…Появление Анны круто изменило его судьбу. Моментально угадав немалый в ней свой интерес, он тут же прибрал ее к рукам и только посмеивался в ухоженные свои усы, выслушивая различные диагнозы коллег. Не поверив ни в то, что Анну «доедает» особым образом мутировавший вирус СПИДа, ни в то, что она стала жертвой малоизученной «африканской лихорадки», заходился ее лечить, очень скоро добившись очевидных и действенных результатов. Обследовав и изучив и ее саму, и объемистые тома ее истории болезни, он совершенно правильно пришел к выводу, что причиной Аннушкиных бед являлась не мутировавшая особо опасная инфекция, а злонамеренное не профессиональное отравление. Некто, не правильно рассчитав дозу неизвестного науке отравляющего алкалоида, не сумел убить, а только сильно, до смертельного ужаса изувечил ее.
Яблочков не стал скрывать от Анны своей страшной догадки, с первых же слов убеждаясь, что попал в самую точку. Анна хотя и была потрясена его предположением, как ни странно, внутренне оказалась вполне готовой к такому выводу: опустив голову, она тихо, горько заплакала...
...Она и сама много думала о причинах страшной и странной своей трансформации, все чаще возвращалась в мыслях к последнему перед погребением супруга вечеру.
…Они с сыновьями Кирила Кирилыча собрались тогда в столовой за вечерним чаем, обсуждая последние нюансы предстоящих похорон.
...Расслабленная от последних приятных известий, она была совершенно в хорошем расположении духа: не далее как утром пришли, наконец, результаты заказанных братвой исследований. Смерть авторитета наступила исключительно в силу естественных причин: почетный скаут умер от обширного инфаркта, который, по заключению целого ряда независимых экспертов, не имел под собой никакой криминальной подоплеки. Ее хорошему настроению способствовало и неожиданное дружелюбие новоявленной родни: сыновья Кирилы Кирилыча, вопреки отцовскому завещанию, не собирались делить с нею ни его имущества, ни денег. Они, обеспеченные всем сверх всякой меры, отказывались от своих в ее пользу прав, поступали красиво, по-мужски. Не ожидавшая такого, без преувеличения просто царского с их стороны подарка, Анна едва сдерживала внутреннее ликование. Другое дело, что уже вполне умудренная и своим собственным, и чужим опытом, она все-таки решила не оставлять в живых сегодня - друзей, завтра - врагов пасынков, отравить, отложив «акцию» на последний перед их отъездом день.
Только теперь, уничтоженная и морально, и физически, лишенная главного своего оружия, она, наконец, уяснила значение их "порядочности" и подчеркнуто доброжелательного к ней внимания. Они, маскируясь и притупляя ее бдительность, подобострастно заглядывали ей в глаза, таким образом всего лишь выискивали, - как она хорошо понимала это сейчас, - симптомы и признаки уже случившегося её отравления...
…Она тогда поднялась к себе в комнату, скаканула в кровать и, зажимая рот, затанцевала, запрыгала от радости: «Победа! Победа!»
Укладываясь спать, она достала из надежного места заветный флакончик и, перекладывая его в еще более надежное, только краешком сознания машинально отметила, что он стал вроде как другим и легче... Ей некогда было копаться в своих ощущениях и, целиком отдаваясь переполнявшей ее радости, засыпая, все мечтала, мечтала, мечтала.... Белый пароход... солнце... белая серебристая сигара машины...
…Она не догнала мысль о случившейся с ней трагедии и на следующий день, когда проснулась с сильной головной болью и, нисколько не притворяясь, что ей плохо, отправилась на кладбище...
…Анна даже приблизительно не могла понять, как гнусное сучьё на нее вышло, но отдавая теперь ему должное, вполне признавала, - оно переиграло ее по всем статьям...
* * *
…Ее лечение было длительным, не лишенным известного драматизма.
Помня о том, что клин вышибают клином, Яблочков, ни мало не отказываясь от средств современной медицины и задействуя весь ее нехилый потенциал, главную ставку в Аннушкиной терапии сделал все же на нетрадиционные яды и их антидоты. Проще говоря, доктор «кормил» свою пациентку предельно малыми дозами сильнодействующей отравы, именно раскачивая, а не расшатывая все еще живую нервную ее систему. Порции полученных стрессов, «выстреливая» в заторможенные словно в летаргическом сне нейроны, будили, приводили в чувство оглушенные и контуженные василискиными капельками жизненно важные отделы мозга, заставляли их работать.
…Первые недели, когда Анна лежала, как полено, «убитая», доставили Евгению Петровичу много неприятных и тревожных часов. Он как будто совершал научный и человеколюбивый подвиг, не отходил от своей пациентки ни на минуту - ел, пил, спал тут же, у ее постели - и, переругавшись со своим руководством, категорически отказался отдавать ее другим врачам, на полном серьезе пообещал поубивать их всех, если они станут настаивать. Не поверив в эти крайности, но вполне уважая и его искреннее желание спасти эту несчастную, и его самоотверженность, медицинские начальники оставили его в покое, доверившись необыкновенной его интуиции, таланту и уже не раз явленной миру удаче.
...Успех Яблочкова превзошел все ожидания: Анна стала приходить в память, заговорила. «Проснувшись» окончательно, она поздоровалась с профессурой, начала добросовестно отвечать на их вопросы.
…О Яблочкове заговорили, признав, наконец, на самом высоком уровне. Тот факт, что он не был слишком титулован, таил в себе даже известную прелесть. Творить чудеса маститым академикам и профессорам было обязательно как бы уже по рангу, тогда как самородок из простой врачебной среды был тем и хорош, что самородок. Впрочем, Евгению Петровичу все же присвоили степень доктора медицинских наук «за практические результаты» и, представляя теперь зарубежным коллегам как «того самого доктора Яблочкова», подразумевали, что понимать это следовало уже не только буквально.
Его стали приглашать на различные медицинские форумы, с особым интересом ожидая его сообщений и докладов. Однако среди красивой словесной шелухи, правильных общеизвестных научных выкладок, в его выступлениях не было ни одного рационального зерна, позволявшего понять: как, с помощью каких приемов - медикаментозных или физиотерапевтических - он сумел добиться таких потрясающих результатов. Он отнекивался, заговаривал зубы, утверждал, что лишь исключительно «грамотный и правильный подход» к проблеме, вызванной внутренними аутоиммунными в организме пациентки процессами, и позволили, наконец, решить эту непростую задачу. Специалисты, в очередной раз подивившись на совершившееся с Анной чудо, озадаченно качали головами, так и не поверили в искренность не желавшего делиться своими секретами коллеги.
...Об Аннушкиной радости следовало сказать особо. Никого не любя по жизни и даже близко не ставя рядом и вровень с собой, она смотрела теперь на Евгения Петровича, как на Высшую силу, которой было подвластно всё. Она преклонялась перед ним, благоговела и, едва не целуя его следы, заискивала, готовая ради выздоровления на самую отчаянную с ним медицинскую авантюру. Он был добр, мудр, всесилен как никто другой. Впрочем, очень скоро это искреннее очарование своим кумиром несколько померкло, обнаружив, что доброта Евгения Петровича носила довольно странный, тяжелый и унизительный характер...
…Евгений Петрович, оказавшись на вершине своей славы, раскручивал Аннушкину фишку по полной программе. Словно дрессированную мартышку, таскал он ее теперь за собою всюду, заботясь, казалось, уже не столько о ее выздоровлении, сколько о собственном престиже. Его, например, приглашали читать лекции в медицинский колледж и он, удовлетворяя свое непомерное тщеславие, вез туда Анну, даже в малой степени не беспокоясь о ее душевных переживаниях. Он заставлял ее раздеваться до гола перед молодой и довольно бесцеремонной публикой, демонстрировал ужасные ее уродства не столько с обучающей целью, сколько подчеркивая свое героическое в них участие. Он делал строгое мужественное лицо и с видом человека, собиравшегося выполнять особо опасный трюк, прохаживался перед ней, каждым жестом демонстрируя собственное бесстрашие и совершаемый научный подвиг. Потрясенные его отчаянной храбростью, хорошенькие, похожие на нежных бабочек-капустниц студентки смотрели на него во все глаза, восхищенно ахали, шушукались, едва сдерживали свой восторг.
...Закончив первую, теоретическую часть своей лекции и вполне насладившись произведенным на аудиторию впечатлением, Евгений Петрович переходил ко второй, практической. Он подчеркнуто сухо просил выйти к нему двух-трех человек, стать рядом с «уникальным случаем». Вполне предвидя, что белоснежные, шуршащие модными халатиками кокетливые тонконогие мотыльки ни за какие деньги не решаться прикоснуться к тяжелобольной, Евгений Петрович сладко щурился, все -таки приказывал кому-нибудь из них показать «на натуре» измененные и деформированные болезнью части ее тела. Зал глухо ухал, замирал, таращился на Анну, ожидая «смертельного номера». Капустницы подкатывали глаза, визжали, пятились, умоляли «пощадить», заискивали перед мужественным доктором наук. Яблочков притворно вздыхал и с видом человека, которому только одному и удавалось справляться с этим опасным «явлением», наконец отпускал их с миром, начинал сам хватать и дергать Анну за обезображенные конечности, обозначал латынью каждую косточку некогда обворожительно красивого ее тела.
Кроме того, Аннушке теперь частенько приходилось «экспонироваться» на различных ученых советах, которые в последнее время стали случаться только по вечерам и в местах довольно странных для такого рода мероприятий.
Евгений Петрович, укутав её в просторный балахон, вёз куда-нибудь за город, в сауну, и, прочирикав пару заученных фраз об особенностях ее уникальной, не известной науке патологии, выставлял на обозрение уже подогретому горячительными напитками «ученому собранию».
«Доктора» и «кандидаты», ошалев от увиденного, в первый момент сидели молча, тупо уставившись в ее усохшие «достоинства», потом охотно откликались на предложение Яблочкова осмотреть, ознакомиться поближе с этим «весьма редким случаем», подходили, удивленно пялили на Аннушку глаза, щипались, не веря, что она живая и дышит. Осмелев, они начинали довольно бесцеремонно трогать, хватать ее за все причинные места, пытались пощупать даже снизу, «изнутри». Анна, вполне доверяя своему благодетелю и его высокому званию врача, терпела, молча страдала, поражаясь вульгарной жестокости и хамству его коллег.
Чудовищный обман открылся неожиданно, когда ее едва не изнасиловали на заседании очередного «научного совета».
...Громадный детина в маленькой, словно кукольной докторской шапочке, осторожно приподнял два сухих лепестка, теперь только абстрактно обозначавших Аннушкины груди, пошарил у нее между ног, изумленно уставился на Евгения Петровича.
- Так это чё вообще такое, я не понял?.. Это вообще чё - мужик или баба?..
Евгений Петрович смутился и, загораживая собою «предмет», залепетал.
- Господа, господа... Я ведь просил... Я ведь, в некотором смысле, предупреждал вас... Случай, действительно, уникальный, единственный, так сказать, в своем роде... Будьте милосердны...
Он оглянулся на Анну, метнулся взглядом к двери.
- Уходи. Быстро.
Аннушка сдвинулась с места, засеменила к выходу. «Ученые» под впечатлением того, что «это», оказывается, может еще и передвигаться, замерли, как завороженные. Евгений Петрович, чувствуя в воздухе «электричество», слабо улыбнулся, театрально развел руками.
- Ну-с, благодарю на внимание... На этом заседание нашего ученого общества, я думаю, можно и закончить.
- Ну, ни хрена себе, закончить! - Детина сорвал с себя шапочку, обиженно оглянулся на остальных. - Ты чё, мужик?! Ты чё нам здеся впариваешь?! Мы тебе бабок отвалили?! Отвалили! Ну?.. И где шоу?! Вы какие бабки срубили, козлы! Вы за кого нас здеся держите, а?! Ни потереться, ни поприкалываться! Пусть твой скелет хотя бы спляшет!
Еще один «ученый», вполне разделяя негодование товарища, преградил Аннушке дорогу, оттеснил от двери.
- Погоди...
- Господа, господа, будьте милосердны! - Евгений Петрович, теряя остатки самообладания, заметался между зверевшей на глазах публикой и своей пациенткой. - Ах, оставьте! Оставьте, прошу вас, будьте милосердны!
Грохот опрокинутых на пол графинов, рев возбуждавшегося «собрания» и пронзительный вопль уже распятой на столе Аннушки, окончательно парализовали убитого таким поворотом событий Яблочкова.
Он побледнел до синевы и, боясь что сейчас станут насиловать и его, скользнул незамеченным к выходу. Он уже протиснулся в узкую щель двери, вздохнул с облегчением, что уцелел, когда вдруг замер, пораженный неожиданной мыслью. Яркие картинки последствий его «научных» выступлений отрезвляющим душем обрушились на Евгения Петровича и он, думая о громком скандале, закате своей славной карьеры и тюрьме, бросился назад в страшную комнату, вцепился в нависший над Анной голожопый клубок.
- Опомнитесь! Что вы делаете?! Этого нельзя! Она... она... она... заразная! Она больна! У нее СПИ-И-И-ИД!!!
Клубок мгновенно развалился, и братва, прикрывая ладонями свои «отростки», ошалело вытаращилась на полумертвого от ужаса доктора.
- Ты... ты чё щас сказал?! - Детина, путаясь в спущенных штанах, сделал шаг вперед.
Евгений Петрович сдернул Анну со стола, подтолкнул к двери.
- Да, да, господа... Все оказалось не так просто. Наука, видите ли, так сказать, считает, что у нашей подопечной, которую вы только что имели возможность осмотреть, в некотором роде, очень даже вероятно, имеется особым образом мутировавший вирус СПИДа... Это, конечно, всего лишь предположение... очень возможное... с высокой степенью вероятности...
- И ты, гад мудированный, приволок ее сюда?!!
…Свалка из запутавшихся в белых халатах и спущенных штанах «коллег» спасла Евгения Петровича и Аннушку от неминуемой гибели…
(продолжение следует...)