Пути Господни неисповедимы. Вот мои пути вывели меня к очередной наркоманской книге - спешу и падаю представить вам «Морфий» Михаила Афанасьевича Булгакова.
Я прочла большую часть книги (она включает «Записки юного врача», где отдельно вынесен рассказ «Морфий», «Записки на манжетах»), когда решила сделать небольшой перерыв. После рассказа «Морфий» отходила несколько дней. Как обычно бывает - наркоманская тема вызывает у меня чувство брезгливости, когда очень хочется помыть руки, голову (снаружи и внутри), постирать одежду и вымыть, а то и вовсе выбросить обувь.
Потому что я, кажется, снова наступила в г…., в какашку, короче. Хочется поскорее вытереть ботинок о траву и бежать как можно дальше от этого всего.
Однако далеко бежать не получится. Тут этих какашек, словно мин, заложенных Владимиром Ильичём Лениным в далёком прошлом, тьма тьмущая, по-другому сказать тьма египетская.
Аналогия так себе, но, как известно, какое время, такие и аналогии. И что-то мне подсказывает, что зима 1917 года из рассказов Булгакова очень тесно переплетётся с зимой 2022-23 года.
Посмотрим. Я не вангую, нет, а всё-таки.
Не дочитав книгу и услышав много лестных отзывов о фильме Балабанова, я села смотреть «Морфий». И смотрела его долго - в час по чайной ложке.
Нет, я не смаковала. Наоборот, как по мне, так вся книжная атмосфера в фильме напрочь убита попытками режиссёра попасть в артерию своего времени –
не Дапкунайте я видела в роли Катерины, когда читала книгу, но услышать «Лилового негра» Вертинского предугадывала; ни еврейские мотивы в разговорах между фельдшером и барином поместья Измайлово я представляла себе, когда читала книгу.
Да что там говорить, и тем более описывать. У каждого своё видение. И режиссёрское мне то, что называется «не зашло».
Хотя без сомнения фильм Балабанова запомнится многим, потому что узреть короткую историю врача-наркомана (они долго не живут) – это словно резать по живому без наркоза.
Но сама книга – это другое и про другое.
Она начинается «Записками юного врача» и представляет собой отдельные рассказы, описывающие случаи из лечебной практики новоиспечённого дохтура.
Сцена приезда доктора Владимира Михайловича Бомгарда сходу даёт представление о том, в какой глуши ведётся приём пациентов – сорок вёрст от уездного города в дровяных санях и «каждая из мышц болела нестерпимой болью, напоминающей зубную, ноги уже не шевелились в сапогах, лежали смирно и были похожи на деревянные культяпки, пальцы ничего не могли хватать – паралич…».
Пока молодой доктор добрался до больницы, он проклял всё на свете – медицину, людей, коней, которые ехали слишком медленно, а «сверху в это время сеяло, как сквозь сито; пальто моё набухло, как губка».
Ведь он только что закончил учиться в столице, где буквально два раза подержал скальпель в руках, и вот уже ампутирует ноги девушке, попавшей в молотилку в сельской глуши («Полотенце с петухом»)! Боже мой, какая психика должна быть у человека, чтобы он справился с такими стрессами без помощи «Персена», «Тенотена» и «Афобазола»! А так же нужно понимать, что график его работы не стандартные для нас восемь часов, за которые так боролись наши дорогие предки в прошлом веке. Сельский врач в то время мог быть на ногах и по двенадцать часов и по четырнадцать, как китайские рабочие двадцать первого века.
Пациенты прибывали к врачу и днём, и ночью, а иногда ему приходилось ехать самому на санях тридцать вёрст в метель, вьюгу и прочее ненастье, порой, чтобы просто констатировать смерть не дождавшейся помощи пациентки («Вьюга»).
Попробуй пережить столько смертей людей, которые вверили тебе свою жизнь и не свихнуться, а тут ещё непроглядная деревенская темнота – мало работать от зари до заката, когда день божий наблюдаешь в лучшем случае в мутное окно.
Я понимаю не любовь автора книги к простому русскому человеку, который настолько тёмен и дремуч, что врач ему говорит: «У вас сифилис - болезнь весьма серьёзная, захватывающая весь организм. Вам долго придётся лечиться!».
А пациент в ответ смотрит иронично на врача и говорит: «Мне бы вот глотку полечить». Затем идёт в аптеку с рецептом, который ему выписал врач и говорит уже аптекарю: «Плохо лечит. Молодой. Понимаешь, глотку заложило, а он мази на ноги даёт!» («Звёздная сыпь»).
«У них до сих пор бабки в чести», - говорит Демьян Лукич – молодой и способный фельдшер, с которым работал доктор Бомгард. И действительно в рассказе «Стальное горло» читатель знакомится с тем, как бабка своим нежеланием идти к врачу с дифтерийный крупом доводит Лидку до смертельного состояния. Ребёнку оставалось жить час, а старуха и мать Лидки не дают согласия на трахеотомию. Вся эта ситуация могла привести к тому, что Лидка бы умерла. С трудом Бомгарду удалось едва ли не силой вырвать согласие на операцию у матери девочки и вставить в дыхательное горло трубку, что спасло Лидке жизнь.
Даже если русский человек внешне кажется вполне адекватным и местами даже умным, то не факт, что однажды его не попутает египетский бес, соблазнит принять всё лекарство сразу, чтобы не затягивать лечение. А от такой дозы может скопытиться любой бес и египетский, и вполне себе русский православный. С таким трудом потом выходишь такого адекватного и местами даже умного человека после смертельной дозировки лекарства («Тьма египетская»).
Если делать в целом обзор на «Записки юного врача», то я могу сказать, что первые рассказы имеют очень высокий градус напряжения, но положительный исход – пациент остаётся не очень цел, но хотя бы жив.
«Я похож на Лжедмитрия» - думает молодой врач, бегая во время приёма пациента к себе в комнату, чтобы подглядеть в медицинском справочнике, как делать внутриутробный поворот ребёнка на ножку (рассказ «Крещение поворотом»).
А дальше сюжеты рассказов - «Вьюга», «Звёздная сыпь», «Тьма египетская», «Пропавший глаз» - демонстрируют прогрессирующее отчаяние, разочарование врача в пациентах и себе – «никогда, даже засыпая, не буду горделиво бормотать о том, что меня ничем не удивишь…нужно покорно учиться».
Поэтому когда в следующем рассказе «Морфий» оказывается, что Бомгард работает в детском отделении большой больницы уездного города, где есть электричество, лаборатория, много других врачей, каждый из которых отвечает за свою область - «осложнённый перелом - главный врач-хирург; воспаление лёгких – в терапевтическое отделение – к Павлу Владимировичу». Главный герой больше не чувствует за собой роковой ответственности за всё, спокойно спит по ночам, читает книги, гуляет по городу. И очень редко вспоминает о своём сельском участке. Пока к нему не приходит письмо от его сокурсника Сергей Полякова.
Поляков также был назначен уездным врачом в Левково - соседнюю с Бомгардом больницу. Из записки на рецепте главный герой узнаёт, что Полякову срочно требуется помощь, потому что тот «тяжко и нехорошо заболел».
Бомгард тут же решает поехать, отпрашивается у главного врача и, засыпая, прикидывает, как будет тяжело добираться до Горелова, где теперь Поляков замещает врача – самого Бомгарда.
И тут в приёмный покой привозят врача с огнестрельным ранением в грудь. Самоубийство.
Перед смертью Поляков отдаёт Бомгарду тетрадь, в которой содержится основная история его «болезни».
Из первых записей становится понятно, что больше всего Поляков мучается из-за женщины, которая оставила его после года совместной жизни. В одной из записей он посвящает ей две страницы ругательств, вырванных позднее. Поляков настолько поглощён этими переживаниями, что выполняет работу механически. Из текста становится ясно, что он уже имел опят медицинской работы на войне. Он называет место своего пребывания «снежный гроб», «необитаемый остров», «медвежий угол». И всё продолжается так до тех пор, пока у Полякова не случаются странные боли в желудке, снять которые ему помогает Анна Кирилловна – акушерка и фельдшер, муж которой находится в немецком плену.
Практически с одного укола морфия Поляков становится наркоманом. Морфий очень быстро и легко делает человека своим рабом. Вечером следующего дня Поляков ставит себе уже второй укол морфия из пузырька с раствором, который Анна Кирилловна оставляет в спальне врача. Сначала ему кажется, что он в любой момент может остановиться, однако вместо этого Поляков увеличивает дозировку, делает Анну Кирилловну своей любовницей и сообщницей.
Что интересно, в фильме очень чётко прослеживается, что Анна Кирилловна становится наркоманкой из-за Полякова. Сначала якобы чтобы понять, почему Сергей так полюбил морфий, а затем из-за чувства вины за первый укол, который стал решающим в недолгой жизни Полякова. В книге же сказано в конце, что «Анна К. умерла в 1922 г. от сыпного тифа и на том же участке, где работала».
В какой-то момент Поляков, чтобы избавиться от морфиновой зависимости, пробует даже кокаин. Но он оказывается ещё страшнее морфия. Он называет его «чёртом в склянке». И как результат возвращается к приёму морфия. Плюс у него появляется страх, что все окружающие узнают, что доктор – морфинист и его отстранят от врачебной деятельности. Поэтому часть записей посвящена тому, как Сергей после 9-ти вечера никуда не выходит, чтобы его расширенные зрачки не выдали в нём наркомана. Однако эти страхи – боязнь людей, фельдшера, который может понять, что доктор сидит на морфии, обнаружив исчезающие запасы морфия в аптеке больницы – можно ли считать галлюцинациями? Сам Поляков отрицает наличие галлюцинаций у себя.
Спустя практически десять месяцев Поляков сам приходит в психиатрическую клинику в Москве. Тут нужно заметить, что первый укол Поляков получает в феврале, а ложиться в московскую больницу в ноябре 1917 года. Есть ли в этом прямая аналогия с революциями, которые идут в стране?
Напуганный стрельбой в городе, Поляков крадёт свой костюм и в больничной рубашке удирает к себе домой. Ставит себе укол и возвращается на следующий день обратно в больницу к профессору, который настоятельно просит Полякова лечь обратно, но быстро понимает, что уговоры бессмысленны, и Поляков – живой труп вернётся обратно, но в более плачевном состоянии. Сам Поляков называет себя трупом: «словом, человека нет. Он выключен. Движется, тоскует, страдает труп».
Моральный распад личности начинается у Полякова намного раньше – ещё когда он шантажирует (а что это если не шантаж?) Анну Кирилловну, чтобы она дала ключи от аптеки и сделала раствор морфия, но наиболее объёмно он проявляется, когда Поляков крадёт из больничного шкафчика морфий. Оправдываясь, он признаёт, что даже если бы в шкафе не было ключа, то он бы его взломал.
«Итак, доктор Поляков - вор».
Когда фельдшер в больнице понимает, что Поляков принимает морфий, врача переводят на бывший участок Бомгарда – в Горелово.
Здесь Сергей придумывает себе сотню болезней – ревматизм, болезнь желудка и неврастению, чтобы не пугать персонал своей худобой и постоянной рвотой. Из-за использования нестерильных шприцов у Полякова появились нарывы и фурункулы на ногах и руках. Кроме того, его начинают мучить галлюцинации, когда он воздерживается от приёма морфия – голоса, образ старухи, летящей на него, с вилами возле реки. Анна Кирилловна навещает Полякова в Горелово, пытаясь снизить для него дозировку, постоянно уговаривает его поехать лечиться в Москву. Но Поляков не хочет лечиться, он постоянно откладывает отъезд. В конце концов, он решает не ездить никуда, а пригласить к себе Бомгарда, который «не психиатр», это является ключевым для Сергея. Он терпеть не может психиатров и фельдшера, которые как кажется Полякову надсмехаются над больными людьми – морфинистами. Последнего он даже оговаривает и запирается у себя в комнатах, когда ему дают отпуск.
Заканчивается всё тем, что Поляков решает не ждать Бомгарда и стреляет в себя. Так рассказ возвращается в начало, где читающий этот дневник решает для себя, стоит ли придавать огласке записки врача-морфиниста. И решает вопрос положительно.
Как известно из биографии Булгакова, он сам был морфинистом. Об этом случайно проговорилась его жена, уже после смерти самого Михаила Афанасьевича. С каким трудом ей удалось вылечить и вернуть его к жизни в прошлом. Возможно, что именно личный опыт Булгакова дал ему возможность раскрыть настолько ужасающую картину жизни и смерти любого наркомана, будь он врачом, писателем или простым рабочим на заводе. В этом огромная заслуга писательского таланта Булгакова.
Отдельная тема – это невероятная красивость текстов Булгакова. «Ночь течёт, черна и молчалива. Где-то оголённый лес, за ним речка, холод, осень», «Какая пустыня. Ни звука, ни шороха. Сумерек ещё нет, но они где-то притаились и ползут по болотцам, по кочкам, меж пней…», «всё вьюги, да вьюги… Заносит меня!» - продолжать список можно бесконечно. Таких кратких, ярких и метких описаний, от которых просто приходишь в восторг, у Булгакова много.
Надо закончить, пожалуй, на том, что сегодня многие говорят о том, что писать нужно о хорошем, о том, что делает жизнь человека светлее, интереснее, ярче, а плохие аспекты нашего бытия лучше замалчивать. «С глаз долой, из сердца вон!».
Однако я постоянно сталкиваюсь с тем, что самые хорошие книги написаны о грустных и печальных событиях в жизни отдельных людей. Учат ли они нас чему-нибудь? Вопрос о том, должны ли литература, театр, кино чему-то нас учить остаётся открытым, однако я придерживаюсь той точки зрения, что любой теоретический или эмпирический опыт нас учит. Не поучает, господа литераторы, дорогие мои, пришибленные на голову люди, а учит! Просто выводы каждый делает для себя сам, опираясь при этом на свои собственные умственные способности. Поэтому учить лучше хорошему, но и плохая сторона жизни при этом никуда не уходит – она здесь же рядом – переверни монету. Талант писателя при этом раскрывается в том, чтобы натолкнуть читателя на положительные мысли.
С этой точки зрения, на мой взгляд, книга «Морфий» гениальна, а фильм – нет. И дело тут явно не в разночтениях, а в том, что в книге я не могу найти ни одного такого абзаца, который бы мне было отвратно читать, а в фильме режиссёр наслаждается чернухой, преподнося в том разрезе, что «смотри, это же наша – жизнь! Зачем закапывать голову в песок? Смотри, как это отвратительно!». И местами путается понимание того, что прекрасно, а что отвратительно. В общем, так и я могу. А ты смоги так, как не сможет никто! Вот Булгаков мог.
Аплодирую стоя.