БАКУ. ЯНВАРЬ.1990-Й
В январе 1990 года военнослужащие внутренних войск МВД СССР принимали участие в ликвидации этнических беспорядков в столице Азербайджанской ССР Баку. Кровопролитие тогда удалось прекратить, однако не все воины правопорядка вернулись с этого задания живыми. О драматическом эпизоде на сломе эпох рассказывает ветеран и один из ведущих авторов журнала «На боевом посту» войск национальной гвардии Российской Федерации полковник в отставке Борис Карпов, находившийся в самом центре бакинских событий.
Ваш сын и брат Андрей
«Чёрный тюльпан», военный Ан-12, ждал на аэродроме. Рядового Андрея
Кузьмина, солдата 2-го полка дивизии имени Ф.Э. Дзержинского, мы везли холодной январской ночью по бакинским улицам. Почётным эскортом для павших стало боевое охранение – впереди и в хвосте колонны грохотали по мокрому асфальту бронированные машины. В кузовах ЗиЛов – солдаты в бронежилетах, с автоматами. В салоне «Икаруса» меж рядами сидений – листы оцинкованного железа, которыми уже в дивизионном рембате оденут красные гробы. Офицер, бывший «афганец», командует: «Вести наблюдение вправо и влево. Автоматы положить на колени, стволами к окнам».
Третий день лил дождь. Придорожные низкорослые сосны были чёрными. Оливковые деревца, извечные символы мира, тоже черны. Колонну не обстреляли – боевые товарищи Андрея несли бессонную вахту на стреляющих бакинских улицах бдительно, ведь нашей колонне
...надо добраться, надо собраться
– если сломаться, то можно нарваться…
Если нарваться, то парни второй раз умрут.
«Чёрный тюльпан» поднялся в чёрное бакинское небо, плачущее небо. Шестеро павших не слышали натужного рёва моторов. Вечным сном спали
капитан МАЛЕЕВ Александр Владимирович,
сержант ЛУКЬЯНОВ Вячеслав Вячеславович,
ефрейтор ОЛЕЙНИК Сергей Зиновьевич,
рядовой ТАРАКАНОВ Андрей Михайлович,
рядовой КОВАЛЁВ Василий Васильевич,
рядовой КУЗЬМИН Андрей Юрьевич.
Замполит батальона майор Валерий Сидоров трёт воспалённые от бессонницы глаза, которые ест горький дым отсыревших сигарет.
– Мы, когда прилетели в Баку, оказались заблокированными на военном аэродроме. Стали в чистом поле. Холодно, ветер северный сифонит. Андрей эти трое суток совсем не спал – дров раздобыл, полевые кухни разжёг, чай вскипятил… Ожили солдатики. Палатки поставили, кое-как обустроились. Он всё приговаривал: «Ничего, мужики, прорвёмся!»
А прорываться в Баку, где вовсю шли погромы, где нужна была наша помощь, пришлось с боем. На Тбилисском проспекте путь нам преградили мощные баррикады: тяжёлые самосвалы с камнем и песком, четыре бензовоза – открывай краны, поджигай, и потечёт под ноги солдатам огненная река. Мы кричим в мегафоны: «Дайте пройти солдатам! Не допускайте кровопролития!» Какое там – впереди чёрная стена. При первой же попытке сдвинуть её боевики, их было человек восемьсот, открыли огонь. А у кого из них оружия не было, швыряли в нас камни, куски арматуры, бутылки с кислотой, с горючкой. Мы это предвидели, как-никак за плечами Фергана, Карабах, Кишинёв. В каждом отделении была плащ-палатка, которой гасили пламя на горящих людях.
Начали тот бой 19 января, заканчивали уже 20-го. Едва за полночь перевалило, когда самое пекло началось. Слева по ходу движения озверевшие окончательно боевики теснили наших – там был полковник Ракитин. Андрей был рядом с комбатом подполковником Мидзютой. Он наблюдал по фронту, сержант Ильин – слева, рядовой Клименко – справа.
Что в это время творилось – жуткое дело! Живыми факелами вспыхнули подполковник Копосов, капитан Янченко – боевики метили прежде всего в офицеров. Я наблюдаю за комбатом. Хорошо, думаю, что вокруг него такие надёжные парни – Ильин, Кузьмин и Клименко, и наблюдение обеспечат, и связь, и прикроют, случись что.
Вдруг трассер справа сверху, как раз между Кузьминым и комбатом, в направлении Ильина. Ильин не видел, откуда бьют. А они, сволочи, засели в зданиях по обе стороны, правильно рассчитав, что солдаты по жилым домам не станут палить. Андрей скорее всего хотел Ильина предупредить – тот-то всё время влево смотрел. Сделал два, наверное, шага к Ильину. И упал навзничь. Ильин и Клименко его подхватили на руки, кричат: «Кузю ранило!» Ещё кто-то подбежал – понесли в тыл, метров на пятьдесят. Там медики наши, майор Королёв и старший лейтенант Марков (им в ту ночь работы хватало), укол Андрею сделали сразу. Пуля, наверняка снайперская, голову пробила. Минут через пятнадцать умер…
Чёрная птица через границу
К русским зарницам несёт ребятишек домой…
– Подъём, ребята! – сказал кто-то из экипажа. – Садимся в Волгограде на полтора часа, дозаправимся.
Три часа чёрной ночи 25 января... В полусонном видеосалоне крутили
какой-то заморский боевик, унылая буфетчица торговала жидким чаем и сморщенными яблоками – аэропорт города-героя в ожидании светлого дня поддерживал всякое слабое движение, обозначавшее жизнь. Чёрная наша птица сумрачно поникла у края заснеженного поля, тяжёлая своей скорбной ношей. Где-то недалече Мамаев курган – там такая же тишина и такой же фиолетовый снег.
– Вот тебе и город-герой, – как-то раздумчиво-печально проговорил мой попутчик по «чёрному тюльпану» корреспондент Всесоюзного ещё радио, известного и популярного «Маяка», Лёня Лазаревич, – а ведь мы с тобой, брат, везём тоже героев, защищавших Союз. А мы с тобой, брат, что можем?.. Рассказать о них по правде, о том, что с нами было... – Узнав, что я собираюсь проводить Андрея Кузьмина до последнего пристанища, до города Череповца, проговорил ещё, горько вздохнув: – Давай ребят наших помянем. – Достал Лёня свою походную фляжечку, в которой оставалось по глотку коньяка.
Леонид Лазаревич погибнет в 91-м, в Нагорном Карабахе, как написали, «от пули одной из враждующих сторон»…
А в ту ночь в казарме дзержинцев нашли приют беженцы из погромного Баку. Может быть, кто-то из ребятишек спал в тот час на койке рядового Андрея Кузьмина, укрывшись его солдатским одеялом. И не подозревал, что тепло это – от горячего и сильного русского сердца.
В ту ночь не спала в вологодском Череповце мама Андрея Татьяна Степановна, не находила себе места от отчаяния, как ни успокаивали, ни утешали съехавшиеся по горькому сигналу родичи. Письма от сына остались теперь лишь обрывками ниточки, что целый год была единственной поддержкой. Строчки плыли в слёзном мареве: «Мамулечка, милая моя, я тебя прошу об одном – ради бога, не переживай и не расстраивайся, всё будет отлично, только письма пиши почаще. Ради бога, не переживай, ведь ты меня знаешь.
На 1 Мая ездили в Москву, где стояли в цепочке всю праздничную демонстрацию. Мамулечка, ты только представь себе – все люди идут с таким хорошим настроением, у кого что в руках, в общем, и мне подарили цветы. Вечером те, кто не заступал в караул, ездили на фейерверк на Ленинские горы. Правда, я со своего поста тоже видел весь салют – это такая красотища».
Спасёт ли красота мир, Андрей не знал. Но в том, что красота лечит, совершенно был убеждён. Вот и сейчас – стоит вглядеться в пёстрое весёлое многолюдье, в улыбающиеся лица девушек, в радостных ребятишек, машущих флажками, и уходит ноющая боль в уставших ногах, пояснице.
Мысли его оборвало «чрезвычайное происшествие». Он вздрогнул, встрепенулся от толкнувшего его в сердце необыкновенно жаркого и в то же время нежного дуновения – перед ним возникла из бурлящей толпы прелесть-девушка. Это потом уже, когда выйдет из шока, Андрей будет соображать, чем же так поразила она: ни жеманства, ни фривольности, естественна, как тот цветок, который протянула Андрею. Тюльпан был необыкновенно красив – такой сочной алой краски не было во всей первомайской Москве.
«Я вас прошу посмотреть военный парад на 7 ноября. Пока я хожу в 1-й коробке, в 6-й шеренге 13-м, а потом могут быть изменения, но я вам сообщу…
Мы можем улететь, только не в Закавказье, а куда-нибудь ещё 28.08.89 г.»
«Мамулечка, мне дают «ефрейтора», т.к. я по штату старший стрелок-пулемётчик. Мамулечка, милая моя, родная моя, напиши мне, пожалуйста, нужны ли Серёжке кроссовки кимрские на шипах. Если нужны, то напиши размер его ноги, я куплю. Я соберу вам посылочку и вышлю конфет, печенья. Осталось 10 месяцев, или 312 дней, и всё.
Крепко целую вас и ещё крепче обнимаю. Ваш сын и брат Андрей. 8.01.90 г.»
Это было его последнее письмо.
Чисты перед нашим народом
Даже в самые трудные для страны годы военные парады на Красной площади не отменяли. Нет, не надумана старинная солдатская поговорка «Красив в строю силён в бою», от жизни она. «Парадники» дивизии Дзержинского себя не только на Красной площади показывают. В самое пекло не раз бросали этих ребят – и Сумгаит повидали, и Карабах, и Фергану. Сейчас сидят, устало вытянув ноги после очередной порции шагистики, кто перекуривает, кто машинально драит и без того сверкающую бляху белого парадного ремня, переговариваются: «Мужики, а кому вообще эти парады нужны? Пашем, пашем, и всё ради каких-то минут, для красивости».
В споры о необходимости парадов Андрей не вступает. У него на сей счёт своё мнение, оно не для широкой публики, хранится в сокровенных тайниках души. Дед Андрея, весьегонский колхозный бригадир Степан Алексеевич Кузьмин – полный кавалер ордена Славы, участник парада Победы на Красной площади в июне 1945 года. Казалось бы, уникальная судьба у человека, геройский боевой путь. «А многие ли знают деда моего? – раздумывал Андрей. – Не канут ли в лету его первый бой на границе 22 июня сорок первого года, его дерзкие разведчицкие вылазки под Сандомиром, его колхозное житьё-бытьё, в поту и мозолях?» Пацаном ещё Андрейка по-настоящему гордился дедом. 9 Мая страсть как нравилось ему идти с ним рука в руке, и чтоб все видели три звезды на чёрно-оранжевых гвардейских лентах, и ещё одну красную, где красноармеец с винтовкой, и медали за освобождение Европы, по которой дед прошагал в своих солдатских кирзачах. Жаль, не дожил дед до того дня, когда по кремлёвской брусчатке прошагает внук, жаль, не дожил.
А ведь фамильное древо рода Кузьминых меж тем зримо прорастало. Александр Степанович Кузьмин, сын полного славного кавалера фронтовика, родной дядя Андрея, заслужил уже два ордена Трудовой Славы – II и III степени. Вспомнилась ещё одна крылатая истина – «Из одного металла льют медаль за бой, медаль за труд».
На комбинате, где Андрей проходил практику, намечался конкурс профессионального мастерства. Андрей, без пяти минут горновой доменной печи, горел желанием участвовать в соревновании. По весне его сотоварищи-пэтэушники всё больше любовь крутили, а ему подругой ненаглядной, которая по ночам снилась, стала знаменитая «Северянка» – доменная печь № 5 Череповецкого орденов Ленина и Трудового Красного Знамени металлургического комбината имени 50-летия СССР. Печь – крупнейшая в Европе. Бригада – неоднократный победитель комбинатовского и министерского соревнования. Но не титулы, не слава звонкая прельстили Андрея на «Северянке», а сама профессия металлурга, сталевара.
Тот конкурс он выдержал с честью. Положил перед матерью приз – красивый альбом «Вологодские просторы».
– А вот ещё и газета, мам. – Андрей развернул номер «Череповецкого металлурга»: «То, что молодо, не всегда зелено, доказал самый молодой конкурсант – учащийся СПТУ № 2 Андрей Кузьмин, занявший неожиданно для многих пятое место».
Неожиданно для многих, что верно, то верно. Но не для всех – уверены были в нём родные, преподаватели, товарищи по бригаде. Дружба металлургов – прочная дружба. Когда, провожая на службу, советовались в коллективе, что подарить за верность бригаде, решили единогласно – часы «Слава». Деда, полного кавалера, вспомнили, Александра Степановича, дядю, который тоже к такому званию приближался. В общем, скинулись, купили, памятную надпись сделали. А вручая подарок, напутствовали: «Славная у тебя родня, Андрюха. Скоро тебе на службу – продолжай традиции. Твоя слава, твои ордена – впереди». Орден его придёт потом.
Снова сон, и перевалом горным
Мы уходим в наш последний бой.
Снова сон, и вот «тюльпаном чёрным»
Едет к маме Андрей домой.
Из дивизии мы везли Андрея поездом Москва–Вологда, дальше, до Череповца – грузовиком ГАЗ-66. В заснеженном дворе местного военкомата сопровождающих военных взяли за грудки суровые русские мужики-сталевары: «Кто Андрюху убил? За что? Кто ответит?».
Немым укором и ряд одинаковых надгробий красного гранита на Аллее воинов-интернационалистов череповецкого кладбища. Наш Андрей упокоился в этом ряду. «Пусть родная земля будет тебе пухом», – только и сказал наставник Андрея в сталеварском деле Виктор Николаевич Кругликов, разминая в сильных руках стылый комок земли, прежде чем бросить на кумачовую крышку гроба. Его, бригадира Кругликова, Андрей считал и учителем, и другом, и старшим братом. Всё в нём соответствовало образу вологодского мужика-трудяги: ровный, покладистый, незлобивый характер, основательность и дотошность в деле, распевный окающий говорок и русская, нефасонистая борода. Ему Андрей писал всегда откровенно:
«Полк за неделю до моего прибытия (Андрея только призвали. – Авт.) улетел в Ереван, а мы сейчас готовимся к вылету, но в Баку. Все ждут сигнала. 20-минутная готовность. Первый месяц службы пролетел для меня так быстро, что я сам ещё не верю. Хорошо бы, чтобы остальные 23 месяца пролетели так же быстро. Не знаю, что будет дальше, но пока всё хорошо. Постепенно ко всему привыкаю. Чем там дышит печка, как дела в бригаде? Передавай всем огромный привет». «Привет из дивизии железного Феликса!
Здравствуй, дорогой Виктор Николаевич и вся твоя большая семья! С огромным приветом к тебе твой ученик, а нынче стрелок-пулемётчик дивизии имени Дзержинского – Андрей. Очень благодарен тебе за письмо, которое получил на той неделе. Из твоего письма я понял, что у вас дела идут не в лучшую сторону (Конец 80-х. Пресловутая перестройка. – Авт.). Если бы я был с вами, я бы вас поддержал – из-за этого ещё больше захотелось попасть домой, но пока – увы! Немного о себе – служба идёт своим чередом.
Очень хочется после армии попасть к вам в бригаду, и я надеюсь и буду добиваться этого. Очень сильно скучаю по бригаде, по печке, которая снится по ночам. Витя, как бригада, пиши? Ну вот, вроде и всё». От залпа прощального салюта спорхнули на наши плечи снежинки с понурых ветвей, растеклись по лицам слезами.
«За событиями, которые произошли в Баку в январе 1990 года и которые, видимо, войдут в историю как «чёрный бакинский январь», затаив дыхание, следила вся страна: убитые, раненые, беженцы – слова эти делали сообщения похожими на сводки с театра военных действий. В ряде районов Азербайджана вводится чрезвычайное положение – для сохранения общественного порядка, а может быть, и для предотвращения актов бесчинств и настоящего вандализма» – этими словами открывалась запись «круглого стола», опубликованная в нашем войсковом журнале («На боевом посту», № 6, 1990).
Мне, как старому бакинцу, тяжело вспоминать тот январь, что случился тридцать лет назад. Как и тридцать лет назад, говоря о боевых товарищах из войск правопорядка, павших и живых, от их имени и от своего повторяю: «Чисты перед нашим народом». Так назывался публицистический сборник издательства «Патриот», посвящённый тем самым горячим точкам, кровопролитие в которых предшествовало трагическому распаду великого Союза. Там были строки:
Власть Советов повиснет, как фраза,
Если так, через семьдесят лет,
Заменяют солдатом спецназа
И Верховный и местный Совет.
Минуло ещё тридцать лет. Нет Страны Советов. Но остаётся спецназ, остаются войска правопорядка, которые, мы знаем, всегда на страже.
