Предыдущая глава
– А я вас представлял несколько старше, – пристальный изучающий взгляд Вьюкова прошелся по разведчику.
– Мне это приходилось слышать неоднократно… – сидя с пустым заспанным лицом и вяло позёвывая в ладонь, проговорил Крапивин и тоже, но без особого интереса, глянул на атамана.
Ничего зловещего и чрезмерно жестокого не просматривалось в облике главаря неуловимой кровавой банды – неприметный, потоптанный жизнью немолодой человек, каких тысячи. Неискушённому обывателю расшифровать подобную личность было бы весьма сложно, но подполковник был профессионалом высокого ранга, умеющим читать человека вторым зрением, и для него любой образ был, в общем-то, открытой книгой.
В сидящем напротив мужчине, он, прежде всего, увидел глубоко запрятанную агрессию. Едва заметными штрихами она проявлялась во всём: в суховатом жилистом теле, наполненном стремительной силой. В манере сидеть, собранно и напряжённо, как готовая к броску кобра. В хищной, по-волчьи, посадке чуть пригнутой и устремлённой вперёд головы, в жёстком разрезе тонкогубого рта… А ещё присутствовала недюжинная воля, она истекала из самой глубины прищуренных серо-стеклянных глаз, смотрящих из-под нависающих бровей с угрюмой проницательностью.
«Д-а-а, д р у ж и щ е, в с ё о ч е н ь и о ч е н ь н е п р о с т о … – мысленно подытожил свои первые впечатления Крапивин. – С человеком, умеющим так прятать себя, настоящего, под личиной среднестатистического середнячка, сосуществовать будет трудно. А ты-то думал, что всё самое опасное осталось там, за «чертой».
Вьюков умудренно-суров, держится уверенно и подчеркнуто спокойно и от этого создается впечатление, что вся его динамическая энергия находится под постоянным мощным контролем. Власть этой личности над толпой должна быть могучей и ошеломляющей, это бесспорно! В густой шевелюре атамана щедрый проброс седины, высокий лоб изрыт глубокими морщинами. Что ж, годы эсеровского подполья, Ишимский мятеж, тюрьмы, лагеря, теперешняя работёнка – всё это наложило на облик свой отпечаток… Для таёжных условий жизни одет излишне ярко, даже щеголевато: в новенькое полушерстяное офицерское галифе и гимнастерку со свежим подворотничком, аккуратно подшитым явно женской рукой. Пуговицы не зеленые, полевые, а «золоченые», парадные. Правое плечо и грудь атамана плотно обхвачены новенькой портупеей. Поясной ремень нарядный, комсоставский, на нем в твердой, еще не обтертой кобуре – револьвер «Наган», самое надежное личное оружие. На ногах начищенные хромовые сапоги. А что это там блеснуло, неужто, шпоры? Точно, они! Небольшие, изящные, отполированные до зеркального блеска. Для полной завершенности портрета не хватает лишь головного убора. Да вот же он – серая курпейчатая папаха лежит на столе. Н-да, образ… Уж не с киношного ли Чапаева срисован? Но не исключено, что он является некой мимикрией: создаёт имидж недалёкого ума человека, этакого простачка, падкого на внешние эффекты.
Закурил. Надпись на пачке: «Звезда» – ограбление промтоварного магазина в Антипихе на прошлой неделе. Унесено три коробки таких папирос, много продуктов, обуви… Сторож убит двумя пулями: в сердце и в затылок. Броситься бы сейчас через стол и кулаком, сложенным особым образом, нанести в висок «цки» – короткий молниеносный удар-тык, которому обучил сэнсэй[1] Акоси Такеучи. И душа вон из бандюги! Глядишь, и шайка развалится сама по себе, без главаря-то… Стоп, подполковник, не сметь, даже думать об этом! Ты станешь соратником Вьюкова, его тенью, будешь есть с ним кашу из общего котла, спать у одного костра, делить все невзгоды кочевой партизанской жизни…»
– Выспались? – поинтересовался, наконец, атаман.
– О, да! Спал аки младенец, – разведчик со сладким блаженством вытянул под столом ноги. – Господь свидетель – давненько так не почивал.
– Оно и заметно: почти сутки подушку давили.
– Немудрено: горы, тайга, тишина, хвойный воздух. Рай тут у вас Божий, а не война.
– Это всего лишь поверхностное впечатление… – назидательно произнес Вьюков. – Война и впрямь была бы шикарным пикником, если бы не вши, дизентерия и кровь…
«Ишь ты, какой грамотей! Явно, заокеанскими классиками обчитался, Маргарет Митчелл цитирует почти дословно», – подумал разведчик.
– Притомились, небось, на аэроплане-то летать? – поинтересовался атаман.
– Летать – не шагать… – усмехнулся Крапивин. – Правда, над Китаем изрядно болтало, видимо, отголоски тайфуна в Желтом море. Но больше меня измотал поход, который устроили ваши ребята. Шутка-ли, пятьдесят вёрст по горам!
– А вы хотели, чтобы мы вам приземление прямо в расположении отряда организовали? – с изрядной долей яда произнёс Вьюков.
Дверь землянки в это время отворилась. Один за другим, вошли трое: миловидная стройная женщина, высокий худощавый юноша и рыжебородый старик гигантского телосложения. На мужчинах, словно на близнецах, новенькие коверкотовые пиджаки и брюки, заправленные с напуском в добротные яловые сапоги. Крапивин вспомнил: помимо продуктов и папирос, из магазина было унесено несколько таких костюмов.
Сдержанно поздоровавшись, мужчины присели по обе стороны от Вьюкова на тёсаную лавку, а дама, чуть кивнув, прислонилась спиной к бревенчатой стене и осталась стоять. Естественным женским движением она оправила свои пышные вьющиеся русые волосы и скрестила руки под невысокой, но рельефной грудью. Её большие карие глаза глянули на Крапивина с потаённым любопытством.
«Так вот вы какая, госпожа Ольга Шидловская, студентка-отличница Варшавского университета и командир группы террора Омского СТК, – подумал подполковник. – Нет слов – чертовски хороша! После сорока редкая женщина смотрится так свежо. И одета соответствующе: офицерские хромовые сапожки с чуть завышенными каблуками, приуженные диагоналевые бриджи, вельветовая курточка на «змейке», блузка с ослепительно-белым воротничком… Даже здесь, в таёжных условиях, умеет выглядеть элегантно. Как же, атаманша! В замшевой полукобуре на поясе, судя по рукоятке, бельгийский «Браунинг»[2], первый номер. Не из него ли был застрелен один из руководителей центросибирской ЧК? Но взгляд, взгляд… Так, вероятно, смотрит пантера, выслеживая жертву. И всё же, какой неотразимый женский шарм! Мальчишки, наверное, боготворили свою учительницу, а девчонки старались на нее походить. А кто молодой? Скорее всего, Дмитрий Вьюков, дезертир, изменник Родины… Ну, а старик этот, кто, бородатый? Хотя, вряд ли он старик, лет пятьдесят или чуть больше».
Вьюков коротко и выразительно глянул на жену. Едва приметная усмешка тронула красивый упрямый рот Шидловской.
– Ну что, «Лидер», или как вас там ещё, свою легенду Афанасию Акентьевичу вы, вероятно, уже изложили? Прокомментируйте её также для членов Штаба руководства.
– Что значит – легенду? – недоумевающее воззрился на женщину Крапивин.
– А то и значит, – с выраженной издевкой пояснила она. – Не мне же вам объяснять, что каждый секретный агент перед засылкой во вражеский стан обеспечивается определенной сказкой, которая именуется легендой.
– Выходит, вы мне не верите? – опешил разведчик. – А есть ли тому причина?
– И причина есть, и возможность всадить вам пулю за левое ухо у нас тоже имеется. Так что отвечайте на поставленные вопросы, и особо тут не гарцуйте! – раздраженно посоветовал Вьюков.
– Что ж, спрашивайте, – спокойно, без тени гнева, произнес разведчик. – Только одно пожелание: больше не угрожайте, и уж тем более не пугайте. Я этого не приемлю.
– Поведайте, милостивый государь, с чего началась ваша военная карьера? – задала первый вопрос Шидловская.
– С начального обучения в морском училище. Правда, оно довольно скоро закончилась, еще не став гардемарином, был отчислен из корпуса, - морская болезнь, знаете ли. Я противился ей, как мог, даже совершил непродолжительный вояж на учебном клипере «Яхонт», но, увы…
– И вы отправились в армию, не так ли? – Шидловская легким движением плеча оттолкнулась от стены, присела на лавку рядом с юношей.
– Да, по твёрдому настоянию отца. Боевой генерал, он не мог и представить своего единственного сына шпаком[3].
– Скажите-ка мне вот что, господин хороший, – спросил Вьюков. – Новицкий, это ведь ваша настоящая фамилия?
– Точно так-с!
– Но это неслыханно, чтобы агент такого уровня жил под собственной фамилией?
– Примерно то же самое говорили мне и японцы, – пояснил разведчик. – Предлагали новые фамилии, новые биографии и даже хирургическую операцию, чтобы изменить внешность. Я отказался категорически.
– И почему?
– Существовать под чужой фамилией и с перекроенной физиономией имеет смысл лишь тогда, когда опасаешься за себя и за жизнь родственников. А мне переживать не за кого, всех уничтожили большевики. За себя я не боюсь и, если будет суждено погибнуть, то погибну с той фамилией и с тем лицом, которые являются моими от рождения.
– Получается, что вы один на этом свете?
– У меня есть жена, – нахмурился «Лидер». – Но она вне борьбы, и бояться ей нечего.
– А это, как сказать… – многозначительно и с некоторой угрозой изрёк Вьюков.
Создалась затяжная пауза, во время которой Крапивин успел оценить обстановку и проиграть в мозгу несколько вариантов дальнейшего поведения:
«Вывод однозначный – где-то мы недоработали! Иначе, зачем такая дотошная проверка? А ведь, казалось бы, что еще надо: самолёт, парашют, пароль, словесный портрет, экипировка, прочий антураж…
Н о э т о г о я в н о н е х в а т и л о! И как теперь действовать? Переходить в атаку? Да, переходить немедленно, иначе будет поздно! Кинуть им кость, пусть грызут!».
– Скажите, Ольга Дмитриевна, а что, собственно, вам показалось подозрительным? – обезоруживающе мягко спросил «Лидер» и вопросительно развел ладони. – Ведь не случайно же вы устроили мне эту, пардон, весьма примитивную проверку.
Женщина медленно встала, матовая бледность покрыла ее щеки, она ошеломленно глянула на мужа, перевела взгляд на остальных, словно искала поддержку своему внезапному открытию:
– Друзья, перед нами – провокатор! – Шидловская порывисто выбросила в сторону Крапивина руку. – Откуда он может знать меня?
– Действительно, «Лидер»? – немигающий тяжелый взгляд Вьюкова прожег, казалось, насквозь. – О себе я сообщил консульству многое, а вот о жене почти ничего, лишь имя, отчество и фамилию: Елена Анатольевна Борисенко, в девичестве – Якубова.
– А, может быть, Ольга Дмитриевна Шидловская? Или Наталья Константиновна Воронина? – саркастически усмехнулся Крапивин.
– Вы и это знаете!? – искренне подивился атаман.
Стерев с лица усмешку, медленно и жестко роняя слова, «Лидер» отчеканил:
– Японская разведка «Токуму Кикан», знает абсолютно всё! А еще она умеет неплохо анализировать и очень точно сопоставлять имеющиеся факты… Уж не думаете ли вы, что меня послали бы к людям, о которых нам мало что известно? И давайте условимся сразу: не стоит вам изображать конспираторов и стратегов международного масштаба! Генерал-лейтенант Кендзи Доихара оценивает вашу группировку ровно настолько, насколько вы этого заслуживаете. Вам еще только предстоит стать настоящим боевым отрядом для ведения современной войны. Именно для этого я и прибыл. А мне тут устраивают проверку, словно нашкодившему гимназисту! Несолидно, господа, ей Богу.
– Всё это лишь отвлеченные слова, – Шидловская враждебно воззрилась на «Лидера», – вы пытаетесь уйти от ответа, а вопрос поставлен прямо: откуда вы знаете меня? За границей я популярностью не пользуюсь, но зато в Че Ка…
«Хорошо… Теперь всё хорошо!» – внутренне поблагодарил себя Крапивин. Потом примиряющее улыбнулся и сказал:
– Пожалуй, вы правы, сударыня, лично вы за кордоном особой популярностью пока не пользуетесь…
– Забавно! А кто же из нас пользуется ею и за что удостоился столь высокой чести?
Вместо ответа «Лидер» неторопливо достал из внутреннего кармана камуфляжной куртки плоский сверток, обернутый непромокаемой пленкой, развернул его. Из пачки плотно сложенных конвертов выбрал один.
– Скажите, Ольга Дмитриевна, вы имеете какие-либо сведения о вашем отце, Шидловском Дмитрие Сигизмундовиче?
Она вздрогнула, как от хлыста, глаза расширились и застыли немым вопросом. И лишь через некоторое время спросила:
– Что вы этим хотите сказать, милостивый государь?
– Вы не ответили на мой вопрос, – деликатно напомнил Крапивин.
– Я отвечу: об отце не имею известий с двадцать шестого года. И что с того? – её надменный взгляд невольно упал на конверт в руке разведчика.
«Не обманула, – мысленно отметил тот. – Значит, действую верно, клюёт!»
Вслух же сказал, негромко и проникновенно:
– Что и говорить, срок немалый. А меж тем, ваш батюшка жив и здравствует. И вот он-то действительно пользуется настоящей популярностью в кругах русской эмиграции. Я видел его буквально на днях. С оказией, как говорится, шлет вам весточку, и в некотором роде – моё рекомендательное письмо, – он протянул конверт Шидловской. Заметно дрожащими руками та вскрыла его, с нервным нетерпением выхватила лист бумаги, исписанный крупным твердым почерком, жадно принялись за чтение. Придвинувшись к ней вплотную, стал вчитываться в текст и Вьюков, остальные же отнеслись к письму без внимания: старик сидел молча и неподвижно, а молодой человек, вставив в овальную спусковую скобу указательный палец, медленно и сосредоточенно вращал на столе перед собой новенький вороненый «Парабеллум».
«Гауптману Вернеру Либиху…», – успел прочесть готический шрифт монограммы подполковник, когда пистолет повернулся к нему основанием рукоятки.
«Да, это действительно Дмитрий! Этот пристрелит и глазом не моргнёт, – подумал Крапивин. – Страшно, когда такой вот юнец становится убийцей и на его счету десятки жизней… – он незаметно, из-под ресниц, осмотрел всех троих. – Семейка, черт бы её побрал! Чужие биографии, разные фамилии. Одно лишь общее – кровь на руках, ненависть да зверья жестокость… Читайте, читайте, господа несостоявшиеся миллионеры! Только черта с два вы там что-либо компрометирующее меня найдёте – лучшие специалисты трудились над этим текстом не один день».
Шидловская отложила письмо, долго не мигая, смотрела на Крапивина.
– Неплохо, – с издевательской одобрительностью наконец сказала она. – «Липа» сработана по высшему классу, как видно в НКВД есть отличные фальсификаторы: почерк – один к одному! Лишь в единственном вы ошиблись – в стилистике. Отец никогда так не строил предложение. Ты только послушай, Афанасий, что тут нагорожено, – она повернулась к мужу. – «Живя последние несколько лет в Тяньцзине… Постоянно думая о тебе и внуке… Веря… Томясь… Мечтая…» – произнося это, Шидловская неотрывно водила глазами по письму, и в эту минуту была действительно похожа на придирчивую учительницу, проверяющую сочинение нерадивого школяра. – И потом: что же такое очень важное вы мне должны сообщить устно и с глазу на глаз, а? – она подняла вопросительный взгляд на разведчика.
– Об этом чуть позже, если позволите… – попросил тот. Тогда Шидловская всё так же горячо и торопливо продолжила изобличающим тоном:
– Перестарались вы, господа большевики – отец никогда не применял в письменной речи деепричастного оборота!
«Применял! – Крапивин, несмотря на всю сложность положения, усмехнулся про себя. – Еще как применял, милая! Худо-бедно, но одно обширное и подробнейшее письмецо твоего папаши, Ольга Дмитриевна, мы имеем. И уж покорпели над ним, будь спокойна! И возраст преклонный учли, и эмигрантские речевые наслоения, и всё прочее… А звенишь ты сейчас так, для порядка, потому что крыть тебе нечем. Глазки заблестели, и веришь ты мне уже наполовину, а не сдаешься потому, что эта непонятная игра, должна быть доведена вами до конца, что-то главное для меня ещё припасено…»
Нахмурившись, проговорил досадливо:
– Вот те на! Всё, как в той русской присказке: «Пришел к родне, а там собаки одне!» Полноте, господа: если не доверяете, то позвольте откланяться. У меня приказ: в случае какой-либо нестыковки с вами, выполнять другое задание. И упаси Бог, если со мной что-то случится: генерал Доихара вас из-под земли достанет!
– Нас пугать, тоже не стоит, пуганные-перепуганные на сто рядов! – Вьюков нервно хрустнул пальцами, взгляд его переполнился злобой. – Вам хорошо было в Китае все эти годы: удрали – и Вася не чешись, а сейчас праведника из себя корчите! Это не вы, а мы тут существовали, как смертники: голова на плахе, руки в кандалах…
«Лидер» смерил его холодным исподлобья взглядом:
– Умерьте свой пламенный пафос, уважаемый, и постарайтесь понять, что я ехал не туда, а уезжал отсюда! – он с нажимом выделил эти два слова. – А хорошо там мне было или плохо – не вам судить!
– Косяки' вашими глазками зря пуляете, они на меня не действуют! – процедил Вьюков угрожающе. И, наверное, эти слова, агрессивный вид главаря и не предвещавший также ничего хорошего напряженный облик «Лидера», заставили Шидловскую вмешаться в их словесную перепалку:
– Не нужно горячиться, господа – она примирительно положила ладонь на плечо мужа. – Скажите лучше, поручик, он вероятно уже совершенно сед, мой бедный изгнанник-отец?
– Усы да, седые, – буркнул «Лидер». – Полагаю, что и голова тоже… Хотя судить об этом трудно, бреет ее ваш батюшка до глянца, и сколько я знаком с ним, брил всегда.
«Дорогуша, этот приемчик тебе бы приберечь для того, кто попроще… – подумал он. – А у меня спросить, к примеру, известно ли мне, кем была твоя мать? И я очень подробно поведаю о потрясающей красавице-полячке, княгине Ядвиге Здановской, которая покинула этот бренный мир, когда тебе было всего двенадцать лет. Или уж поинтересуйся, кем была вторая жена твоего отца? Я отвечу, что она являлась оперной актрисой в Санкт-Петербурге, а затем солировала в лучших театрах Шанхая и Харбина. Что звали ее Ребекка Матвеевна Вульф, что батенька твой весьма активно приударял за очаровательной примадонной еще в дореволюционные годы, но добился своей цели только в эмиграции. И, не смотря на почтенный возраст, увел это грациозное создание прямо из-под носа гвардейского офицера Дадиани, и что дело там дошло до поединка, которому не суждено было состояться. Потому что господина полковника накануне дуэли выловили из озера неводом рыбаки-китайцы. Отпрыск знатного грузинского рода, князь Шалва Дадиани, был безнадежно мертв. Череп поврежден тупым предметом, а в гвардейском галифе размещался балласт из увесистого обломка чугунного колосника от пароходной топки. За приличную плату хунхузы проворачивали подобные дела быстро и с полной гарантией.
Спрашивай же, спрашивай, к подобным вопросам я готов: по поводу господина Шидловского много пришлось поработать и «Гао Шаню» за кордоном, и нам здесь…».
– А, собственно говоря, – женщина снова взяла письмо, – по какому-такому событию вы могли встречаться? Что общего между вами и моим отцом, потрудитесь объясниться!
– Видите ли, Ольга Дмитриевна, ваш батюшка один из виднейших деятелей «РФС»[4]. Мне неоднократно приходилось с ним пересекаться еще во время совместной работы в Харбинском филиале. Он всегда материально помогал Белому делу, не остался безучастным и к новому движению теперь.
– Мой отец в одной упряжке с русскими фашистами? Это – для меня открытие! – искреннее удивилась она. – Он был весьма далек от политики, его мир – горное дело, предпринимательство, финансы…
«Конечно, если не считать, что на его деньги в двадцатые годы вербовались чахары, баргуты, буряты, русские белогвардейцы и прочее закордонное охвостье… Что приобреталось у японцев и американцев оружие для этих бандитов. Что щедро им платили после возвращения из кровавых рейдов по территории Забайкалья. Всё это, разумеется, не политика…»
Вслух же, с мягким осуждением в голосе, проговорил:
– Вы, Ольга Дмитриевна, многого не знаете о своем отце… В этой связи мне припоминается статья атамана Семенова в одной из наших газет. Григорий Михайлович в ней особо подчеркнул: «Мы, русские националисты, должны идти в ногу с передовыми державами «оси» – Японией, Германией, Италией, у нас просто нет другого пути! И настоящие патриоты России, такие, как промышленник Шидловский, банкиры Гурзо, Алябьев и многие другие понимают это, и, следуя политике этих государств, не словом, а делом помогают нам в борьбе с ненавистными большевиками[5]…» А вы говорите, что ваш отец чуждался политики! Существует же закономерность: если ты не занимаешься политикой, то рано или поздно она сама займется тобой!
– Сколько празднословия! Мне кажется, что вы весьма назойливо пытаетесь использовать имя моего отца в качестве своего алиби, даже статью генерала Семенова наизусть зазубрили… – Шидловская порывисто вскочила, заметалась по землянке, резко остановилась напротив мужа, горячо жестикулируя, выпалила. – Вдумайся, Афанасий: ведь это просто немыслимо, чтобы с лазутчиком, идущим за кордон, отправляли частные послания? А если – провал? Тогда по письму враг легко сможет выйти на подполье!
– Резонно, – разделил сомнения жены Вьюков. – О том, что в Россию летит закордонный курьер, получается, знает каждый-всякий. Законы конспирации мы в свое время изучали не понаслышке, так что не валяйте дурака, «Лидер»!
– Без дураков картина жизни, была бы неполной… – ничуть не обидевшись, отпарировал разведчик. – В чем, собственно, здесь нарушена конспирация? Посмотрите на конверт: он без адреса. Вчитайтесь в текст: разве можно по его содержанию хоть что-то определить? Сугубо частное послание отца к дочери, только и всего. Даже сам Дмитрий Сигизмундович знает не больше, чем ему положено. Когда мы наводили кое-какие справки относительно господина Вьюкова и вас, он поинтересовался: для чего? Я сказал, что, наверное, через определенное время буду иметь возможность увидеть Ольгу Дмитриевну. Вот он и ухватился за это, стал просить меня оказать ему услугу.
– Какую ещё услугу? – насторожилась Шидловская.
– Ту самую, о которой он пишет…
– Ах, да… – вспомнила она. – Ну, так мы слушаем вас, поручик.
– Но, позвольте, мадам, я твердо обещал, что сообщу вам это лишь тет-а-тет, – слово «это» он произнес с подтекстом.
– Можете говорить при всех, здесь нет людей, которым я не доверяю.
– И всё же! – не сдавался разведчик.
– Перестаньте набивать себе цену! – вскричал атаман. – Выкладывайте уже, что там у вас?
– Ну, как знаете… – пожал разведчик плечами и с оттенком потаённой зависти произнес почти официально. – Я уполномочен сообщить устно, Ольга Дмитриевна, что предпринимателем Дмитрием Сигизмундовичем Шидловским на ваше имя открыт весьма солидный счёт в филиалах Русско-Азиатского банка в Токио и в Харбине. Собственно, из-за этого я и рискнул доставить письмо, нарушив кое-какие инструкции. Не скрою, вашему отцу в этой связи пришлось завести некоторый счёт также и на мое имя. Нынче ведь время такое: даром-то и лоб никто не перекрестит!
– Но, позвольте, где же ваша честь дворянина и офицера?
– А вот это оставьте, мадам! – со злобным раздражением выкрикнул «Лидер». – У меня и у вас – разные святые и не вам рассуждать на подобную тему. Или может это вы чистили плевательницы и работали вышибалой в кабаках Харбина? Или подыхали от голода, месяцами дожидаясь работы на улицах Киото или в доках Нагоя-ко[6]! Нет, это были не вы, а я и мои сотоварищи по эмиграции. Золото и баргузинские меха за кордон не увезли, зато дрались за единую и неделимую до последнего патрона и прошли через все беды и победы! – присутствующие вдруг увидели, как глаза разведчика полыхнули неистовым гневом, а лицо передернулось в бешеной гримасе. Чуть погодя он перевел дыхание и, немного успокоившись, хмуро и как-то виновато произнес:
– Простите, кажется, наговорил лишнего. Итак, к делу: Дмитрий Сигизмундович чувствует себя неплохо, но возраст есть возраст… Это его весьма волнует. Но теперь он может быть спокоен: финансовое наследство – в родных руках.
Это был точно выверенный и скрупулезно просчитанный ход забайкальских контрразведчиков. Ещё в том, единственном, письме, которое было обнаружено в архиве УНКГБ города Омска, имелись сведения об открытом счёте на имя Ольги Дмитриевны Шидловской. Но письмо так и не попало в её руки. Разведчик-маршрутник, осуществлявший связь между белым подпольем в РСФСР и военной эмиграцией в Китае, был убит при переходе границы ЧОНовцами[7].
Крапивин молча наблюдал за семейством Вьюковых и видел, с каким огромным нетерпением они ждут более подробного сообщения о деньгах, открывающих им врата в сказочный и пленительный мир богатства. Даже Дмитрий, оставив свой «Парабеллум», напряженно и выжидательно уставился на «Лидера».
Первым не выдержал Вьюков, облизав пересохшие вдруг губы, сипло спросил:
– И… сколько там?
– Дмитрий Сигизмундович посвятил меня в тайну вклада. Но опять же: могу ли я говорить при посторонних, Ольга Дмитриевна? – разведчик недвусмысленно покосился на присутствующих.
– Можете! – с плохо скрываемым нетерпением разрешила Шидловская. – Я устала вам твердить, что здесь все свои.
– Что ж, хорошо, тогда я снимаю с себя всякую ответственность… Итак, мадам, вас ждет состояние в пять миллионов наличными: три в долларах и два в йенах. И то, и другое – самая устойчивая сейчас мировая валюта. А вот в какую сумму оценивается недвижимость Дмитрия Сигизмундовича – мне неведомо. Но, думаю, что в очень и очень приличную. Лишь один Фушуньский угольный разрез чего стоит, там только рабочих более десяти тысяч… А горнорудная концессия в Тяньцзине… – он не договорил, увидев, как резко отхлынула кровь от лица Шидловской, как загорелись глаза у Вьюкова, как сошлись к переносице, да, так и застыли брови Дмитрия. И лишь один бородач остался невозмутимым, сидел молча, всем своим видом подчеркнуто показывая свою непричастность к происходящему.
Шидловская, наконец, подняла глаза на разведчика, медленно и чуть сипло произнесла:
– Бо'льшая часть моей жизни прошла в рабской нищете, и вы играете с огнем, поручик, если лжете сейчас! – её угрожающие слова будто повисли в тугом и напряженном воздухе землянки.
– Полноте, мадам, речь ведь идет о ваших, а не о моих деньгах, – устало проговорил «Лидер». – Рассудите сами, какой капитал поимел бы я, обманывая вас?
– Ну, допустим, если гипотетически предположить, что вы не сочинили эту историю, но мне с живым отцом не суждено встретиться, тогда, как всё будет обстоять в будущем? Он передал еще что-нибудь на словах?
– Разумеется! Дмитрий Сигизмундович просил сообщить, что в права наследования вы можете вступить, предъявив в токийском и харбинском Русско-Азиатских банках два ваших основных документа: метрику и старый, дореволюционный, паспорт. Если же вы утратили эти удостоверения, придётся пройти ряд установочных проверок. Все юристы предупреждены и соответствующие письменные указания, оформленные нотариально, им вручены. Кроме этого, вашу личность подтвердят те люди, которые вас знают и помнят, а их в окружении вашего батюшки – немало. В завещании также упомянут ваш сын Дмитрий и оговорена процедура вступления его в некоторую часть наследства. Одним словом, отец абсолютно всё учёл, поэтому никаких сложностей возникнуть не должно! Но лично я порекомендовал бы вот что: имея дело с зарубежными банками, необходимо помнить…
– Оставьте свои рекомендации при себе, сударь! – с ледяной полупрезрительной усмешкой бросила она. – Я достаточно серьёзно изучала финансовую деятельность и Международное право.
Нисколько не оскорбившись, «Лидер» обезоруживающе развел руками и сказал:
– Ну что ж, уважаемые, тогда будем считать, что все точки над «i» расставлены?
– А я так шшитать не жалаю! – густым рыкающим басом вскричал вдруг бородач и с такой силой грохнул кулаком по столу, что с него полетела на пол алюминиевая солдатская посуда. – Фраерюга накроил здеся вблудну'ю, а вы и ухи поразвесили! – он с поразительной для его огромной фигуры стремительностью вскочил с лавки, перегнулся к «Лидеру» и, брызгая слюной, тряся веником густой бороды и отросшими лохмами рыжих волос, исступлённо прошипел. – Чё вылупился, как кривой на зеркалю? Я тебя, чувы'рла сопливая, погано вижу, шибко гладко лапти плетёшь!
«Лидер» повернулся к атаману, не повышая голоса, холодно и спокойно произнёс:
− Уймите своего ретивого холуя, Вьюков, не то я буду вынужден пренебречь происхождением и сделать это сам.
− Ах, ты гамно собачье! – рука бандита потянулась к голенищу, из-за которого выглядывала наборчатая рукоятка финки. – Щас я твой паскудный ливер на волю выпушшу, падла… – и осекся, недоговорив: воронёный зрачок «Намбу» смотрел ему точно в переносицу, а на спусковом крючке незыблемо лежал указательный палец разведчика. Никто не заметил, как пистолет оказался в его ладони.
− Если успеешь… – бесстрастно изрёк «Лидер». Помедлив, бородач вернул руку на стол, толстые заскорузлые пальцы заметно подрагивали.
– Ты кипишиться-то погоди, Иван Ипатьевич, – примиряюще сказал Вьюков, но тот, разъяренно оглянувшись на главаря, заревел еще неистовее:
– Неча тута годить, али не зы'рите, што он нам ла'жу пуляет, знаю я ихние лягавские зехера'! Как ба нам потом заместо «ура», не пришлося орать «караул»!
«Это – «Ржавый!» – Крапивин внутренне содрогнулся, услышав имя рыжего великана. Вдруг вспомнилась фотография из уголовного дела: сторож продовольственного склада, плотный кряжистый мужчина, зарубленный страшным ударом топора, строчки из показаний свидетельницы, случайно оставшейся в живых девушки-кладовщицы, спрятавшейся в груде пустых мешков.
«…Сторожа Шкрылёва зарубил топором высокий старик, его все звали Иваном Ипатьевичем и «Ржавым». Голос у него громкий, борода рыжая, длинная, и голова все время дёргалась. Пантелей Васильевич уж и так был мертвый, а другой бандит, молодой такой, подошел к нему и стрельнул из пистолета в голову…».
И действительно, резко, словно уклоняясь от прямого удара в лицо, бородатый вдруг дернул головой вправо к плечу, потом еще и еще. Было видно, что это у него связано с нервным перевозбуждением.
– Вот што, Афоня, пароли да письма: это всё в натуре – кидня'к! Што, не могли энкэвэдэшники этого мудака к нам на зонтике скинуть? Еропланов-то у их, поди, хватает. В обшэм, не проканает у лягашей на энтот раз. Не в масть фраерок к нам спустился, не верю я ему, хоть на ножи поставьте! Надо ево щас на пробня'к крутануть, как в тоёй бумажке прописано, што косоглазые к Оське с голубком прислали. А то быстро вы тута забогатели… Оно конешно, на халяву – рот корытом, ажно про дело забыли, телегаге'нты хреновы! – издевательски закончил он, подразумевая, конечно же, под словом «телегагенты», слово – интеллигенты.
Вьюков поразмышлял, потом спросил жену:
– Ты согласна с Иваном, Ольга?
– О, да! – энергично кивнула Шидловская.
– Ты, Дима? – главарь тронул за плечо сына.
– «Ржавый» дело толкует, – бросил тот. – Как велели японцы, так и проверяй, не игрушками тут забавляться собрались!
– Ну, тогда быть посему! – решительно тряхнул головой Вьюков.
«Вот оно! – подумал Крапивин, внешне оставаясь совершенно спокойным. – Если сейчас попадусь, то наши еще долго не узнают, что связь с консульством у них – голубиная. Да, это – открытие, а мы-то ломали голову!»
– Принимая во внимание кое-какие обстоятельства, мы обязаны провести контрольную проверку. – Вьюков испытующе смотрел в глаза разведчику. – Если вы действительно тот, за кого себя выдаете, то опасаться вам совершенно нечего. А если нет, уж не обессудьте… Итак, вы готовы, приятель?
– Вне всякого сомнения! – сидя с невозмутимым видом, Крапивин заставил себя иронично улыбнуться.
–Тогда начали, – Вьюков сделал знак подчиненным. – Прошу всех сесть рядом.
Скрынник, Шидловская и Дмитрий молча выполнили его просьбу. Четыре пары глаз с любопытством и затаённым садистским наслаждением следили за Крапивиным.
– Пушки! – последовал очередной приказ Вьюкова.
Все трое выложили перед собой личное оружие. Из барабанных гнёзд револьвера Скрынника, хищно и, казалось, нетерпеливо, поблескивали тупые кончики пуль, утопленных и завальцованных в жёлтые латунные гильзы.
– Один из них заряжен холостыми патронами, – главарь широким жестом купца-коробейника провел ладонью над столом. – Выбирайте, господин хороший.
– Я должен подумать, – Крапивин безмятежно скрестил руки на груди. – Ведь смысл этой древней дурацкой проверки состоит в том, чтобы я вычислил нужное оружие, исходя из последнего инструктажа моих начальников.
– Батя, разреши мне цвет его мозгов проверить? – Дмитрий указал стволом пистолета на «Лидера». – На таких понтовитых у меня всегда ноздря чешется.
– А вы резковаты, молодой человек, – отечески пожурил разведчик. – Лечиться нужно самым серьезным образом, могу порекомендовать опытных невропатологов.
– Когда шпалер к затылку приставлю, то невропатолог понадобится тебе, а не мне! – издевательски гримасничая, процедил Дмитрий.
– Не стоит беспокоиться! – произнес Крапивин легко и свободно. Огромная напряженная работа мозга высветила в его феноменальной памяти фразу из самой последней радиограммы от «Гао Шаня», полученной буквально перед вылетом, по которой чекисты даже не успели провести углубленного анализа:
«… Новицкому рекомендовано дословно запомнить русскую пословицу: «Бог любит всю троицу». Обратите особое внимание на её нестандартность!»
«Лидер» спокойно посмотрел на атамана:
– Можете использовать любой ствол из трёх.
Возникла давящая тишина. Крапивин еще раз оценил свое решение, хотя осознавал: изменить что-либо он уже не сможет. Выбор был сделан.
«А если я ошибся? Кажется, готов ко всему, хотя умирать на тридцать девятом году жизни – нелепо… Нет, всё будет хорошо! Разведчиком такого ранга, как Новицкий, японцы рисковать не стали бы. За каким дьяволом городить этот огород с заброской, если от пули какого-то бандюги, ценнейшего агента можно отправить к праотцам… Всё это, не более чем психологическое воздействие. И мой «Намбу» специально не отобрали, секунды хватит, чтобы выхватить его и уложить хотя бы одного из этих негодяев. Весь расчет именно на то, что у меня сдадут нервы – ведь глупо погибать человеку: не раненому, не связанному, с оружием под рукой. Но почему они не боятся этого? Впрочем, всё объяснимо: наверняка кто-то сейчас через щель в стене или в потолке, смотрит на мою голову через прицел. Да и сам атаман держит свой наган наготове! Нет, я не мог ошибиться, ведь пословица действительно отличается от традиционной, привычной. Отличается словом: «всю». Значит, во всех!!! пистолетах холостые заряды».
– Действуй, Дима! – кивнул Вьюков. – Можешь использовать любой «крючок».
– Мне своим привычнее, – тот передернул коленчатый затвор «Парабеллума», чуть пританцовывая, приблизился к «Лидеру» и как-то даже участливо глядя ему в глаза, пропел с блатными интонациями в голосе:
– Недолго музычка играла-а,
недолго фраер танцева-ал...
Приставленный к голове ствол показался разведчику ледяным. Потом он стал медленно, но неотвратимо, накаляться. И вот уже затылок жжет, будто не металл прижат к нему, а сфокусированный увеличительным стеклом луч солнца палит кожу.
Как бы ни был готов к любому испытанию подполковник, а щелчок пистолетного бойка все же оказался неожиданным. Он прозвучал оглушительно, будто гром ударил над самой головой. Во рту мгновенно стало сухо и горько, да невиданной тяжестью навалилось вдруг изнеможение. Крапивин повернулся к главарю, нашел в себе силы презрительно и одновременно брезгливо усмехнуться:
– Теперь, надеюсь, всё?
– Да, всё, господин поручик! Проверка закончена, вели вы себя весьма достойно.
Разведчик никак не отреагировал на комплимент, в его голове лихорадочно роились мысли:
«Спасибо этому дёрганому психу «Ржавому», сболтнувшему про голубя – этой неожиданной информации нет цены! Но, погоди, погоди, подполковник… Вдруг никакой голубиной связи не существует вообще? И я, делая вид, что знаю о её существовании, тут же попадусь. Да, похоже на провокацию! Ведь «Гао Шань» о голубях ничего не сообщал. Впрочем, всего даже и он не может знать. Но ведь как-то бандиты контактируют с консульством, получая от японцев задания? Значит, почта есть! Просто «наружка» проворонила это обстоятельство. И как теперь быть с радиосвязью? Ведь через два-три дня японцы забеспокоится её отсутствием и снова отправят голубя… Эх, если б знать тот, особый, радиопочерк Новицкого! Можно было потренироваться и работать от его имени… А вдруг в последнем присланном письме уже сейчас есть вопрос: почему я не выхожу на связь ни с Харбином, ни с консульством? И Вьюков только и ждёт, когда я займусь этим, чтобы сообщить в ответной записке, что связь я как раз веду. Впрочем, вряд ли такой вопрос существует. Рано! Всё-таки ты молодец, подполковник! Какой был соблазн выйти на связь с УНКГБ ещё при следовании к лагерю… Но ведь что-то же удержало, что-то не позволило совершить это. Не оно ли, то пресловутое шестое чувство разведчика, спасавшее не один раз? Итак, что делать? Связаться с нашими я обязан, иначе они не узнают про голубиную почту… Всё, хватит колебаться, надо рисковать!»
«Лидер» глянул на часы, обращаясь к атаману, твёрдо потребовал:
– Вы останьтесь, остальных прошу удалиться. Разговор строго конфиденциальный, я не имею права нарушить инструкцию.
И когда закрылась тяжелая дверь за спиной вышедшего последним Скрынника, начал, внутреннее холодея:
− Вопрос первый, господин Вьюков: за какое время ваш отряд может сняться с места, чтобы экстренно поменять дислокацию?
− Максимум за час, – не промедлил тот с ответом. – А в чём дело?
− В том, что мне пора связаться с Харбином. Сеанс займёт не более пяти минут, но этого вполне достаточно, чтобы запеленговать место выхода радиостанции в эфир.
− Ничего страшного, пусть пеленгуют. Пока краснюки до этих гор дотащатся, нами тут уже и пахнуть перестанет – разобъёмся на «ядра» и «двойки» да свалим. Расположение первое время часто меняли, пока это место не надыбали. Сидим тихо, как мыши, костров на виду не палим, попробуй нас отыщи. Поэтому стационарно тут уже почти три месяца. Думаю, что и дальше обойдётся без приключений, – с откровенной бравадой заявил главарь.
— Вот и прекрасно! Вопрос второй: прежде, чем принять решение о первом выходе в эфир, мне необходимо ознакомиться с содержанием последнего письма, доставленного голубем.
Сузив глаза, атаман мучительно долго смотрел в упор на «Лидера», потом спросил:
− А что вас конкретно интересует?
− Не задавайте лишних вопросов! – возвысил голос разведчик. – Я не из праздного любопытства спрашиваю! И ещё: может быть, вы мне объясните, наконец, чем вызвана такая жёсткая и дотошная проверка, всю подноготную из меня вытянули?
Помедлив, Вьюков извлек из внутреннего кармана пиджака смятый блокнотный листок, сплошь исписанный чётким убористым почерком. Было заметно, что раньше бумагу сворачивали в тугой рулон и обматывали ниткой. Атаман протянул письмо разведчику:
– Доставлено, пока вы добирались сюда с места приземления. Не знаю, какие сложились непредвиденные обстоятельства, но проверку мы сделали именно так, как приказали ваши Читинские хозяева, так что все претензии адресуйте им.
«Лидер» пристально вчитался:
«Срочно сообщите, прибыл ли парашютист? Если да, то некоторые обстоятельства позволяют судить о возможности внедрения чекистами своего агента. Необходимо провести беседу-допрос, обратив особое внимание на следующие факты его биографии, затем устроить контрольную проверку…»
Далее следовали подробное жизнеописание поручика Новицкого и методика контрольной проверки. «Лидер» яростно скомкал бумагу, швырнул на стол, пренебрежительно скривил губы:
– Прибыл ли парашютист… А куда б я делся, черт побери!? Проклятые жёлтые обезьяны, они никогда и никому не доверяют! И по их приказу мне имитирует выстрел в затылок. Впрочем, что-то здесь всё же не так… – на лице разведчика проступило выражение озабоченности. – Вы, когда собираетесь отправлять ответ с голубем?
− Но, позвольте, зачем? – обескуражено спросил Вьюков. − Теперь ведь сами можете обо всем доложить за кордон, минуя консульство.
− Обсуждаете приказ командования, господин атаман? – удивился в свою очередь «Лидер» и назидательно посоветовал. – Немедленно выполняйте поставленную задачу.
– Слушаюсь! – по-военному сказал тот. – Только набросаю десяток слов про то, что вы находитесь в отряде и контрольную проверку прошли.
− Где там моя рация?
Атаман с угодливой готовностью поставил на стол мягкий брезентовый контейнер с «Телефункен». Распаковав его, «Лидер» включил станцию и настроил на основную частоту – 3472. Боковым зрением заметил, как пристально всматривается главарь в светящийся экран волновода.
«Не исключено, что знает волну… Всё значительно серьезнее, чем мы предполагали. Значит, японцы действительно делают на них большую ставку. Хорошо, что шкала специально сбита на несколько делений, даже если кто-то из бандитов и знаком с радиоделом, поймать меня на связи практически невозможно».
Он достал шифровальный блокнот и карандаш, несколько минут заполнял цифрами страницу. Затем надел наушники, взялся за эбонитовую головку ключа. В писк морзянки Вьюков вслушивался с каким-то даже благоговением, почтительно посматривая на радиста. Отстучав радиограмму, разведчик переключил станцию на прием, приготовился записывать. Через три минуты пошла ответная радиограмма, а когда морзянка умолкла, «Лидер», подождав еще немного, выключил рацию. Желтый глазок контрольной лампы медленно остыл. Приложив к заполненной цифрами странице блокнота раскодировочную пластмассовую сетку, разведчик выписал в отдельную таблицу попавшие в квадратные отверстия цифры, дополнил колонки еще какими-то знаками. Напряженно морща лоб, некоторое время убористо писал карандашом. Затем прочел, и лицо его помрачнело.
– Что там? – в голосе атамана сквозило едва сдерживаемое нетерпение.
– Вот теперь я понимаю, почему мне устроена такая дотошная проверка! – угрюмо проговорил «Лидер», переталкивая по столу бланк. – Дело дрянь, Вьюков, читайте сами.
Медленно шевеля губами, словно малограмотный, тот вслух прочел расшифрованную радиограмму.
«Самолет не вернулся, на экстренную связь не вышел. Вероятно, сбит по наводке. Утечка секретности видимо в Харбине. Борт десантный – будут искать парашютиста. РДГ «Свобода» исключить все действия до особого приказа! Связь только с разных точек, удаленных от лагеря на 25 – 30 км. Следующий сеанс на ваше усмотр».
«Лотос».
– Эх-х! – сокрушенно вздохнул атаман, и, витиевато выматерившись, возвратил бланк разведчику. – Как же так с самолётом-то вышло, а?
– В нашем деле без потерь не обойтись… – деревянно проронил «Лидер».
– А, РДГ что означает?
– Разведывательно-диверсионная группа, почтеннейший! Но это ещё не всё: с сегодняшнего дня «Свобода» перестаёт быть разбойничьей шайкой, уж извините за прямые слова, а становится нормальной боевой частью японской императорской армии.
– Во-о-она как, дожились… – капризно выпятил губы Вьюков. – Япошки нами будут командовать!
– Я не понял? – озадаченно поднял брови «Лидер». – Вы что, отказываетесь от сотрудничества? Тогда зачем в консульство обращались за нашей помощью?
– Да нет, нет, всё нормально, – пошел на попятную главарь. – Это я так…
Остекленело глядя куда-то в пространство, он долго молчал, потом медленно и раздельно произнёс:
− Крайнее слово в телеграмме недописано, значит, всё в «цвет»…
«Ему известна каждая мельчайшая деталь, Доихара не поленился. Расслабляться нельзя ни на миг!» – подумал Крапивин. Вслух же насмешливо бросил:
− Очень мило! Наконец-то ваша маниакальная подозрительность удовлетворена. Или ещё имеются вопросы?
− Имеются, – кивнул атаман. – Хочу знать, кто он такой, этот «Лотос»?
– Есть вещи, о которых не принято распространяться! Вам ясно? – тоном, не терпящим возражения, произнес разведчик.
– Как Божий день, – глянул исподлобья Вьюков.
Короткое слово «Лотос» было позывным японского полковника Икэдо Хаяси, отвечающего за операцию по заброске поручика Новицкого в Россию. Этим же словом теперь подписывался под радиограммами советский полковник Шадрин.
[1] Сэнсэй − учитель, наставник (японск.)
[2] «Браунинг» – автоматический пистолет конструкции Джона Мозеса Браунинга, американца, жившего в Бельгии. Оружейная фирма «Фабрик националь» («ФН»), производила, в основном, три модификации пистолета: № 1 – калибра 6, 35 мм., № 2 – калибра 7, 65 мм., № 3 – калибра 9 мм.
[3] Шпак – презрительное прозвище штатского человека, бытовавшее в офицерской среде.
[4] «РФС» – «Российский фашистский союз» – белоэмигрантская военно-политическая организация в Харбине, создателем и фюрером которой являлся юрист К. В. Родзаевский.
[5] Такая статья действительно существовала. Генерал-лейтенант Г. М. Семенов выступил с ней на страницах газеты «Голос эмигрантов» 29. 03. 1939 года. Аналогичная статья, призывающая людей вступать в ряды «РФС», прозвучала и в газете «Мукден», которую редактировал сподвижник атамана Семенова генерал-майор А. Ф. Клерже. Расчёт контрразведчиков строился на том, что выдержки из этих статей, характеризующие антисоветскую деятельность белоэмиграции, публиковались в советской прессе и вполне могли быть прочитаны деятелями организации «Свобода».
[6] Нагоя-ко – Нагоя-порт (японск.)
[7] ЧОН – Части Особого Назначения – «коммунистические дружины», «военно-партийные отряды», создававшиеся при заводских партячейках, районных, городских, уездных и губернских комитетах партии на основании постановления ЦК РКП (б) от 17 апреля 1919 года для оказания помощи органам Советской власти по борьбе с контрреволюцией. После окончания гражданской войны, части «Осназ» принимали активное участие в охране государственной границы с Китаем и Монголией.
Продолжение
