Лиза жила с мамой и папой в селе, на западной границе Союза. Папа - Сергей Витальевич, был председателем сельсовета, представителем, так сказать, местной власти. Мама - Марина Ивановна, тоже работала в сельсовете, хотя по образованию была медсестрой. Но жизнь так уж распорядилась - в городе, где работала юная Марина, она познакомилась с Сергеем, полюбила, да и уехала за ним в село. Только медсестра там была не нужна, зато другой работы хватало.
Долго по тем меркам у молодой семьи не было деток. Но они не очень-то печалились, хоть и планировали, как все, детей - трудились, налаживали быт. Родителей у Сергея не было, он был сирота. У Марины был жив только папа, так уж вышло. Вполне молодой мужчина, опустил дочь вслед за мужем, а сам остался жить и работать в областном городе. Так что молодые всё сами, помочь было некому. Ну, а с другой стороны может и легче - маленькую семью и прокормить проще.
Хотя, конечно, жили они не плохо по тем меркам. Могли себе позволить ребёнка, да и хотели с годами всё больше. И когда, уже на пятом году брака, появилась Лизонька, радости родителей не было границ. И, наверное, хорошо, что не сразу родилась Лиза - супруги, что называется, друг к другу притёрлись, так что, кроме любви, в семье царило взаимопонимание и мир.
Сергей Витальевич был строг. Не то, чтобы именно к жене или дочери. Просто ответственная должность наложила свой отпечаток на характер. Люди видели в нём настоящего лидера, доверяли, шли со всякими вопросами - по работе, да по личному делу. Сергей Витальевич мог и рассудить, и посоветовать, и помочь. Всё старался делать по закону, принципиально - этого у него было не отнять. Может кто-то и обижался, кончено, всем не угодишь. Но воров не покрывал, обман не поощрял, бездельникам не содействовал.
Марина Ивановна напротив, мягкая была, добра ко всем без разбора. И в каждом видела хорошее, хоть даже если муж придерживался другого мнения. Спорить она с ним не спорила, а просто всем всегда помогала, чем могла. Когда делом, когда продуктами или вещами, а когда просто ласковым словом.
Лиза росла как все дети, в общем-то. Конечно, повезло ей больше, чем многим ребятам - всегда есть еда в доме, оба родителя, в семье мир да покой. Мама Лизу учила: "люди хорошие, им просто иногда надо помочь, надо людям верить". Папа только вздыхал на такие разговоры. От такого воспитания Лиза и правда была девочка добрая, нежная, доверчивая. Ну а что, ничего плохого в семье она не знала, жизнь у них в селе была спокойная, люди дружные. В основном.
На краю села, на дальнем бедняцком хуторе жила семья Власовых. Арсений Пахомыч, сторож, жена его Дарья, сынок великовозрастный Петро и дочь, дура Наташка. Грубоватые селяне Наташку не просто так величали столь нелестно. Пятнадцатилетняя девица сильно отставала в умственном развитии. Это было видно очень, даже, все знали, доктор, к которому Наташку в детстве ещё возили, подтвердил, что девка "дурная" - как пересказывали местные. По такому случаю Дарья, худая, измученная баба имела от государства право не работать - ходить за дочкой. Работал один Арсений. Петро было уж за тридцать, да толку мало. Семьи у него не было своей, работал пастухом, да только как работал - без конца то скот потеряет, то работу проспит. Тогда с этим ох как строго было, в конце тридцатых-то! Неосторожный поступок и всё, жизнь под откос. Без конца обивал Арсений порог Сергея Витальевича, просил за сына. По настоянию жены, которая чисто по-женски, из-за мягкосердечности жалела Дарью, Сергей Витальевич Петро помогал. Арсений коров потерянных искал, на работу сынка будил, пытался не давать пить. Под честное слово Сергей Витальевич ограничивался устными выговорами. Петро глаза опускал, молчал, держался. Месяца два-три. А потом снова за своё. Девки сельские Петро не любили. Странный он был. Молчал, смотрел как-то дико. Шарахались от него. Так и жил уж тридцать с лишним лет, как говорили в народе "бобылём".
Наташка была обижена умом, зато физически развита очень. Только ленивая. Учиться не училась, работать ей не надо было. Помогать матери по дому не стремилась, Дарья жалела её и сама всё делала, ходила за дочкой, кормила её всё самым лучшим. Благо Марина Ивановна, Лизина мама, частенько ей то муки, то молока, то сала давала. Хоть немного, излишка тогда ни у кого не было, а всё-таки. И уже к тринадцати годам Наташка, которая почти всё время лежала дома без дела и без движения, стала толстая-толстая. Ноги у неё были вечно опухшие, синеватые - большой вес и неподвижность не могли не сказаться на здоровье физическом. Была она и не добрая, и не злая, тихая. Арсений и Петро, понятное дело, такой дочери и сестры стыдились. Батька Наташку часто ругал, мог и стукнуть. Любил он шибко только сынка, Петро. За того был готов не только ежемесячно перед председателем унижаться, но и вообще - хоть в огонь, хоть в воду. Сынок, родная кровь. Наташку только мамка жалела. Да Марина Ивановна.
Лиза, как и большинство селян, Власиху - как в селе звали Дарью, не любила. Как любой ребёнок сравнивала она её - Наташкину мать, со своей мамой. Марина - красивая, чуть-чуть полноватая, добрая, голос ласковый, глаза улыбаются, руки тёплые, щёки румянцем покрыты. И Дарья - как баба яга, вся сухая, руки грубые и костлявые, движения дёрганые, голос хоть и вечно заискиваюший, а злой, как клёкот. Много, конечно, Лиза не понимала, много. Да что взять со счастливого ребёнка.
Арсения она и вовсе боялась. Смотрел на неё, как на клопа, как казалось Лизе. А Петро... К Петро не знала Лиза, как и относится. Он к ней был добрый вроде. Не всегда, конечно. Когда Лиза совсем малая была, он её не замечал вовсе, он же взрослый был, чего ему. А как-то раз, исполнилось ей только десять лет, был тёплый-тёплый май, уже июнь почти, шла Лиза из школы. Школа начальная была на окраине их села, так что спокойно девочка ходила одна. Повстречал её по дороге Петро, поздоровался так радостно, заулыбался. Не страшно, говорит, одной со школы ходить, мамка с батькой же на работе до вечера. Лиза только засмущалась - чего страшно-то, тут идти-то. Давай, говорит Петро, буду тебя со школы встречать, провожать домой. Лиза ничего не ответила, и Петро всю неделю стал её чуть поодаль от школы встречать и почти до самого дома провожать. Шёл всю дорогу, молчал, смотрел да улыбался. Лизе сначала неловко было, хотя ну что тут такого - зато никакие деревенские мальчишки-хулиганы уж точно не страшны. И Лиза почувствовала себя такой важной, что её вот так лично взрослый Петро запросто провожает. Только он велел родителям не говорить - он же ради неё, Лизы, чтоб её, значит, провожать, работу пропускает, попадёт ему. И Лиза не говорила. А через неделю, в понедельник, уехали папа с мамой и с другими взрослыми в город по работе, до позднего вечера. Так что Лиза была после школы одна, как большая. Она была такая гордая, её в первый раз оставили так надолго. Так что домой торопилась. "Ты куда сегодня так бежишь? " - поинтересовался Петро. И Лиза похвалилась, что она уже взрослая, ей уже десять и потому родители её оставили до позднего вечера на хозяйстве. Петро её от души поздравил, руку пожал. Да так и не отпустил маленькую Лизину ладошку. Пойдем, говорит, на речку зайдём, искупаться, жарко, по пути же, всё равно сегодня можно и опоздать, ты же взрослая. Большая вспотевшая ладонь Петро пугала Лизу непонятно почему, но руку отнять она не решалась. И верно жарко, подумала. Почему бы не пойти. И они свернули с улицы на другую, что вела вниз, от села на отшиб, к речке. Особо, правда, никто там не купался - для взрослых мелко было, а ребятня обычно бегала подальше, на озеро. Шли быстро, большой взрослый Петро тяжело и шумно дышал, Лизе хотелось скорее уже дойти, чтоб он выкупался, и они пошли домой. Самой ей почему-то уже на речку не хотелось. Но стыдно было отказываться теперь.
Вот дошли, наконец, до заросшего лесом берега. Да какое невезение, на берегу ходит, собирает какую-то траву презлющая бабка Прасковья. Она вечно ребятишек гоняла, даже деревенские задиры её боялись. Как крикнет "а ну пошли, ишь ты, хулиганьё, а ну по домам! ", так все рассыпаются кто куда. И в это раз - увидела Лизу с Петро, так зло прищурилась, так на Петро посмотрела недобро, строго на Лизку, и как заругается, чтоб Лизка такая-сякая быстро домой шла, мать ждать да уроки учить, а не болтаться без дела! Только пятки у Лизы засверкали, как она домой побежала. И как боялась, что родители узнают, да будут её ругать, что ни слова им не сказала о том, куда ходила. Да и что говорить, успокаивала себя Лиза, она же всё-таки домой пришла, не задержалась почти. С тех пор, правда, Петро её больше не встречал и не провожал, что Лизу одновременно и обижало и почему-то немного радовало.
Лиза заметно вытянулась, как-никак уже двенадцать лет. Мама только успевала шить ей новый платья, нарядные, красивые - для любимой дочи родители ничего не жалели. Чем краше были наряды у Лизы, тем грустнее, казалось, были глаза у Дарьи, котрая всё чаще стала захаживать к Марине вроде как в гости, не откажешь же, а там и накормить надо, и с собой что-то дать. Было Дарье и стыдно, и завидно, и обидно - её Наташке вовек таких платьев не носить. И Марина, конечно, видела всё и понимала. И от того так у неё было тяжело на душе. Как мать она жалела и Дарью, и Наташку. Ну разве виноваты они, что так вышло. И всё дарила что-то им, угощала. Только от мужа скрывала, знала, что он не очень-то одобрил бы, хоть и сам Арсению помогал. Потому, чтоб Дарья к ним в дом не ходила, посылала Марина Лизу на дальний Власовский хутор, пока все взрослые были на работе, относить для Наташки и её матери передачки. То продуктов немного, то материи кусок, да мало ли чего там ещё можно было б отдать нуждающимся.
А к Сретьнью Марина решила сделать от всей души для Наташи щедрый подарок - сшить платье, нарядное, почти как у Лизы. Получилось оно и правда красивое - заглядение. Утром мама оставила платье, велела Лизе после школы его Власовым отнести.
Мама часто Лизу что-то передать на дальний хутор посылала, то для девочки не проблема. Дарья всегда с Наташкой вдвоём были. Наташка в своей импровизированной комнатке - Арсений, чтоб не видеть лишний раз больную дочку, отгородил для неё в дальнем краю хаты угол , где и лежала она целыми днями на своей лежанке. А мать хлопотала по дому или сидела у Наташкиной постели.
Только в тот февральский морозный полдень Дарьи дома не было, уехала она в город до вечера, не ждала никого. Лиза постучала в хату, но никто не ответил и она зашла в сени. В красный от мороза нос ударил запах кислой капусты, грязной одежды и как будто бражки. Фу - на секунду наморщилась Лиза. В сенях никого, девочка тихонько зашла в комнату. Из дальнего угла, из-за перегородки, где жила Наташка раздавались странные звуки. Это точно Наташка громко мычала прерывисто что-то невнятное. И чьё-то тяжёлое частое дыхание, похоже на то, как Петро дышал, когда они на реку шли. И ещё какие-то непонятные звуки, как будто кого-то бьют, как показалось Лизе. Лиза положила на лавку свёрток с платьем, медленно, затаив дух подошла и заглянула за перегородку...
Она и закричать не смогла, крик застрял в горле сухим комом. От страха и недоумения она только открыла рот и даже побежала не сразу. А потом каааак припустила! Лизка бежала по снегу, падая и поднимаясь снова, как будто кто-то гнался за ней. В глазах калейдоскопом крутились, как осколки разбитого стекла картинки увиденного за перегородкой: большое голое белое тело Наташки, перекошеное в кривом оскале, мокрое от пота лицо стонущего Петро. В ушах стоял его крик: "Стой, а ну стой, Лизка, вернись! ", и от этого она неслась ещё быстрее. Забежала домой, закрылась на засов, залезла под родительскую кровать и пыталась унять бешеное дыхание.
Так и просидела там до вечера. Её всю колотило - от непонятного страха, что увидела что-то плохое, что-то страшное, что-то очень очень стыдное, от того, что боязно даже сказать о случившемся. Так она и не сказала, и эта тайна не давала ей покоя. Назавтра Лиза заболела. Родители, конечно, подумали, что простудилась - февраль в 1939 стоял на редкость морозный. Две недели почти Лиза мучилась - от болезни и от липкого смутного чувства стыда, сама не зная за что. Поймёт она лишь повзрослев достаточно, и тогда это чувство вернётся к ней снова и изменит её навсегда. А пока ребёнок, она решила, что Петро сестру бил и это очень очень плохо. Но ябедничать тоже нехорошо. А потому воспоминание это пока потеряло краски, сменилось новыми впечатлениями, яркая череда которых всегда сопутствует юности.
Петро её сторнился, как и она его, а весной и вовсе уехал, говорят в райцентр на работу. Мама всё так же иногда передавала Дарье гостинца для Наташки, только Лизка уже ходить под разными предлогами отказывалась, приходилось Марине бегать самой. А как-то в середине лета, Дарья была замечена на улице вся побитая, да сильно. Лицо опухшее, в синяках, ноги еле волочатся. В этот же день Арсений на работу не вышел, говорят запил страшно. Долго с ним Сергей Витальевич беседовал, о чём этого уж Лиза не знает, только видела, как отец по улице его куда-то вёл под руку. Больше Власиха с синяками не ходила.
Да и вообще появляться в гостях у Марины стала реже - забежит, чаю хлебнёт, помолчит неловко, схватит с жалким видом кулёк, что для неё Марина собрёт и, рассыпаясь в благодарностях, бегом домой. А к себе и вовсе запретила теперь приходить. Якобы Наташка болеет, мало ли заразное да и вообще ей покоя надо, а не чтоб ходили. И правда, Наташа вовсе перестала нос казать из дому, раньше бывало хоть в хорошую погоду выходила на завалинку, иной раз и в центр с мамкой. А сейчас лето, солнышко, теплынь, а Наташки не видно, не слышно. Ну, болеет, так болеет, никто особо значения не придал. Только добросердечная Марина порой печались - жаль ей было обиженную богом девочку.
Холодной поздней осенью, поздно вечером в дом постучали. Мама, папа, Лиза были дома, пили чай. Стук в неурочный час никого не удивил, к Сергею Витальевичу часто ходили по всяким вопросам. Правда, обычно всё-таки на работу. Ну да ладно.
На пороге стоял Арсений. Глаза горят, руки трясутся. И рассказал он удивительную историю. Что подкинули им на хутор, прямо под порог хаты ребёнка! Младенца. Вот так. Конечно, он не знает кто и зачем. И Дарья не знает. Подкинули и всё, честное слово. Ты его, Сергей Виталич, помоги пристроить, его ж надо оформить в приют или куда там. Пособи, ты ж председатель. Ток, ты это, уж давай тихо уладим, без шума, а то сейчас люди разнесут да начнётся такое.
Глаза Сергея Витальевича всё расширялись, лицо багровело. Это как же уладим? Это как же без шума? Тебе что ж, бревно подкинули? Это ж живое дитё!
Побежали папа с мамой к Власовым, смотреть младенца. Лизу из комнаты выставили, чтоб уши не грела. Только она всё равно подслушивала.
Когда Сергей Витальевич остыл, да объяснил Власовым, что просто так взять и сдать не пойми откуда взявшегося ребёнка в приют нельзя, что надо власть из города вызывать, расследовать, найти изверга, кто младенца выкинул, кто его мать, виновных наказать - тогда Арсений вдруг передумал. И совсем другую песню запел напару с женой. Что давай, дескать, Сергей Виталич, оставим мы несчастное дитё себе, выкормим, воспитаем. Разве выкинули б его, если б он был горе-матери нужен? Ну найдём мы её и что, и что, если накажем? А дитё безвинное сиротой будет, да ещё с таким клеймом на всю жизнь. Да и что власть нашу советскую, так сказать, беспокоить по пустякам, и так хватает проблем, мест в приютах поди нет от беспризорников. Хоть одну жизнь спасём. У нас вот двое есть, подымем и третьего, Дашка дома сидит всё равно.
И сердце и разум, вся сущность у Сергея Витальевича против такого обмана протестовала. И вроде, по человечески-то, верно говорит Арсений. Да только как так, что какие-то подлецы, на такое зверство пошедшие, будут жить-поживать дальше, да младенцев людям под порог подкидывать? Если б кто из села, Сергей Витальевич знал бы, он всех знал, у каждого бывал, не пропустил бы. Бабы все в колхозе работали, все на виду. Из соседних деревень принесли, видать. А так получается, что все женщины в округе под подозрением. Нехорошо.
Думал он долго, не спал ночь, решал споры со своей совестью. И решил. Пускай младенец у Власовых остаётся, поможем уж всем селом. Оформим как Дашкиного ребёнка. Она на работу не ходит, кто там её видит. Жена говорит, что можно было б и не заметить, что Дарья на сносях - платье у неё широкое, вечно какие-то фартуки-передники навязаны, на людях бывает нечасто, да и то, что она с чудиной это все знали. Дай бог односельчане поверят. А сам он по-тихому уж аккуратно дознается, кто такая мать-кукушка. Тогда и подумает, что с ней делать. Пускай живёт дитё спокойно.
Так и сделали. Записали ребёнка, слабенькую и маленькую девочку на Дарью. И жизнь пошла дальше. Скоро помер от пьянки Арсений. Пришлось в село возвращаться Петро, идти опять в колхоз работать, кормить мать и девок. Наташка исхудала и совсем перестала появляться, говорят люди, кто изредка на хутор заходил по делу, что обезумела она вовсе. Петро работал всё так же спустя рукава, да только теперь уж все его попрекнуть боялись - случись что с ним, кто кормить будет его семью. Терпели. Дарья совсем высохла. Ребёнок, назвали Настасьей, сама по себе была, никому не нужная и полуголодная, вечно ползала по земле, ела то траву, то землю тянула в рот. К году не могла ни держаться на ножках, ни даже немного произносить слоги или простые слова - только мычала. Личико было уродливое, тонкие ручки и синеватая вся в прожилках кожа.
Марина понемногу по-прежнему пыталась помогать Власовым. Тайком от мужа всё забегала на хутор, носила передачки. Пока зимой, в январе 1941 точно не стала уверена, что беременна сама вторым ребёнком. Тогда муж, хоть срок у Марины пока был небольшой, стал зорко следить, чтоб жена не переработала, не устала и ела как надо - ребёночка супруги очень ждали, беременность берегли.
Однажды, снова злосчастным февральским холодным днём Марина чувствовала себя особенно нехорошо - слабость, живот потягивает. Да как назло, сегодня обещалась она Дарье прислать передачу - чуть муки да крупы, голод одолел Власовых. Послала было Лизку, пока Сергей на работе. Но не тут то было - дочь идти отказалась наотрез. И как ни просила её Марина, как ни уговаривала, что мама ждёт ребёночка, что ей тяжело, ты же помощница - нет и всё. Марина злилась, обижалась, недоумевала, ведь Лиза всегда такая послушная девочка, ведь сто раз уже бегала она к Власовым. А когда, защищаясь от давления матери, Лиза пообещала выдать папке их тайну, что мама еду Власихе передаёт, Марина от таких слов дочери расплакалась, как от пощёчины. Лизе стало так стыдно! Что пришлось всё рассказать маме. Как она в тот раз платье относила, что видела, как убегала потом, как испугалась.
Больше Марина ничего Власовым не носила. Ребёнка ей всё так же было жаль, только она никак не могла найти в себе силы посмотреть в лицо Дарье, Наташке, а уж тем более Петро, которого она, как назло, встречала изо дня в день. И Марина, опустив голову, старалась быстрее мимо него пробежать. Дарью от дома отвадила. А сама старалась не думать о том, что поняла из рассказа дочери, было ей и противно, и жалко. Конечно, по такому отношению, да по поведению при встрече Петро быстро смекнул - Марина всё знает, значит девчонка - Лизка, проклятая, проболталась. И скоро к Марине притащилась Дарья. Краснея, заикаясь и заламывая костлявые руки она призналась во всём. Старалась вызвать жалость, показать всё в таком свете, что вроде как никто из них не виноват: ни она с Арсением, что не досмотрели, ни Наташка, что с дуры взять, ни Петро, он же мужик, ему надо. Пускала слёзы, что, мол, дитё безвинное, плод такого греха, теперь страдает, а коли прознают люди о том, откуда Настька на свет появилась, так и совсем ей жизни не будет. Марине было от такого и гадко, и стыдно за своё отвращение. Дарья молила - ничего не надо, никакой помощи да никаких больше подарков, на глаза тебе больше показаться не посмею, за сыном буду впредь следить, только не говори мужу! Марина и не хотела. Боялась, что он разгневается, начнут это дело расследовать - хуже будет всем. Поэтому пообещала Дарье молчать, давать иногда для Насти еды, только чтоб проклятый Петро за версту держался от неё, да от её семьи. На том Дарья и ушла. Только вот Петро обиду не забыл.
А летом началась война. Сергей Витальевич ушёл на фронт, сам вызвался, как и другие здоровые мужчины. Петро пока не призывали - он числился единственным кормильцем троих инждевенцев. Да и как раз в тут пору по пьяни сломал руку, ходил в повязке.
В село уже в июле вошли немцы. Все мужики и мальчишки, кто на фронт не попал по возрасту или по здоровью ушли в партизаны. Все, кроме Петро. Тот сразу стал сотрудничать с оккупантами, назначили его полицаем. Когда начались показательные расправы, первой по его наводке повесили старую и уже почти неходячую из-за болезни бабку Прасковью. Как будто бы за связь с партизанами. Немцы особо не лютовали вначале - пытались закрепиться на оккупированных территориях, переманивая на свою сторону фальшивыми обещаниями сладкой жизни без коммунизма как можно больше предателей.
Лиза была достаточно большая, старалась, как велела мама, вести себя тихо, на глаза не попадаться немцам. Марина уже была с большущим животом. Страх сковывал её. Как жить дальше, что будет, как рожать - она не находила себе места, осенью уже дитя должно было появиться. В их большом селе почти не было тех, кто поддержал оккупантов. Петро, да пара бывших кулаков, которые и то в полицаи не подались, так, сладкие речи слушали, разговоры вели среди людей, что, мол, новая власть теперь будет, надо бы привыкать. А вот Петро ходил гордым, голову задравши - он теперь власть.
Скоро среди людей проскочила тихим шёпотом весточка - партизаны наши тут в лесах соединились с красноармейцами, бьют фашистов, скоро и нас освободят. И надежда, как светлый луч, как робкий весенний цветок стала пробиваться в душах напуганных людей.
Всего этого Лиза тогда не знала, но несколько селян стали помогать партизанам. Кое-какие припасы собирали, одежду, тряпки чистые. А мама, которая уже тяжко, переваливаясь, как утка медленно передвигалась ходила в лес якобы по грибы, а сама лечила раненных партизан. Перевязывала, раны обрабатывала - она ведь медсестра была. Да она не хотела, боялась, у неё же дочь, ещё ребёнок на подходе. Но люди, односельчане, у которых в отряде были сыновья, отцы, деды, с которыми она всю жизнь прожила одной семьей, с которыми делили тягость колхозной работы за горькие "палочки" трудодней и радости богатого урожая, поздравляли друг друга опасливо со светлой Пасхой и Рождеством, которые перед её мужем всегда почтительно слегка склоняли головы, вот эти люди попросили. И она не смогла отказать. Договаривались осторожно, когда она пойдёт по грибы, её там встречал младший из отряда, вёл к своим, к схрону. А там она уж быстро осматривала больных и раненых, как могла лечила, чем было. Грибов ей насобирают корзину, и идёт она назад домой.
Немцы на неё, маленькую, с огромным пузом неуклюжую женщину и подумать не могли, даже особо не присматривались. Только Петро опасался её пуще прежнего и ненавидел. Теперь ему хотелось, чтоб его не только боялись односельчане, но и уважали новые хозяева. И он больше всего не хотел, чтоб они узнали о его грязной связи с умственно отсталой сестрой, которая, согласно их идеологии и человеком не считалась, что уж сказать о мерзости самой природы этого греха. А Марина знала, всё знала. И Петро глаз с неё не спускал. Ему, как всем, кто совершил что-то низкое или причинил кому-то зло казалось, что ему обязательно отомстят, непременно припомнят, нанесут удар в спину. Он хотел ударить первым. И только следил зорко, ждал повода, просто так не мог - желал выглядеть правильным и хорошим, чтоб за дело вроде как наказать обидчика. И повод, конечно, не заставил себя ждать. Всё было банально. Петро однажды проследил за уставшей и потерявшей осторожность Мариной до самой её встречи с мальцом из партизанского отряда, который женщину в лесу встречал и провожал к своим. Дальше Петро за ними не пошёл, но сразу всё и так понял. Марина и её спутник заметили соглядатая случайно - в осеннем лесу утаиться непросто. Малец убежал, а Марина пыталась Петро задержать, заговорить. Сначала глупо врала, что случайно встретила мальчика, но быстро уяснила, что картина очень уж ясная, врать бессмысленно. Одна надежда, что мальчишка предупредит своих, а ей удастся задержать Петро как можно дольше. Идти до села далеко, час почти по бурьяну и корягам. Она умоляла его молчать. Говорила, что там люди, его односельчане в отряде, свои же, чьи-то отцы, у него же тоже отец был, просила пожалеть если не её саму, то хоть дочь, ради Сергея Витальевича, который всегда их семье помогал. Обещала больше никогда не ходить в лес, клялась. Петро молчал, шёл скорым шагом в сторону деревни, Марина семенила за ним. Он знал, что она никуда не убежит - дома ждёт дочь.
Просто чудом партизаны успели послать быстроногого юнца из отряда, который, рискуя своей жизнью, короткими тропами, сбиваясь с ног и задыхаясь добежал до села быстрее, чем дошёл полицай. Предупредил односельчан, тех, с которыми держали связь в отряде. Те скоро спрятали испуганную Лизу, знали ведь, что исход предопределён. Девочку и нескольких "заговорщиков" не медля, в чём были, без всяких вещей увели в лес, как можно дальше. Они бежали бегом, без тёплой одежды, без воды, некоторые и вовсе в домашнем - на сборы времени не было вовсе, проскользнули незаметно от немцев и то счастье. Лиза тоже бежала. Её обманули, сказали, что там ждёт мама. Знали, что иначе не пошла бы.
Люди сначала бежали, потом, почти падая от усталости, уже по темноте шли пешком. Ночью, дрожа от холода и страха еле плелись, но не останавливались. А мамы всё не было. Когда под утро дошли до полужилой деревни, в которой немцы не стояли, пришлось на свой страх и риск сделать привал в заброшенной хате - светало. И Лиза стала плакать. И плакала, и плакала, спрашивала где её мама, пока изнурённая и обозлённая от ужаса и усталости соседка грубо не ответила Лизе, что Марина осталась в селе, её немцы схватили, иначе чего мы бежали бы.
Большую часть сбежавших людей партизаны вывели всё-таки за линию фронта, к своим. В Лизином родном селе, кроме Марины, убили ещё очень много людей - жестоко, показательно. Судьбу остальных решила советская власть, когда через долгих полтора года село окончательно отбили у немцев. Сергей Витальевич погиб на фронте, почти уже в самом конце войны. Лизин дедушка пропал без вести ещё в 1942 и так о нём она больше ничего не узнала до конца жизни. А Лиза воспитывалась в детском доме.
Никогда больше она не была близка ни с кем из людей - ни друзей, ни семьи у неё не было. Мужчины до конца жизни вызывали у неё муторные воспоминания о том, увиденном за перегородкой в морозный февральский полдень. Единственной её отрадой стала работа. Умная, целеустремлённая, Лиза училась отлично, закончила университет и стала прекрасным ветврачом.
А в трудные моменты жизни она знала - там, наверху, на неё всегда смотрит мама.