Памяти выдающегося энтомолога из Алма-Аты, проф. Павла Иустиновича Мариковского
Мы с ним ездили в экспедиции по пустынным местам Казахстана. Случай из одной такой поездки я хочу описать...
Профессор с известной в науке фамилией стоял у каменного степного могильника, населённого громадной колонией розовых скворцов, и мучительную решал задачу — как бы в его положении поступил Господь. До этого случая ему быть Господом Богом не доводилось. А, может быть, случаи были, да он их мимо пропускал. Тень профессора в это время, узкая и длинная, указывала на запад почти до горизонта.
Дело было в следующем. Ровно в эту пору у могильника появлялась, в виде роскошного пояса, вышитого серым бисером, степная змея щитомордник. Скворцы начинали волноваться, и могильник начинал будто бы журчать от множества отчаянных птичьих воплей. Вопли эти нисколько не трогали холодной змеиной натуры. Щитомордник плавно перетекал сверкающим нарядным телом в узкие каменные расщелины, в глубине которых скворцы высидели уже безобразное ненаглядное своё потомство. И там, в глубине, начиналась невидимая и невиданная жуть. Если бы розовые скворцы умели слагать мифы, то их сказания о щитоморднике оказались бы самыми мрачными в мире. Всходило солнце, для колонии розовых скворцов оно было вестником великого горя. Потому что вслед за солнцем являлся Великий Змей и пожирал ровно десять лучших отроков и отроковиц, только ещё начинающих покрываться тёплым младенческим пухом. И обрастать по краю беспомощных крыльев черенками, из которых пойдут маховые перья, дающие опору в воздухе и в жизни. Конечно, согласно птичьим сказаниям, это были бы лучшие представители племени, потому что в ненаписанных этих горестных летописях они были бы названы жертвами, несбывшимися образцами для живых. У птиц, как и у людей, жертвы всегда выглядят лучше и дороже, чем состоявшиеся скучные особи, умершие собственной непримечательной смертью.
Сегодня профессор встал с твёрдой решимостью восстановить справедливость перед лицом обернувшихся в прах возможных предков, покоящихся под грудою могильных камней, которые, в свою очередь, стали родиной весёлых птиц. Птиц, имеющих вместо перьев в крыльях розовые лепестки. Их беспечная радость должна быть не омрачаема. Так он решил. В руках у него был костыль. Он мог обернуться орудием высшей справедливости. Если щитомордника ударить костылём по голове, то справедливость на одном отдельно взятом могильнике восторжествует.
Зашелестела пожухлая трава, не успевшая впитать утреннюю росу. Щитомордник по всему телу стал влажен и искрился в лучах восходящего солнца. Прекрасен он всё-таки был в это время суток. Как живая шитая бисером опояска, которая вышивалась томной невестой счастливому жениху в забытые сказочные времена.
Щитомордник увидел человека, но не дрогнул. Его двигал к могильнику единственный великий смысл, которым существовал его угрюмый вечный мир. Убавить жизнь там, где она в избытке, чтобы продлить её там, где она в недостатке. Будь у неистребимого степного змия излишек ума и чувства, он мог бы остановиться и впасть в ненужную и опасную сентиментальность. И тогда застопорился бы некий малый вечный механизм, который освящён божьим промыслом. Ошибаться может человек, но не змей. И он упорно продвигался по влажной траве мимо человека к собственной единственной цели. Мимо человека, имеющего в руках костыль, как орудие справедливости, которая, в свою очередь, есть Бог знает что такое.
Опять же, если бы птицы, похожие на живой розовый бутон, могли сочинять мифы, самым величественным стал бы миф о профессорском костыле и карающей профессорской деснице. А сам профессор предстал бы в этих мифах неведомым птичьим божеством, особо склонным в своей неземной воле к розовым скворцам и к их прекрасным отрокам и отроковицам. Но не вышло повода для птичьего мифотворчества.
В решительный момент профессор не смог поднять костыль, чреватый справедливостью. Он никого не смог убить тогда, потому что понял своим умом, который потому и стал профессорским, что был приближен к божьему смыслу, по которому нельзя мешать устоявшемуся в мире порядку. Иначе будет нарушено равновесие, в котором пребывает Вселенная. И даже ничтожная, по мнению человека, смерть змеи обязательно может стать великим концом всего. Профессор и поступил тогда, как Господь, он не вмешался в порядок земной жизни. Щитомордник продолжил свой мудрый и страшный путь. Ничто в шестом часу этого знаменательного утра не изменило устоявшегося в природе хода событий. А значит, ни на миг не приблизило её к обязательной от всякой перемены уложившихся дел катастрофе.
Профессор, налегая косым бедром на костыль, переставший быть символом, пошёл прочь, нетвёрдо попирая ортопедическим ботинком вековечный земной прах. Из этого праха росла молодая зелёная трава и мелкая духовитая полынь, которую, прекрасно заблуждаясь, местные печенеги называли богородициной травкой...