Зимой все было гораздо интереснее - обычное детство во дворе, снежные городки, бугристые горки, на которых катались на картонках или старых фанерках - кто что найдет. Ледянок еще ни у кого не было. Домой заходили, когда варежки становились ледяными насквозь. Потом было выковыривание меня из оледеневшей одежды и насквозь мокрых колготок - и горячая ванна с хвойным экстрактом, в котором вода становилась изумрудно - зеленой и пахла елкой. Я сидела в ней, пока не прогреюсь, а потом на меня надевали длинную белую ночную рубашку из какого-то очень нежного трикотажа и отправляли спать в обнимку с мишкой. Мама пела на ночь песни, мне нравилось слушать ее голос - когда-то она мечтала петь на сцене профессионально, но папа этого не захотел - и в семье появился мой старший брат, который вынудил планы поменять. Обычно она пела мою любимую - колыбельную Светланы (из фильма "Гусарская баллада"), потом я обнимала мишку и засыпала. Но перед тем, как идти в комнату, потихоньку вытаскивала ключи и перчатки из папиных карманов, чтобы утром их ему принести. Папа в моей жизни был, как что-то и близкое, и далекое - как правило он был занят своими делами, когда бывал дома - он летал на вахту в Нижневартовск, поэтому его не было дома примерно месяц, потом две недели перерыв. Помню, как высматривали его в окно - особенно зимой, квартира была на третьем этаже, и прямо под окном был фонарь. Когда падал снег, то снежинки так искрили в свете фонаря, что мешали увидеть фигуру папы, и только метров за двадцать до подъезда уже становился различимым силуэт отца в мохнатой шапке и унтах, перетянутых ремнем. Обычно на спине у него был огромный рюкзак, из выгоревшего коричневого брезента, с металлическими отверстиями для шнурка. Папа заходил, и я тут же прыгала ему на шею, пока он, смеясь, обнимал меня и говорил, "дайте хоть рюкзак снять, упаду!". И улыбался. Потом из рюкзака сыпались на кухонный стол сокровища - сплошной дефицит! Кофе, пока непонятный мне, зато очень понятные огромные апельсины, шоколадные конфеты - "Красная шапочка", "Мишка на севере", "Кара-Кум", еще какие-то труднодоставаемые вещи, деликатесы Севера. Папа всегда набирал полный рюкзак и отправляясь на вахту - получается, он возил туда то, что у нас не было в дефиците, зато там не найдешь, и наоборот. До сих пор помню, как, наскучавшись за месяц, сидела у него на коленках, когда он чистил мне апельсин. Брат был более сдержан в эмоциях, но тоже радовался, как мне тогда казалось - по-взрослому пожимая руку отцу и только потом обнимая его. Уже после нас, детей, подходила мама. Потом папа долго отсыпался, он всегда любил поспать, с тех пор, как уволился из армии после двенадцати лет службы в чине прапорщика, выходные родителей начинались не раньше двенадцати.
В пять лет я перешла из обычного садика в экспериментальный "детский комбинат", который находился прямо под окнами дома, в котором мы жили, поэтому теперь по утрам было проще - мама очень быстро отводила меня туда, а забирала, как и из обычного сада, вечером. Экспериментальность эта заключалась в том, что с пяти лет нас начали готовить к школе - прям с проведением уроков. У нас были такие удобные наклонные парты с открывающимися ящиками для тетрадок. Читать я уже умела, так что сначала было скучновато, но учителя с воспитателями были замечательные, и мне удалось не потерять интереса к учебе. В отличие от брата, который пошел в школу с семи лет, меня было решено отдать с шести - как и весь выпуск того самого "комбината". Все это время шла закалка характера дома - с братом дрались нещадно. Несмотря на разницу в возрасте, я нипочем не хотела сдаваться, как бы ни было обидно. Со временем это сошло на нет, нашу комнату разделил стеллаж с книгами, и мы получили свои личные уголки. Папа увлекался резьбой по дереву, и, хоть его "изделия" не были идеальными, но ему удалось сделать нам по рабочему столу с полками и ящиками, для канцелярии и всякой всячины. Раз в месяц мама проводила ревизию этого "добра", большая часть которого выкидывалась за ненадобностью, хоть иногда там были и нужные вещи. Брат увлекался фотографией и много снимал, "ловил" наших кошек в разных ситуациях, нас за домашними делами, старался делать коллажи из пленочных снимков. Иногда мне разрешалось присутствовать при процессе печатания фотографий, и я завороженно смотрела, как проявляется на пустой бумаге изображение. В пять с половиной лет я попала в больницу, с подозрением на камни в почках - как потом выяснилось, это спасло нашу семью от переезда в Магадан, куда почему-то очень хотел папа. Пролежала в больнице две недели, пробесившись с соседками по палате и неизменно получая в передаче свои любимые темно-бордовые яблоки. КОгда разрешали нас навещать, мама привозила помимо яблок еще пакетик с морожеными ананасами, которые отогревала заранее, чтобы меня там покормить. Выписали без каких-либо диагнозов, но с указанием пока климат не менять, и мы остались. Мне нравился наш двор, окруженный пятиэтажками, с небольшой детской площадкой, единственное, что не нравилось в этом дворе - это куча бабушек на лавочках перед подъездами. Должно быть, я была симпатичным ребенком, потому что каждая вторая бабулька норовила меня потискать и посюсюкать, а мамой почему-то это никак не пресекалось, что меня удивляло, и я пыталась узнать, почему она им это все позволяет. Ответ был такой - "они де тебе ничего плохого не делают, просто ты им нравишься, вот они и хотят тебя потискать, и вообще, старших надо уважать и слушаться" - уже более строго добавляла мама, и в этот момент я не понимала, как уважение сочеталось с тисканьем.