, что парень в красноармейской форме и женщина в красном платье - фашистские агенты-разведчики.
Парень показал, где была спрятана его рация. Он вызывал самолеты. "женщина" во время налета различными условными фигурами в своем ярко-красном платье указывала направление бомбежки. После этого случая я, начал понимать: война - это сложнейший механизм. люди воюют не только храбростью, но и умением. Нужно знать, что война идет не только в окопах, не только в воздухе. Война не ограничена той узкой полосой, где противники скрещивают оружие. Война нередко забирается в тылы войск, где части отдыхают после боёв или готовятся к новым сражениям. Немецкий агент в красном платье удрал. Но с этого момента я стал остро вспоминать все читанные мною до войны детективные романы, стал интересоваться всевозможными специфическими эпизодами и анекдотами. В общем, после этого случая, я стал интересоваться разведкой во всех её проявлениях.