АКТ II. ПУТЬ.
Я уже подошёл к дому, как вижу, что вокруг него бегал кто-то. Следы собачьи прям так и кружат возле ворот. Ещё и запахом знакомым от них веет. Вспомнить не могу, кто это. Но кто-то тут точно был, пока я шастал где попало.
Какой из меня охранник, что чужие вокруг дома ходят? Надо бы разобраться, да ещё и вспомнить, кому принадлежат эти… собачьи следы?
Идут они направо, значит и я пойду. Может, кто-то меня искал? Какой-то очень давний знакомый, раз я его знаю, а вспомнить не могу. Что-ж, будем, значит, разбираться. Далеко он не мог уйти, деревня ведь у нас маленькая.
Прохожу мимо деревьев, на которых вороны сидели, а там и нет уже никого. Ветки только от ветра трусятся, дрожат. Видно, не они ворон согревали, а вороны их.
Пошёл дальше, как вижу три чёрные фигуры по центру дороги стоят, что-то вынюхивают. Это именно те три дворняги, о которых я рассказывал. Чёрный, что больше, на волка похож, рыжий, что на лису смахивает, и бурый как медведь – вожак их, самый старший.
Они, ведать, тоже следы нашли. Тоже ищут. Я-то это пораньше сделать должен. Может, это мой забытый друг? А они его загрызут, если по следам пойдут. Хотя, я только врагов хорошо помню…
Обойду-ка я этих трёх зверей по задворкам, а потом опять в деревню зайду. На задворках, конечно, и не такие повстречаться могут. Помню, как приходила к нашему двору женщина соседская, так они с бабкой-хозяйкой часа два трещали. Я так, мельком послушал, что на задворках бешеная лиса водилась. Уже двое курей у неё своровала, одни перья остались. И на людей, говорит, может кинуться! Что уж говорить о маленьких собаках, вроде меня.
И всё же, лису я хотя-бы не видел ни разу. Может её и не существует, а курей двух у этой соседки никогда и не было. А три дворняги я вижу чаще, чем хотелось. Обойду-ка я их лучше…
Пока обходил по высоким сугробам, понял, что смеркается уже. Там, над самым горизонтом, начало разгораться яркое пламя, окрасив открывшееся небо в оранжевый, алый и жёлтый цвета, переливающиеся друг в друга.
Ох, если бабка-хозяйка увидит, что на месте меня нет, ох отхвачу я… Не видать мне ни костей, ни мяса. Только каша варенная, да кожура картофельная.
Прибавил я темп, уже вижу проход узкий между дворами, как гляжу, а поодаль от домов мужик бродит, тот, что с ружьём мимо дома нашего брёл. Шарит, он, шарит, что-то рыщет в снегу, ворчит.
А сугробы за деревней большие. По колено взрослому мужику, а мне и вовсе выше крыши. Потерял что ли он чего? А иначе какой чёрт может потянуть в такие сугробы?!
Надо помочь мужику, а то замёрзнет под самыми домами. Только к весне его так и найдут.
К вечеру снег, подобно небу, в огненный цвет перекрашивается. Казалось бы, коснёшься него, а он и обжечь может. И обжигает ведь… только наоборот.
Не хочу я в сугробы с головой нырять. Сяду на краю протоптанной дороги, подзову его.
– А-у-у-у-у… - завыл я, одним глазом посматривая, - а-у-у-у…
Мужик вдруг замер, выпрямился, огляделся вокруг, рукой от садящегося солнца прикрываясь.
– Ты чего скулишь, пёс? Помог-бы лучше… - крикнул он мне каким-то обиженным или напуганным голосом.
– А с чем помочь-то? – спросил я в ответ.
Мужик постоял, подумал, оттряхнул колени от снега, и вдруг как заплакал:
– Да я… душу потерял я… в снегу где-то она затерялась.
– Душу, говоришь, потерял? Это дело частое, но поправимое.
Хочу - не хочу, а лапы запачкать придётся. Благо, природа одарила меня лёгкостью не только ума, но и головы. Сугробы тушку мою держат, провалиться не дают.
Подхожу поближе к мужику, а у того уже кулаки замёрзли, не разжимаются. И сколько он тут ищет уже? Час, аль два?
– Найдём мы твою душу. Где ты потерял её?
Мужик огляделся кругом, осмотрел свои тропы, что натоптал, и пожал плечами:
– Не знаю я. Тут где-то.
– А чего ты делал тут?
– Душу искал…
Странное дело вырисовывается. Ничего, разберёмся. Видимо, мужик ещё и ружьё потерял. Когда я из будки посматривал за ним, тот с ружьём-то был. Потому-то и потерял душу! Кто-ж в здравом уме оружие с собой носить будет? Оно с душой не ладит. Та сразу высыпается, как порох чует.
Бродили мы так вдвоём по снегу, пока мужик совсем не задубел, на колени свалившись, сам себя обнимая. У него уже и лицо не двигается. Замерло в обиде на весь мир и таким-же осталось. Только слёзы по щекам всё текут и текут.
– Иди-ка ты, мужик, домой. Я душу твою найду, если сам не околею, - махнул я на него хвостом.
– Да не найдёшь ты ничего. Ты-ж и в следах своих разобраться не можешь, блохастый! – фыркнул мужик, но послушался.
Встал он, да так и побрёл, сам себя обнимая.
Ох уж эти бездушные. И как он умудрился в таком сугробе то…
Только скрылся мужик из виду, как гляжу - опять следы. Опять собачьи. Ведут куда-то в поля, к лесополосе. И пахнет от них точно также.
Может, их хозяин и утащил душу? Своей у него нет, вот он чужие ворует. Пройдусь-ка я туда, авось найду чего.
А деревня всё дальше. Так, за каким-нибудь холмом и скроется. Небо уже малиновое, солнце в снежной долине почти растворилось. Не видать его. Только лучи последние выглядывают.
Это всё красиво, конечно, да вот только холодно. Ну ничего, мне, считай, последний рывок остался! Чувствует моё собачье сердце, что цель близка!
Впереди два коршуна в небе кружат. Кажись, тоже на следы смотрят. Или на меня…
Коршуны в наших краях суровые – собаку утащат. Я б и сам не поверил, пока не увидел-бы. Нет, со мной такого, конечно, не бывало. Да вот только у соседа напротив тоже дворняжка белая жила. Всё мы с ней перенюхивались через забор, шептались. А в один миг гляжу я на её двор из будки, а сверху что-то чёрное летит. Дворняжка ходит вокруг яблони, места себе не находит. Опасность чует. А потом… как же это быстро было… чёрное нечто как устремится вниз! Я и глазом моргнуть не успел, как смотрю, а оно тащит в лапах когтистых облачко, да улетает прочь. Дворняжка и поскулить не смогла. Сразу на тот свет…
Вот, как бы со мной сейчас подобного не случилось. Зима – время голодное. То событие весной было, когда еды невпроворот, и то коршун собакой не побрезгал. А сейчас, когда птица голодает неделями, не по себе мне как-то…
Благо, лесополоса уже прям перед носом. Так и укроюсь, пока пернатые не отвяжутся. И следы эти между деревьями юлят, будто кто-то оторваться хочет, запутать меня. Ох, сколько же тут валежника! Сухие старые стволы, что попадали друг на друга. А меж всего молодые деревца, что уже выше, да ещё не крепче. Трудно им жить среди мёртвого старого валежника, что грибком, да мхом поросло. Эх-эх-эх.
Пришлось мне пробираться между всем этим завалом, да вот только беда случилась там, откуда не ждали. Пока я на молодые деревья смотрел, следы-то пропали! Я морду вниз, а под лапами только свои, собственные.
Развернулся, пошёл обратно, а там тоже мои. Что-ж я… тупик ничейным следам нашёл? А бывают-ли ничейные следы? А бывают-ли мужики бездушные?
Что за чёрт? Потерялся я, вот что!
И куда теперь? В обоих сторонах лес, а между ним поля заснеженные. По следам своим-же хотел пойти, так не могу! Нету их. Оборвались, стоило в лесополосу зайти.
Замёрзну я тут, ох замёрзну…
Не оставалось мне ничего путного, как силы свои сберечь на пень усевшись. Буду думать, как дальше быть. Деревня-то прям впереди, как на ладони. А пройти к ней не могу. Не ходят тут прямыми тропами зимой – нельзя! Надо свою найти, а её нету нигде. Коршуны крыльями своими замели, в ловушку свою загнали. Сейчас как вьюга завоет…
Уже луна поднялась. Смотрит на меня совиными глазами, потешается.
– Чего смеёшься?! Смешно тебе? Когда солнце покажется, посмотрим, кто смеяться будет!
Нет, нельзя так.
– Милая луна, помоги пожалуйста! Взмахни своими совиными крыльями, покажи путь. Осмотри округу своими совиными глазами, найди собачьи следы. Их тут немного. Всего одни и те – не мои.
«Угу!» - ответила мне луна, переминаясь с лапы на лапу, чтоб не замёрзнуть.
– Да не умею я «угу»! Могу завыть, это попроще, - ответил с обидой я, сам переминаясь с лапы на лапу.
– Угу! – согласилась луна.
Ну я и набрал полную грудь воздуха. И начал выть, что были силы. С такой жалостью, такой грустью, что самому тоскливо стало. А луна смотрит, наслаждается. Ей то всё одно – представление забавное. Что замёрзну я – комедия, что найдусь – комедия.
И всё же красивая она, луна! Налюбоваться не могу. Так и хочется выть для неё. Глаза её синие, бездонные, переливаются морозной светлостью. Смотрит она на округу, не моргает. Видно знает, что ночью единая хозяйка здесь.
Наверное, видит, как бабка моя с ума сходит, ищет меня. А может и не ищет. Сдался ей так охранник, что из дому сбегает? Тут-то мне и место – в заброшенной лесополосе. Привели меня ничейные следы, чтоб тут остался, да не мешал никому.
Ни воронам, что из снега драгоценности достают, ни детям, что катаются наперегонки, ни дворнягам, ни бездушным мужикам!