Когда читаешь аналитиков, особенно лакановского толка, непременно встречается такой тип исследователя, которого хочется назвать «интеллектуалом».
Как правило, такой аналитик почти безупречно владеет «базой терминов» Лакана, знает когда говорить, а когда промолчать, и особенно хорошо разбирается в том как своим творчеством поддерживать достоинство лакановской инициативы, если вы понимаете о чём я. Выглядит всё это, следует признать, впечатляюще, однако при более внимательном рассмотрении здесь обнаруживаются черты чего-то такого, что самому Лакану и, разумеется, Фрейду, как изобретателю анализа, не было свойственно.
Безусловно, дело анализа требует немалых интеллектуальных способностей - мы как бы заведомо предполагаем, что достоинство аналитика, а на самом деле речь о желании, во многом обязано его образованию (не путать с бумажкой из университета) и чему-то такому, что можно назвать «талантом к познанию». Нисколько не умаляя эти важные составляющие, следует признать, что они никогда в деле анализа определяющими не были.
Дело в том, что «желание аналитика» - и здесь нельзя ни в коем случае читать буквально, - никогда не сводилось к «анализированию». Хотя вы наверняка что-то такое читали - вы же не только меня читаете, - что аналитик анализирует и в этом состоит его нейтральная позиция, из которой проистекает вся сила анализа, - тем не менее, это не только «не всё», это лишь тот аспект желания, который можно обнаружить в кабинете.
На деле же, и здесь Смулянский даёт наиболее близкое определение, - желание аналитика гораздо сильнее завязано не на анализе как таковом, а на намерении столкнуть аудиторию, к которой аналитик обращается, с чем-то таким, что для неё невыносимо. Именно поэтому я долгое время пинал психологию и достаточно легко черпал из этого то самое. Анализирование же всегда «идёт следом» за этим вполне агрессивным желанием как его компенсаторное дополнение, без которого мы сам анализ со времён Фрейда не мыслим.
И в этой агрессии, на самом деле, содержится нечто глубоко невежественное, что и делает аналитика такой двусмысленной фигурой. Аналитик прежде всего скандализирует публику особым образом, внося своим желанием разрыв в её представления - например, о детстве, о смерти или о сексуальности, - и лишь затем идёт интеллектуальный анализ реакции, из которого можно извлечь некий «полезный плод», который оправдал бы вызывающее поведение аналитика.
И заметьте, что именно на этой скандализации держится феномен переноса: если аналитик не ведёт себя, скажем так, «вызывающе», и не пытается своей речью или текстами причинить слушающей его публике ту самую «невыносимость», которая заставила бы её с одной стороны слушать, а с другой желать аналитику смерти, - то он может быть образцовым носителем психоаналитического знания, но перенос на себя он скорее не образует.
Интеллектуальность сама по себе никогда не является визитной карточкой аналитического желания, но лишь служит прикрытием, - и заметьте, служит отлично, - его изначально скандального порыва. Поэтому сама ставка на «овладение терминологией» с последующей впечатляющей демонстрацией, которая больше напоминает знаменитый спор о размерах, уводит куда-то за пределы желания аналитика.
И пожалуй именно эта безупречность, которая производит самое лучшее впечатление, как раз и говорит о том, что перед нами существо ни в коем случае не невежественное, - доказательством этого и служит демонстрация безошибочного жонглирования терминами, - и требовательное в измерении «хорошего вкуса». Иначе говоря, перед нами черты невроза навязчивости, визитной карточкой которого и является бьющая через край интеллектуальность, которая аналитику скорее не свойственна.
Именно поэтому, несмотря на блестящий характер текстов таких аналитиков, их прочтение оставляет впечатление, словно сталкиваешься с непризнанным произведением искусства, которое сделано на высоком уровне, но не понятно зачем.
