Предыдущая глава
Обер-ефрейтор Вильгельм Кноблауф числился лучшим разведчиком в отряде. До войны он был охотничьим егерем в безбрежных холмистых буковых дебрях Тюрингии, поэтому великолепно разбирался в приметах природы, знал повадки зверей и птиц, умел читать их следы, прокладывать ночью путь по звездам, прекрасно стрелял на звук. К тому же этот белокурый голубоглазый тридцатидвухлетний гигант-ариец обладал недюжинной физической силой и был неутомим в длительных пеших походах. Вот и теперь он, который уже час, без устали шагал впереди разведывательной группы, пробивая в свежевыпавшем рыхлом снегу тропу. Обер-ефрейтор был навьючен как мул: кроме штатного снаряжения разведчика, на его спине в специальном мягком ранце висела портативная приёмопередающая радиостанция «Эри». Словно пять белых призраков скользили за ним неслышным шагом: гауптман Либих, рядовые: Эвальд, Грассер, Шнидтке и Франк.
В густом мелкорослом ельнике, перед пологим спуском в лощину, обер-ефрейтор вдруг резко остановился и, припав на правое колено, выставил перед собой длинный ствол штурмового автомата[1].
– Абтайлу'нг, хальт[2]! – услышали разведчики его приглушенный голос. Прильнув к крутобокому сугробу, они затаились. Стянув с носа закуржавевшую от мороза шерстяную утеплительную маску и застыв в неподвижной стойке, Кноблауф стал чутко принюхиваться, как хорошо натасканный ирландский сеттер во время охоты на вальдшнепа. Потом сделал предупреждающий жест рукой, вынул из ножен кинжал и медленно двинулся вперед. Пятеро остались ждать перед лощиной. Вскоре обер-ефрейтор вернулся. В его поведении был заметен нетерпеливый азарт. Охотник и следопыт, он окунулся в свою родную стихию и теперь упивался очередным лесным приключением. Наклонившись к уху гауптмана, разведчик доложил, что впереди, шагах в двухстах, у небольшого костра, на подстилке из веток крепко спит человек, вооруженный немецким автоматом МП-38. Офицер это, капрал или рядовой, понять невозможно, знаков различия на его полушубке нет. Но то, что он в одиночку ночует в дремучем лесу свидетельствует о многом. Не исключено, что это сбившийся с пути командирский вестовой и при нем вполне может оказаться пакет с секретными документами. Также возможно, что это партизанский связной, идущий к армейскому командованию с важным донесением. Или это телефонист, проверявший линию. Припозднившись, он решил скоротать ночь у костра, подальше от глаз осточертевшего начальства. Есть ли там еще кто-либо? Нет, больше никого не видно, обер-ефрейтор осмотрел местность достаточно внимательно и обнаружил лишь единственный след. Если герр гауптман прикажет, то русского можно взять без малейшего усилия. Риск минимальный, пригревшись у огня, он спит, как убитый. Будет ли с него прок, как с «языка»? Пожалуй, что да. Вестовые и связисты, это весьма информированные люди. Если же обер-ефрейтор ошибается в своих предположениях, то русского все равно придется устранять, ведь утром он увидит по следам, что к ночлегу наведывались гости, но его не разбудили, чтобы пообщаться. А, значит, это были враги и о них надо сообщить начальству.
Либих размышлял недолго, весомые доводы опытного разведчика, имеющего на своем боевом счету с десяток «языков», показались убедительными, и он скомандовал:
– Йоахим, заберите у обер-ефрейтора рацию, вы останетесь со мной. Вилли, Гюнтер, Вольфганг и Зигфрид, идёте за русским. Действуйте, воины, фюрер не оставит без внимания ваше мужество!
Четверо бесшумно заскользили между деревьями, спускаясь в устье широкой поляны. Проводив их взглядом, гауптман глянул на часы – фосфорецирующие стрелки показывали полночь.
Пленный солдат оказался худеньким долговязым парнем, не старше двадцати лет. Заспанный, весь вывалянный в снегу, со связанными за спиной руками, он выглядел довольно жалко. Когда из его рта вынули кляп, юноша отдышался, стал приходить в себя и дико озираться. И, очевидно, долго не мог понять: во сне или наяву он видит всё это: черное в крупных золотых звездах небо, серебрящийся под мягким лунным светом снег, почти сказочный густой лес с мохнатыми елями и окруживших его плотным кольцом нереально громадных вооруженных людей в заиндевевших масках, одетых в странные белые, будто саваны, одежды. Но вскоре оцепенение спало, и он стал осознавать то, что с ним произошло. Однако своим поведением особого волнения или испуга не выказал. И даже не зажмурил глаза, когда его затащили в чащу, где гауптман Либих осветил лицо узко сфокусированным лучом фонарика, а обер-ефрейтор Кноблауф приподнял ему подбородок холодным отточенным лезвием своего «Эдельвейса»[3], и больно, до крови, упёр острие точно в кадык.
– Кто вы такие? – хриплым со сна голосом спросил Павел.
С выраженным акцентом Либих негромко, но внятно проговорил:
– Мы – войсковая разведка Вермахта. Если вы откажетесь отвечать на интересующие нас вопросы, этот кинжал пропорет ваше горло насквозь, – гауптман кивнул на «Эдельвейс» в огромной пятерне Кноблауфа. – Допрашивать по установленным правилам у нас нет ни времени, ни условий.
– А-а-а, значит не русские… – с заметным облегчением выдохнул пленник, – Только не надо пугать, мне терять нечего, я – дезертир. Сам пытался перейти через фронт, но не получилось. Говорить буду только в том случае, если заберете с собой. Поверьте, я знаю немало. Когда решил уходить к вам, стал внимательно изучать обстановку, собирать сведения. И пусть этот… – он скосил глаза на обер-ефрейтора, – уберет свой тесак.
– Хорошо, – кивнул Либих. – Более подробно изло'жите наблюдения в письменном виде, когда вернемся в свое расположение, а пока несколько предварительных вопросов: ваше звание, фамилия, имя, отчество, войсковая часть, ее командир?
– Младший сержант Борисенко Павел Владимирович. Тридцать девятая стрелковая дивизия, семнадцатый полк, пулеметная рота. Служил командиром расчета. Комдив – полковник Шилов, комполка – подполковник Перемолотов, командир пульроты – лейтенант Цырендоржи'ев, – четко доложил пленный.
– Фамилия ротного командира не русская, кто он по национальности? – уточнил Либих, подсвечивая фонариком и делая карандашом пометки в блокноте. Дублируя эти действия, точно так же работал со своим разведблокнотом и обер-ефрейтор Кноблауф.
– Бурят, – пояснил Павел. – Есть такая народность за Байкалом.
– Имя и отчество офицера?
– Боло'т Дашинима'евич, – всё так же бойко отрапортовал Борисенко. Помявшись, уточнил. – А как называть вас?
– Обращайтесь ко мне: господин гауптман, – порекомендовал Либих, внутренне обрадовавшись – первые слова русского прозвучали весьма обнадеживающе. Переведя его показания разведчикам, он продолжал. – Еще вопрос: когда ваше соединение прибыло на этот участок фронта, и какие подкрепления в виде личного состава получило за последнее время?
– Сюда были выдвинуты из Забайкалья в начале августа, – с готовностью заговорил Борисенко. – Подкрепления получали несколько раз, а два последних – полмесяца назад – в количестве трех маршевых батальонов, и на прошлой неделе – в количестве четырех рот. Оба пополнения из Восточной Сибири, и в первом и во втором встретил земляков, поэтому знаю это совершенно точно. Но все равно дивизия укомплектована далеко не полностью, большие потери в нынешних боях. Рота, в которой служил я, уже давно воюет в половинном составе, пулеметные расчеты дотов и дзотов состоят из двух-трех солдат, вместо положенных пяти-шести.
– Откуда у вас сведения такого содержания? – усомнился Либих.
– Говорю же вам, – подчеркнуто объяснил Борисенко. – Слушал, интересовался, запоминал, – у нас болтунов хватает.
– Понятно, – сказал гауптман, ему было видно, что пленный говорит правду, «языков» из этой советской дивизии его разведчики захватывали не в первый раз, данные совпадали. – А что можете сказать об усилении данного участка фронта боевой техникой?
– Лишь одно: все тыловые леса буквально забиты танками и артиллерией, еще совсем недавно их тут не было. Реактивных установок «Катюша» тоже полно, стоят в аппарелях, замаскированы очень тщательно: деревьями, снегом.
– Эти сведения также со слов болтунов?
– Никак нет. Неделю назад сдавал, а третьего дня ездил получать из ремонта станковый пулемет и заодно боезапас для своего дота. Ружрембат и склады далеко за резервной линией обороны, в районе деревни Кирсаново, так что всё видел собственными глазами.
Разведчик раскрыл планшет, извлек карту, снова включив фонарик, долго всматривался в нее, делая пометки карандашом, затем поднял взгляд на Павла:
– Итак, вы утверждаете, что зона сосредоточения прибывающих войск, это лесной массив в районе населенного пункта Кирсаново?
– Так точно, господин гауптман! Мой вывод – в этом месте готовится мощный удар.
– Сроки!? Что вам известно о сроках этого удара? – даже в ночном мраке Павел различил, как напрягся немецкий разведчик. В интонациях его голоса и в том нетерпении, с которым он задал вопрос, отчетливо просквозила тревога и одновременно с ней острая профессиональная заинтересованность.
– Мне об этом ничего не известно, но, думаю, что всё начнется очень скоро, – многозначительно пояснил Павел.
– На чем основаны ваши умозаключения?
– Прежде всего, на концентрации огромного количества боеприпасов на полевых складах ближнего тыла. Пока я получал пулемет, а затем патроны и ждал «полуторку» для транспортировки, прошло полдня, так что возможность походить и понаблюдать была. За это время прибыло около сотни грузовиков со снарядами. В разгрузке машин, в перемещении стрелковых частей, в работах по маскировке техники просматривается явная спешка. Этому, на мой взгляд, есть объяснение – советское командование старается максимально использовать непогоду как укрытие от вашей разведывательной авиации.
Гауптману ничего не оставалось как мысленно согласиться с пленным. Уже почти неделю над районом боевых действий властвовал мощный арктический циклон, принесший низкую облачность и обильные снегопады. Прикованная к аэродромам сложными метеоусловиями германская авиация бездействовала. Бои местного значения осуществляла лишь моторизованная пехота.
– И еще один немаловажный факт, – всё не умолкал Борисенко, – в этот район понагнали кавалерии – куда ни посмотри, всюду лошади, лошади…
– Лошади? – непонимающе уточнил Либих. – И что же в этом особенного?
– А вот что! – с нотками снисходительного превосходства заявил Павел. – Лошадей долго держать без дела нельзя, это танк может хоть год стоять, а им фураж необходим, вода, загон, отдых…
– Что ж, объективная логика в ваших словах, Борисенко, есть, – кивнул разведчик.
– Итак: если на узком участке фронта сосредоточена масса кавалеристов, танков, реактивной и ствольной артиллерии, то становится понятно – быть большой заварухе! Артиллеристы прокладывают огневой коридор, танкисты вбивают в оборону противника клин и устремляются вперед, казаки вырубают саблями всё, что осталось живого и уходят в рейд по тылам противника. Одновременно в дело вводится пехота – она расширяет прорыв и закрепляется на отвоёванных рубежах.
– А вы неплохой аналитик, Борисенко, вам бы не капралом быть, а фельдмаршалом! – позволил себе пошутить Либих. Имея несколько разведвыходов в русский тыл, не в первый раз допрашивая «языка», сейчас он отдавал себе отчет: пленного с таким объемом важнейших сведений ему еще не приходилось захватывать. Тем не менее, следовало задать хотя бы один контрольный вопрос: принимать на веру подобные показания было совершенно недопустимо.
– Тип танков, которые сконцентрированы в районе сосредоточения?
– Видел только «КВ»[4], «тридцатьчетверки»[5] не заметил ни одной.
И не успел Либих изложить вторую часть своего вопроса, как пленный уже сам отвечал на нее, рассеивая тем самым последние сомнения разведчика.
– По внешнему виду бронетехника не новая, явно побывавшая в боях. То же можно сказать и о личном составе: народ обстрелянный, видно сразу, многие с наградами.
Недоверие гауптмана рассеялось окончательно, все встало на свои места. Теперь ему было понятно: куда и зачем русские перебросили из-под города Волхов свою восемьдесят вторую танковую бригаду сто шестнадцатого механизированного корпуса. И укомплектована она была именно тяжелыми танками «КВ», которые обычно применяются при прорывах обороны противника, и исчезла оттуда как раз неделю назад – сведения на этот счет у Либиха были совершенно точные.
И вот сейчас, допрашивая русского пленного, он с победным ликованием осознавал, что далеко не каждому войсковому разведчику удается добыть сведения столь высокой степени важности, а ему, гауптману Вернеру Либиху, посчастливилось это сделать. Прикидывая по карте расстояние, он видел, что сверхтяжелым артиллерийским орудиям вполне по силам достать до лесного массива в районе деревни Кирсаново. Было понятно, почему советские военачальники избрали этот второстепенный по оперативной значимости район для сосредоточения своих войск – вокруг простирались так называемые Малуксинские болота. По мнению русских, германское командование вряд ли могло ожидать нанесения удара в этой местности, считая, что болотистая почва еще недостаточно промерзла под толстым покровом снега.
Гауптман почти физически ощутил, какая огромная ответственность легла на его плечи – тысячи жизней немецких солдат и офицеров находились сейчас в его руках. Надо было как можно скорее передать в штаб полученные разведданные, чтобы командование в кратчайшие сроки успело передислоцировать в этот район дивизионы артиллерии особой мощности для нанесения по противнику упреждающего огневого воздействия.
С невольным злорадством Либих подумал:
«Если я вернусь из этого поиска, то не исключено, что вы, герр Штрамм, вместо того, чтобы необоснованно орать на меня, лично вручите «Дубовые листья» к моему «Риттер кройцу», или досрочно присвоите чин майора».
Гауптман повернулся к радисту Шнидтке и, протягивая ему заполненный бланк разведдонесения, приказал:
– Йоахим, готовьте рацию к экстренной передаче, в эфире находиться не более трех минут.
– Яволь! – тот принялся торопливо разворачивать «Эри».
Пока Шнидтке кодировал и отстукивал ключом радиограмму, гауптман продолжил диалог с пленным:
– У вас неплохо поставлена речь, Борисенко, вы логично рассуждаете и довольно толково изрекаете мысли, но всё это как-то несвойственно… Я ведь не первый раз беседую с русским солдатом.
Солидно и неторопливо Павел произнес:
– Я получил хорошее воспитание, господин гауптман, моя мать из дворянского сословия и весьма образованный человек. А еще я много читал.
– Ответ исчерпывающий, – сказал Либих, затем уточнил. – Вы назвали себя младшим сержантом, но в вашей красноармейской книжке указана иная фамилия, да и знаки различия на вас рядового, как это нужно понимать?
– Долгая история… – тонкие губы пленного повело в кривой усмешке.
– Изложите ее в нескольких словах, – настойчиво потребовал Либих.
– Тогда прикажите кому-нибудь сменить мне бинт на ноге, – Павел опустился на обломок дерева. – И, если можно, дайте чего-нибудь поесть. Как раз успею рассказать.
– Хорошо! – пообещал Либих. И, наклонясь к уху рядового Франка, вполголоса продолжил на немецком. – Зигфрид, выделите этой продажной мерзости бутерброд и стакан кофе. У русских есть неплохая поговорка: «Собака помнит, кто её кормит!»
– Гут! – брезгливо кивнул разведчик и принялся отвинчивать крышку походного термоса.
Тем временем, радист Йоахим Шнидтке закончил радиообмен со штабом, снял с головы наушники, минуту-другую колдовал со своим шифроблокнотом, затем подал его командиру разведгруппы. Короткий текст радиограммы гласил:
«Группе «Норд» следовать в район предполагаемой концентрации русских войск для доразведки и личного подтверждения полученных сведений. Особое внимание обратить на состояние грунта в данной местности.
«Нибелунг»
Позывной «Нибелунг» принадлежал начальнику разведки армии полковнику Гельмуту Кауфману. Это означало, что разведданные, добытые группой Либиха, были настолько важными, что буквально в течение нескольких минут стали достоянием не только дивизионного, но уже и армейского начальства. Гауптман с раздражением восстановил в памяти самодовольную бульдожью физиономию полковника, всем известного перестраховщика и карьериста:
«Усердное ничтожество! Проклятый, жирный мопс! Ты никогда и никому не веришь на слово. Попробовал бы сам прогуляться по тылам русских, до отказа забитых войсками».
Еще раз перечитав радиопослание, Либих тяжело вздохнул и поднял взгляд на тесно сгрудившихся вокруг него солдат:
– Внимание, гренадеры! Выступаем в направлении деревни Кирсаново, нам приказано подтвердить то, о чем рассказал пленный. Идём прямо в пасть врага, поэтому внимание утроить, осмотрительность удесятерить, быть предельно собранными!
Поправляя оружие и снаряжение, разведчики выстроились в походную колонну. Либих тронул за плечо рядового Эвальда, вполголоса произнес:
– Гюнтер, русский будет идти впереди вас, глаз не спускать, отвечаете за него головой. При попытке сбежать – ликвидировать тотчас же.
– Яволь, герр гауптман! – вытянулся солдат.
***
Кто это были: ополченцы, партизаны, тыловики или связисты, выполняющие в лесу какое-то задание? Их автоматы неожиданно ударили со стороны, когда группа Либиха, проведя доразведку в районе деревни Кирсаново следовала редколесым сосняком к линии фронта.
Повалился, сбитый пулями, идущий позади всех радист Шнидтке. Рядом с ним рухнул на снег рядовой Франк, дико вскрикнул, получивший несколько ранений в грудь, солдат Грассер. Успев сбить с ног Павла Борисенко, зашелся в предсмертной агонии один из храбрейших воинов дивизии, ветеран нескольких боевых кампаний, Гюнтер Эвальд. Гауптман Либих и обер-ефрейтор Кноблауф бросились в сугроб и открыли ответный шквальный огонь. Из перелеска отозвались еще несколькими выстрелами и все затихло. Двое нападавших, пригибаясь и петляя, бросились через прогалину, очевидно стремясь уйти в чащу. Пружинисто вскочив, Кноблауф мгновенно, как на загонной охоте, прицелился, нажал на спуск, «Штурмгевер» загрохотал долгой очередью. Один из бегущих упал сразу же, другой сумел пробежать ещё несколько шагов. Будто споткнувшись, сунулся нырком в снег.
− Я схожу, посмотрю, герр гауптман? – обер-ефрейтор оглянулся на Либиха.
− Нет, нет, потеряем время! – категорически запретил тот. – Добавьте им отсюда!
Поднявшись на широкий пень, Кноблауф отыскал мушкой автомата неподвижно лежавших русских солдат, дважды нажал на спуск.
− Достаточно, Вилли, поберегите патроны, – гауптман торопливо менял магазин своего автомата. – Осмотрите теперь наших.
Вороненый ствол пистолета не запотел, когда Кноблауф поднес его к полуоткрытому рту Йоахима Шнидтке.
– Мертв, герр гауптман. И рация прострелена, – проговорил разведчик, перемещаясь к неподвижно лежавшему вниз лицом рядовому Франку. Резким рывком перевернул его, и тот громко и мучительно застонал.
– Зигфрид ранен!
– Он в сознании?
– Никак нет.
– Проверьте Грассера и Эвальда, да поторопитесь!
– Оба тяжело ранены, и тоже без сознания! – вскоре доложил обер-ефрейтор.
Ногой, обутой в меховой егерский ботинок с высокой шнуровкой, Либих толкнул в бок неподвижного Борисенко:
– Русский, ты жив?
– Жив… Я… Я жив, господин гауптман! – возбужденно забормотал тот, приподнимая залепленное снегом лицо. И в лютом страхе зажмурился, увидев у самого лба закопчённый пороховой гарью срез автоматного дула.
– Задело? – глаза немецкого офицера не мигая, смотрели в упор.
– Вроде, нет… – панически осматривал себя Павел.
– Тогда поднимайтесь, необходимо быстрее убираться отсюда, на стрельбу могут отреагировать! Надо использовать позёмку, она быстро заметёт следы отхода. – Либих с угрюмой выразительностью перевел взгляд на Кноблауфа. – Действуйте, Вилли…
Тот молча кивнул, нагнулся над раненым солдатом Франком. Уперев ствол пистолета в его грудь, напротив сердца, нажал на спуск, тело Франка судорожно выгнулось и затем обмякло.
– Теперь контрольный, обер-ефрейтор!
Кноблауф сдернул с солдата каску, приставил пистолет к затылку уже мертвого человека, выстрелил. Голова Франка мотнулась. А еще через полминуты девственно-белый снег окрасился алой кровью, брызнувшей из черепа рядового Грассера.
Расширенными от дикого ужаса глазами Павел Борисенко следил за тем, как немцы расправляются со своими ранеными товарищами. Значит, у них такой закон! Или так предписывает их боевой устав!? Боже, а если бы пулями русских зацепило и его? Он вдруг поймал себя на мысли, что подумал о соотечественниках как о чужих… «Русские» могли убить или ранить его, Павла! А кто же теперь он сам: русский или уже нет? Мысли путались в его воспалённом сознании. Резкий голос Либиха вывел Борисенко из полуобморочного состояния:
– Долго копаетесь, Вильгельм!
– Я… Я не смогу этого сделать, герр гауптман. С Гюнтером мы воюем вместе с тридцать девятого, прошли всю Европу. Позвольте, я пронесу его через фронт?
– Вы сошли с ума, обер-ефрейтор Кноблауф! – взорвался Либих. – Разве не видите, что он безнадежен? Три пули в бок!
И в эту минуту рядовой Гюнтер Эвальд медленно открыл помутневшие глаза. Лицо его исказилось мучительной болью, когда он заговорил, прерывисто и хрипло:
– Стреляй, Вилли, мне… все равно конец… Ведь если бы тебя… тогда и мне… пришлось бы тоже… Действуй, друг… Что написать Сабине, ты… знаешь… – кровь запузырилась на посиневших, сведенных предсмертной судорогой губах разведчика.
В тиши зимнего леса ударило еще два выстрела.
Теперь их осталось трое. К исходу дня они приблизились к линии фронта, затаились в глухом перелеске, дожидаясь темноты и собирая силы для последнего броска. Фронт гремел орудиями впереди, всего в нескольких километрах. Когда-то в этих местах проходила линия обороны, вся местность была изрыта траншеями и окопами, под снегом угадывались крытые в несколько накатов блиндажи, повсюду виднелись контрэскарпы и противотанковые надолбы, остовы обгоревших танков и разбитых орудий.
Оглядевшись, гауптман Либих принял решение:
– В лесу нас могут выследить, слишком он редкий. Идемте в блиндаж, там скоротаем время до ночи. А в случае облавы, займем круговую оборону и получим возможность отстреливаться как можно дольше.
Они подползли к траншее, полузаваленной снегом, спустились в нее и по ходу сообщения подобрались к блиндажу.
– Вперед, Вилли! – скомандовал гауптман. Но обер-ефрейтор, пристально глядя на него, не сдвинулся с места. Потом указал глазами на Павла. Либих понял его красноречивый взгляд:
– И думать об этом забудьте! Русского надо сберечь любой ценой, иначе нам не стоит возвращаться. Такого «языка» больше не достать. Ну, идите же!
– Яволь! – Кноблауф осторожно, на четвереньках, двинулся по траншее, шаря руками под снегом, проверяя, нет ли мин. Добрался до распахнутой настежь двери. Возле входа намело большой сугроб. Перешагнув через него, обер-ефрейтор вошел в помещение, внимательно осмотрелся и призывно махнул рукой:
– Все в порядке.
Пропустив вперед себя Борисенко, Либих ступил через порог и попытался прикрыть за собой дверь, но Кноблауф остановил его:
– Не следует, герр гауптман, теплее от этого не станет, а возможность контролировать подходы потеряем.
Либих молча согласился с ним. Подойдя к нарам у стены, он устало присел на скрипнувшие доски и тотчас же оглушительный взрыв сотряс блиндаж.
«…Контрольный выстрел! Контрольный выстрел! Контрольный выстрел!» Как тонущий человек, видя через синюю толщу воды меркнущий и удаляющийся диск солнца, последним отчаянным усилием пытается выгрести на поверхность, так и оглушенный взрывом мины-ловушки Борисенко заставил себя подняться из-под груды земли и деревянных обломков.
«Контрольный выстрел!» – снова кольнуло в мозгу кошмарное воспоминание. Он лихорадочно ощупал себя, осмотрел, насколько это было возможно в густой пыли, поднятой взрывом. Больше всего он сейчас боялся лишь одного: если его зацепило осколком, то фашисты будут добивать пулей в сердце, а потом произведут тот самый контрольный выстрел. И так же, как у раненых немецких разведчиков, из его затылка брызнет на снег алая дымящаяся кровь.
Но тихо было в исковерканном взрывом блиндаже. Уже осела пыль, а Борисенко всё стоял столбом возле иссеченной осколками чугунной печки, спасшей ему жизнь. Потом в углу кто-то зашевелился, и сдавленный стон донесся до плохо воспринимавшего звуки Павла. Шатаясь, он двинулся вперед. У стены наткнулся на обер-ефрейтора Кноблауфа, заваленный по плечи обломками бревен и досок, тот лежал на спине, признаков жизни заметно не было. У разбитых нар корчился на полу гауптман Либих. Взгляды русского и немца встретились.
– Борисенко… Или как там тебя, Горяев, помоги… – бледное лицо гауптмана было искажено выражением нечеловеческой боли. Павел наклонился к нему. Белый маскхалат разведчика изорвало осколками. На груди и на животе расползалось кровавое пятно. Лихорадочно блестя глазами, Либих спросил громким, срывающимся шепотом:
– Обер-ефрейтор жив?
– Нет, он убит.
– Убит… – гауптман обессилено уронил голову, но тотчас же поднял ее. – Послушай, солдат... Ты мне должен помочь: достань из ранца медицинскую укладку, сделай... перевязку. Я чувствую, что... смогу идти, если... обопрусь о твое плечо. Вот карта… – он с неимоверным усилием перетянул за ремешок планшет на живот. – Здесь отмечено расположение русских, я покажу тебе... стык их двух дивизий, где мы сможем пересечь... фронт. В том месте обороны почти нет – густые, почти не… непроходимые леса… этим... путем мы пробрались сюда. И тогда… – раненый судорожно закашлялся, вокруг рта появилась кровь.
– Что тогда? – напряженно уточнил Павел, когда приступ раздирающего кашля у немца прошел.
– Тогда можешь считать себя до… конца жизни обеспеченным человеком... я отправлю тебя в Германию... Там, на балтийском побережье… в Кёнигсберге... наш родовой замок… Мой отец полковник в отставке, почетный ветеран Вермахта… – голос раненого хрипел на пределе, обескровленное лицо было белее снега. – Ты будешь окружен почетом в семействе… рыцарей, если… спасешь меня. А захочешь… станешь сражаться с коммунистами… в разведке диви… зии…
– Хорошо, – подумав, согласился Павел. – Я сделаю всё, о чем просите, господин гауптман. Поднимайтесь, я перевяжу вас на воздухе, там чище. И надо уходить отсюда, на взрыв могут прийти.
– Канонада кругом, никто… не обратил внимания. Впрочем, ты прав, пора уходить, темнеет…
– Беритесь за шею, господин гауптман. – Борисенко наклонился. Кое-как ему удалось поставить Либиха на подламывающиеся ноги и доковылять в обнимку с ним до выхода. Немец оказался тяжел, и ранен, видимо, был серьезно. Обдирая с полушубка Борисенко хлястик, он рухнул у двери блиндажа и потерял сознание. Очнулся, когда Павел приложил к его горящему лбу горсть снега.
– Я… Я, очевидно, не смогу идти. Сделай перевязку… и тащи меня волоком. Буду кричать от боли... не обращай... внимания. Помни: я… мои родители… никогда не забудем твоего подвига…
Павел какое-то время размышлял, потом медленно отодвинулся от немца. Взгляд его стал колючим и холодным.
– Нет, гауптман, я передумал! С тобой фронт не перейти, так что прощай.
– Ты не посмеешь бросить меня! – Либих в отчаянии схватил его за ногу. – Ты дезертир и убийца своего товарища, тебя ожидает полевой суд и расстрел.
Недобро прищурившись, Павел усмехнулся:
– Позавчера меня не убил ваш снаряд в доте, сегодня не убила наша мина, значит – не судьба, еще поживу… А тебе, гауптман, хана, в свой балтийский замок ты уже не попадешь. Давай-ка сюда мои документы, а то чуть было не забыл, – он протянул руки к планшетке немца, расстегнул её, достал красноармейскую книжку Федора Горяева, забрал также и блокнот разведчика с записями о нём, Павле. Мимолетно подумал, что такой же блокнот имеется и у Кноблауфа, но для того, чтобы извлечь его из-под груды деревянных обломков и мусора уже не оставалось времени. Павел хмуро глянул на немца:
– Твой пистолет я, пожалуй, тоже заберу, а то ненароком пальнёшь мне в спину… – с этими словами он придавил обессилевшего офицера к земле, выхватил из неуклюжей треугольной кобуры оружие. Тяжелый вороненый, с длинной, косо поставленной рукояткой «Парабеллум» теперь находился в его ладони. Павел отпрянул от разведчика и снял пистолет с предохранителя.
– И вот ещё что, гауптман, живым оставить я тебя не могу: если найдут наши – непременно заложишь. Так что уж не обессудь…
Борисенко терпеливо ждал, что предпримет Либих после этих слов: может быть станет униженно умолять о пощаде, а может оскорбит, плюнет в лицо, попытается ударить и, тем самым, разозлит его. Тогда можно будет еще более мотивированно и с еще большим наслаждением всадить в немца пулю. Но тот, всего лишь несколько минут назад просивший помощи, теперь молча смотрел на Павла непреклонным взглядом. Потом судорожно облизал черные спекшиеся губы, неимоверным усилием снял руки с груди, положил их вдоль тела. Отодвинул локти от боков, а ладони с выпрямленными пальцами, по-прусской воинской традиции, прижал к бедрам. Соединив ноги и развернув плечи, вытянулся на снегу, словно принял положение «смирно». Павлу показалось, что офицер даже прищелкнул сапогами, как это делают военные, отдавая честь.
… А все именно так и было – собрав воедино достоинство, мужество и волю, гауптман Вернер Либих прощался с жизнью и готовился возглавить посмертный строй своих погибших солдат. И Борисенко вдруг отчетливо понял, что этот беспомощный и обреченный человек, доживая последнюю минуту, уходит несломленным, что он тысячекратно сильнее его, вооруженного.
Наводя пистолет на раненого, Павел удивлялся самому себе: убивать ножом он теперь умел, но убивать человека выстрелом в упор ему еще не приходилось, а рука, тем не менее, не дрожала от страха. Впрочем, о каком страхе могла идти речь? Дрожь в руках, ужас от убийства, всё это осталось там, на заснеженной лесной поляне, вместе с окровавленными затылками немецких разведчиков и во взорванном пулеметном доте, вместе с затухающим ненавидящим взглядом Федора Горяева.
И еще один взгляд присутствовал, это был немигающий взгляд немецкого офицера. Напряженно и сосредоточенно всматриваясь, Борисенко никак не мог понять, чего больше в этом взгляде: глубочайшего презрения и ненависти, или дикого предсмертного страха.
Напряженный палец Павла медленно и неотвратимо выбрал короткий свободный ход курка, на мгновение задержал спуск. Гауптман Вернер Либих глаза не закрыл, и даже не зажмурил их, смотрел в черный зрачок собственного «Парабеллума» прямо и недвижно. В сумерках промозглого зимнего вечера прозвучал отрывистый пистолетный выстрел. И тут же еще один – контрольный. Сегодняшний утренний урок не прошел даром.
[1] Штурмовой автомат калибра 7, 92 мм конструкции Гуго Шмайссера, («Штурмгеве'р»). Предназначался исключительно для вооружения частей СС, горных егерей и танковых войск Вермахта. Имел приспособление для установки подствольного гранатомёта и прибора ночного видения.
[2] Отделение, стой! (немецк.)
[3] «Эдельвейс» – кинжал, выполненный в виде небольшого обоюдоострого тевтонского меча. Находился на вооружении войск СС, горных егерей и гренадерских подразделений Вермахта.
[4] «КВ» – Климент Ворошилов, название тяжелого советского танка.
[5] «Тридцатьчетверка» – Т-34, марка среднего советского танка.
Продолжение
