НОСТАЛЬГИЧЕСКОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ С ПОЭТОМ
В конце шестидесятых – начале семидесятых годов я работала фотокорреспондентом в тотемской районной газете «Ленинское знамя». Коллектив редакции был в основном молодой. Жили весело, интересно. Родная моя Тотьма была тихим городком с зелёными улицами и скверами, а Сухона наша – бойкой, оживленной рекой. Шли пароходы, переполненные пассажирами. Очереди за билетами в кассе речного порта занимали с вечера. Рейсовые автобусов летом не было, дорогу до Вологды приводили в порядок только к декабрю, когда снег закроет рытвины да ямы. 12-местных самолетов «аннушек» летало немного, тоже было нелегко на них билет достать. Зато как интересно и приятно «плыть, плыть, плыть», как писал Рубцов, на медленном теплоходе по широкой спокойной реке! Жаль, что не испытать уже здесь удовольствие тех давних лет.
Приезжало тогда в Тотьму немало гостей именитых. До сих пор этот живописный городок любят художники, писатели. Конечно, многие из них, особенно поэты, заходили к нам в редакцию встретиться с друзьями тотьмичами, выпить вместе нашего клюквенного винца, на бильярде сразиться. Да ещё гонорар заработать за свои стихи в газетке. Его приезжим гостям выдавали сразу, авансом, не дожидаясь публикации. Пятёрка, а то и десятка за подборку стихотворений – очень даже неплохо в те времена. Хватало и на клюквенное вино, и на обед с ужином, и на билет до Вологды. А главное – ехали вдохновиться, пообщаться с природой и с народом в этом истинно русском крае. В стихотворении «Последний пароход», посвященном памяти Александра Яшина, Николай Рубцов писал о таком вот путешествии по Сухоне:
В леса глухие, в самый древний град
Плыл пароход, разбрызгивая воду, -
Скажите мне, кто был тогда не рад?
Смеясь, ходили мы по пароходу...
Вот сейчас бы так нам, бедным поэтам! Приехал в путешествие, только что написанные стихи сдал для публикации в местную газету – и получи заработанное. Стихи нынешних поэтов тотемская газета, как и другие, публикует, а о гонораре нигде и речи нет. Наскрести бы денег на зарплату штатным сотрудникам.
В те далёкие времена я, так же как и Рубцов, очень любила наш уютный патриархальный городок - такой, каким он был. Поэт писал о Тотьме той поры:
Тот город зелёный и тихий
Отрадно заброшен и глух.
Достойно, без лишней шумихи,
Поёт, как в деревне, петух
Для меня всё это знакомо, дорого, незабываемо! С детских лет наслаждалась отрадой такой вот тихой спокойной жизни среди природы. Немало уединённых уголков находили мы для своих игр и приключений. За три копейки на пароме уплывали на другой берег в чистый и светлый бор, где грибов и ягод всем понемногу хватало. В молодости уже уходили подальше, осваивая окрестности. Рубцов полюбил на весь свой век эти благодатные места. Не могу без волнения читать строки, которыми он заканчивает стихотворение «Тот город зелёный»:
Но вечно пусть будет всё это,
Что свято я в жизни любил:
Тот город, и юность, и лето,
И небо с блуждающим светом
Неясных небесных светил...
Но на Земле ничто не вечно. Много изменилось с тех пор в нашей маленькой Тотьме! Люди живут в домах и квартирах с удобствами, морс у киоска не пьют, а сидят в кафе и ресторанах, ходят и ездят по асфальтированным улицам, где-то даже уложенным красивой плиткой мостовым. А до Вологды, как говорится, рукой подать: дорога прекрасная, быстро бегут автобусы и маршрутки, да и собственные автомобили у тотьмичей имеются. Но Сухона обмелела, затихла, зарастает ивняком. Только рыбацкие лодки здесь и увидишь. Сейчас в жаркое время по ней, в рубцовское время глубокой, полноводной, можно до середины добрести, замочив ноги немного выше колена. И всё же осталась Тотьма зелёным городком, куда влечёт неудержимо не только тех, кто здесь родился и жил. Влечёт и Сухона с её живописными берегами.
В любую пору, когда бы на родину ни приехала, обязательно похожу, посижу у реки, а теперь уже и у памятника поэту, для которого выбрано красивое место – среди берёз на крутом берегу. К реке он сидит спиной, а смотрит на город, на улицу Красную, где не раз бывал в гостях у друзей. Рядом дорога (единственная в Тотьме оставшаяся мощёной камнем) спускается к реке – туда, где в его время стояла пристань, толпился народ. А в последние годы - тишина и безлюдье.
Больше всего люблю приходить к Сухоне ранним летним утром, наблюдать, как над рекой рассеивается туман, как поднимается солнце. Однажды в такую пору у памятника Рубцову написала стихотворение:
Какое утро! Солнце всходит
И розовеют облака,
Плывут в лучах его восхода.
В тумане прячется река.
И ветерок – приятный, лёгкий –
Разносит аромат полей.
И слышен голос издалёка –
Вновь славит утро соловей.
Зовёт на холм, где под берёзой
Сидит, задумавшись, поэт.
Ушёл в мечты, виденья, грёзы,
Так пребывает много лет.
Проходят дни, проходят годы.
Нет пароходов, теплоходов,
Но всё плывут в лучах восхода
И розовеют облака.
Давным-давно нет голубого дебаркадера – причала с гостиницей. У берега стоит летом только рабочий катерок «Соловей», небольшая команда которого расставляет на Сухоне бакены. Когда впервые увидала его в светлое июньское утро, чуть выше, под стенами Успенского храма распевала любимая всеми птичка, именем которой речники назвали свой катерок. Я тут же написала экспромт, который опубликовала тотемская газета. Вот несколько строк из этого стихотворения:
Ранним утром на реке моей
Только я да катер «Соловей».
А в кустах прибрежных соловей
Уж давно живёт среди ветвей.
В это утро он опять поёт
Возле храма и у светлых вод.
Снова продолжаю путешествие в прошлое. Была я тогда девочкой тихой и скромной. К гостям редакции особого интереса не испытывала. Но испытывала сильную неприязнь ко всем пьющим людям, так как в семье моей и среди наших знакомых таких не видала. С Рубцовым и другими гостями из Вологды общались и дружили мои коллеги постарше. Не помню, куда их приглашали на встречи с читателями. В тотемской библиотеке, в школах гостей-писателей всегда хорошо принимали. Но я в те годы писала не о том, открывала для себя село, досель мне неизвестное. Кто-то, может быть, не поверит, но мимолетной беседе с именитыми гостями предпочитала поездку в какую-нибудь дальнюю деревню, где жили-поживали старики и старушки древние, тихие и задумчивые, как рубцовский Филя, о котором, конечно, узнала позже.
Тотемские журналисты Александр Королев, Василий Баранов и другие общались с гостями из Вологды запросто, по-свойски. Не слышала я ничьих восторженных отзывов об их стихах, которые печатались в «Ленинском знамени» - некоторые только-только написанные. На третьем этаже редакции была бильярдная, корректорская и моя фотолаборатория. Рубцов не раз с кем-то играл в бильярд и даже заглядывал в нашу дверь. Но дальше мы его не приглашали. Я проявляла плёнки, печатала фотографии, чтобы поскорее всё сдать да снова отправиться по колхозам. А стихи читала Пушкина, Лермонтова, Фета, известных советских поэтов.
Удивляюсь, почему не попросили меня сфотографировать кого-то из вологодских авторов к подборке их стихов на литературную страницу газеты. Самым представительным и импозантным казался тогда Виктор Коротаев. Солидный, с окладистой бородкой, а главное – чаще пребывал трезвым. Его по собственному желанию сфотографировала. Правда, наспех, мимоходом, он куда-то спешил, интересного снимка не получилось. А, встречая Рубцова, я, правильная девочка, просто шарахалась в сторону. От него всегда крепко пахло спиртным, да и одет был небрежно, неопрятно. Всё это у меня и подруги Нади, тогда корректора, симпатий не вызывало. Поднимаясь наверх, мы старались быстрее прошмыгнуть к себе мимо нетрезвой компании в бильярдной, хотя с другими гостями я играла в бильярд с удовольствием и даже в этой игре преуспела.
Много лет спустя, когда узнала и полюбила поэзию Рубцова, написала о нём стихотворение-воспоминание:
Странный парень по прозвищу «Шарфик»
Поднимался наверх в мезонин.
Эх, была бы в ту пору постарше,
Я б тогда познакомилась с ним.
Он гонял на бильярде шары,
То грустил, то смотрел веселее.
Отвлекался порой от игры,
Серый шарфик болтался на шее.
Получая скромный гонорар
За стихи в редакции газеты,
«Клюквенного» в Тотьме покупал
Или пиво с кем-то пил в буфете.
Занимал, бывало, на билет,
Чтоб доехать до своей Николы.
Полевых цветов набрав букет,
Дочку навещал, детдом и школу...
Теперь я знаю: он искал покоя
На берегах реки, среди полей.
Жил нелегко, с измученной душою
Прошёл свой путь нелёгкий по земле.
Шарфиком, иронизируя, Рубцова прозвал Евгений Евтушенко, который и в творчестве своём, и в жизни был далёк от него. Но, удивительно, другой, тоже городской поэт Станислав Куняев написал о Рубцове:
В его натуре открывалась мне
Печаль по бесконечному раздолью,
По безнадёжно брошенной земле,
Ну, словом, всё, что мы зовём любовью.
В те годы на редакционном уазике, а то и пешком, на попутных машинах я добиралась в дальние уголки района. А дороги были чаще всего почти непроезжие. Мне очень нравилась романтика таких путешествий. Однажды со своим довольно увесистым чемоданчиком (обычно там было два фотоаппарата, сменные объективы к ним и большая лампа-вспышка с тяжёлой батареей), перебравшись через Сухону на пароме, я шла из села Красное как раз в те края, где прошло детство Рубцова. Конечно, тогда об этом не думала. Был конец апреля. В колхозах - весенняя пахота, сев. Это в деревне и труд тяжелый, и праздник. Меня, конечно, отправили фотографировать передовиков-трактористов.
И праздник весны в лесу: только-только распускалась первая листва, на разные голоса распевали птицы. Дорога в основном шла среди высоких сосен. Ещё не просохшая после зимы, была сырая и грязная. Шагая по лужам в сапогах, я наслаждалась запахами леса, птичьим разноголосьем и своим одиночеством среди могучей пробуждающейся природы. Повсюду яркие солнечные блики. Но снимать на чёрно-белую пленку такую сияющую весну было трудно. Для этого надо часами бродить по лесу в поисках сюжета. А у меня командировка сначала в колхоз «Сигнал». Оттуда уже как-нибудь отправят и до Николы. Отдыхая на пеньке или поваленном дереве, пыталась излить свои восторги в стихах, но всё были смешные, торопливые и неумелые попытки.
Десятки лет прошло, а день тот весенний в памяти живёт. Живёт в памяти и тракторист, которого потом разыскала в поле. Он спал на лужайке у вспаханной борозды среди цветущих фиалок. Не очень деликатно разбудила его и даже возмутилась: «Что это вы спите среди белого дня? А ещё передовик!» «Да я девушка, ночью пахал, ночи-то уж почти белые. Чего, думаю, домой уходить, отдохну, да снова за работу». Мне бы и снять его на лужайке среди весенних цветов! Нет же, и в голову не пришло. Было задание: сделать его портрет у трактора или в кабине трактора. Повела измученного мужика позировать. Конечно, был он небритый, и как большинство трактористов, да по «деревенской моде» той поры, ещё в зимней шапке-ушанке, под которой причёска не сохранилась. Как его потом на фотографии аккуратно скальпелем «побрить», а причёску тушью нарисовать, я уже знала, на практике в областной газете «Красный Север» ретушёр научил. Но серое, уставшее лицо, глубоко запавшие глаза не украшали снимок. Жаль, человек хороший, а моя работа на три с минусом. Всё же знала, что районку и с такой его фотографией будут долго хранить в его семье, это заслуженная награда.
Позднее, когда жила в Ярославле, работала в книжном издательстве, уже не было у меня таких романтических путешествий по дальним деревням да лесным непроезжим дорогам. Про ту давнюю дорогу тогда написала:
Я помню дорогу в Николу,
Реку и начальную школу,
В которой учился поэт.
Давно, в восемнадцать лет,
Я этой дорогой шагала
От Красного до «Сигнала».
Потом на попутной машине
В Николу, Верх-Толшму спешила.
Весной по дороге в Николу
Сидела на пне у ручья.
Там сосны шумели над бором
И дятел на ёлке стучал.
Там пахло сморчками и прелью,
На солнце нагретой землей.
Как хочется снова в апреле
Отправиться в путь мне одной –
От Красного до «Сигнала».
Но жизнь не начать сначала.
От села Красное до колхоза «Сигнал» я с удовольствием, не торопясь, прошагала семь километров. А когда стали доступны подробности биографии Николая Рубцова, узнала, что он не весной, а в холодную пору, шёл по этой размытой дождями дороге значительно дальше – 25 километров. И было ему семь лет. В начале сентября с парохода воспитатели пешком вели вновь прибывших ребят в детский дом села Никола. Сколько таких дорог исхожено поэтом за его недолгую жизнь! Всё было в пути: и дожди, и снег, и холод, и поиски крыши над головой. И по этой дороге много раз он пешком прошагал. Думаю, о ней стихотворение Рубцова «У размытой дороги»:
Грустные мысли наводит порывистый ветер.
Грустно стоять одному у размытой дороги.
Кто-то в телеге по ельнику едет и едет.
Позднее время – спешат запоздалые дроги.
Плачет звезда, холодея над крышей сарая...
Вспомни, о, родина, праздник на этой дороге!
Шумной гурьбой под луной мы катались, играя,
Снег освещённый летел вороному под ноги.
Бег всё быстрее... Вот вырвались в белое поле.
В чистых снегах ледяные полынные воды.
Мчимся стрелой... Приближаемся к праздничной школе...
Славное время! Души моей лучшие годы...
Значит и он бывал счастлив здесь. Но как печально это стихотворение заканчивается:
Что я стою у размытой дороги и плачу?
Плачу о том, что прошли мои лучшие годы.
Да, действительно, детский дом – его лучшие годы. Хоть голодные и холодные, но видел он тут и ласку, и заботу. А потом пошёл по жизни как неприкаянный. Наверное, потому и стал искать утешение в спиртном. Очень жаль, что большинство хороших его друзей иначе, чем за бутылкой, и не встречались с поэтом, которого, несомненно, любили, ценили, уважали. Порой говорил он кому-то: «Сколько у меня стихов пропито!» Но если бы не было у поэта скитаний по городам и весям, поисков приюта у чужого огня, пеших походов по полям, лесам и непроезжим дорогам, многие его замечательные стихотворения не были бы написаны. И сколько стихов о дороге – по реке, по морю, по родной земле! Об этом – его коротенький экспромт:
Я уплыву на пароходе,
Потом поеду на подводе,
Потом ещё на чём-то вроде...
В письме ленинградскому поэту Глебу Грабовскому Николай Михайлович писал: «Сижу сейчас, закутавшись в пальто и спрятав ноги в огромные старые рваные валенки, в одной из самых старых и самых почерневших избушек селения Никольского». Изба эта - его гражданской жены Генриетты Меньшиковой, с которой они сыграли свадьбу в 1963 году.
В начале семидесятых не раз я бывала в селе Никольском, но Рубцова там не видала. С Генриеттой встречалась, она тогда заведовала сельским клубом. Обычно командировочных направляли на ночлег в комнату для приезжих при сельсовете. А хозяйничала там добрая и приветливая женщина Александра Александровна – мать Генриетты. Тётя Шура работала там истопником. Их старенькая почерневшая избушка к тому времени уже почти развалилась, семья жила в небольшой комнатке при сельсовете. Как-то оказалась я в Николе первого сентября. Лену Рубцову, тогда первоклассницу, собирали в школу. Запечатлела её в белом фартуке, несколько снимков им отправила, а у себя не сохранила. И неожиданно совсем недавно прислала мне этот снимок подруга детства Елены Николаевны Рубцовой - библиотекарь из Тотьмы Ольга Викторовна Трифанова.
Вечерами, когда Гета уходила в клуб, я, бывало, пила чай с её матерью. Рубцов уже стал известным поэтом. Но тётя Шура, как все её называли, не раз вспоминала «непутёвого зятя», от которого не было никакого проку в их хозяйстве: «Когда приедёт, куда уйдёт, надолго ли – не знаем, не ведаем. Бродит, бродит где-то по лесам, пьёт с кем-то. Хорошо, хоть когда-то грибов да клюквы принесёт. А то сидит ночами с бумажками своими, керосин жгёт (именно жгёт и до сих пор так говорят в деревне)»... Электрический свет в колхозах обычно отключали в десять - одиннадцать часов вечера.
Дочь поэта Елена Николаевна Рубцова, вспоминая те трудные годы, сейчас рассказывает:
- У мамы была зарплата 35 рублей, у бабушки и того меньше. Жили мы очень бедно. Но как-то баба Шура мне сказала: «Отец-то, знаешь, что говорит: «У меня денег нет, а у Ленки всегда будут».
Жаль, не находил поэт понимания в этой семье. Да как же ему не бродить по лесам, полям и селеньям! Как же не выпить с деревенским мужичком, который на пьяную голову душу раскроет нараспашку! Это было познание мира и людей. Таким путешественником и вижу его: с небольшим чемоданчиком, в шарфике и потрёпанном пальто идёт по тотемской улице с теплохода в редакцию. Таким он стоит сейчас на Советском проспекте в Вологде. Как-то услышала здесь забавный разговор двух неосведомлённых подростков:
- Смотри, памятник-то поставили бомжу.
- Точно!
Да, «бомжевал» поэт, как теперь говорят, у друзей жил подолгу, квартиру в Вологде получил года за два до гибели и не успел в ней как следует устроиться.
Никола, светлая память детства, звала к себе отовсюду, но, погостив у Геты с дочкой, он опять торопился в путь. Вот строки из стихотворения, тогда написанного:
Мы с тобою как разные птицы!
Что ж нам ждать на одном берегу?
Может быть, я смогу возвратиться,
Может быть, никогда не смогу...
Но однажды я вспомню про клюкву,
Про любовь твою в сером краю
И пошлю вам чудесную куклу,
Как последнюю сказку свою.
У Лены это была единственная кукла, очень любимая, с которой она почти не расставалась.
Елена Николаевна Рубцова, вспоминая те трудные годы, рассказывала:
- У мамы была зарплата 35 рублей, у бабушки и того меньше. Жили мы очень бедно. Но как-то баба Шура мне сказала: «Отец-то, знаешь, что говорит: «У меня денег нет, а у Ленки всегда будут».
Николаю Михайловичу, видно, было уготовано судьбой: свой короткий век идти, идти дорогами России и «жить в своём народе», писать о нём и для него.
Земля тотемская многим дарит творческое вдохновение. В городе живёт немало поэтов. Есть действительно талантливые. Замечательно проводят творческие встречи работники Тотемской библиотеки, которая носит имя поэта-земляка. Приехав Тотьму, мы с друзьями обязательно идём к памятнику Рубцову. Как-то после такой встречи я написала стихотворение, посвящённое поэтам-тотьмичам:
Рубцов сидит на каменной скамье,
Подвинулся на край её недаром.
И в новой поэтической семье
Хороших голосов немало.
Наверное, на этих берегах
Какая-то особая стихия.
О том немало сказано в стихах.
И снова здесь пишу стихи я.
Годы идут, а увлечение рубцовскими стихами неизменно. Читаю их, перечитываю. Узнаю своё, родное. Думаю, как многим читателям, порой кажется, что пишет он и про меня. Так близки его, мысли, чувства, стремления. Читая Рубцова, то порадуюсь, то погрущу, поплачу. Нелёгкой была его судьба, но столько жизнеутверждающих мотивов в его поэзии! Пожалуй, всё лучшее, самые счастливые дни, часы мгновенья он пережил в единении с природой. Хочется вслед за Рубцовым повторять:
И всё ж прекрасен образ мира,
Когда в ночи равнинных мест
Вдруг вспыхнут все огни эфира,
И льётся в душу свет небес...
Я написала немало стихотворений с эпиграфами Николая Рубцова. Это как бы разговор с поэтом, который в то далёкое время не состоялся.