…Кирила Кирилыч был личностью необыкновенной. Прежде всего тем, что о нем практически никто ничего не знал. Анна, едва появившись в чайхане и сразу приступив к сбору необходимой информации об интересовавших ее денежный «тузах», слышала и это имя. Но раскрутить даже много знавших старожилов этой респектабельной бандитской «малины» на разговоры о нем, не удавалось. Все, что она сумела о нем узнать, умещалось в нескольких строках.
…Бывший военный, отставник, он сделал первые свои бабки на торговле списанной техникой, вооружением и… личным составом вверенного ему войскового подразделения. Он не только продавал своих солдат в рабство предприимчивым кавказцам, но и сам, организовав «спецбатальон», захватывал их в заложники, получая затем выкуп. Потом следует провал в его биографии: где, чем в течение ряда лет занимался отставной вояка, никто не знал. Всплыл он неожиданно далеко от родных мест, изрядно уже обросший и деньгами, и «авторитетом». После недолгой, но прямо сказать, ожесточенной и кровопролитной войнушки с местными «отцами», он уничтожил их всех, подмял под себя практически весь край. Маленьким, но очень красноречивым штрихом к этой уже известной части биографии Кирилы Кирилыча было одно довольно серьезное обстоятельство - на его абсолютную в этих местах власть больше никто не посягал...
О личной жизни рыжего полковника было известно еще меньше. Когда-то, говорят, он был женат и даже имел четырех сыновей. После этого страничка его семейной жизни так и оставалась открытой...
…В другие времена Аннушка, пожалуй, не стала бы рисковать. Лезть в совершенно незнакомое темное дело, которое не поддавалось ни анализу, ни разведке, было сродни самоубийству. Это в «деле» Андрюшеньки, а затем Епифанцева все было ясно, как белый день. Кирила Кирилыч такой ясности не давал. Хотя... Был все же один нюансик, к которому, по-хорошему, Аннушка не просто могла, а в другое время непременно и присмотрелась бы... Любил, таки, отставник женщин. Вот только услугами их в городе, где жил, не пользовался никогда - снимать проституток похотливый старик предпочитал не местных...
...Анализировать данный, более чем подозрительный факт у Аннушки не было ни времени, ни желания. Боясь, как бы эта жирная «тушка» не сорвалась и, признаться, устав от неопределенности своего положения, лакейской должности, а, главное, зависти ко всем уже состоявшимся и жившим «нормальной» жизнью «большим» людям, Анна отмахнулась от едва шевельнувшихся в душем сомнений. Какая, в сущности, разница с кем и как спит ее муж?! Ей, что, с ним по жизни жить?.. Долго играть «в семью» она больше не собиралась. Супруг сдохнет через месяц-другой после женитьбы где-нибудь в командировке, куда частенько уезжал контролировать необъятные свои владения. Главным в ее деле было то, что новоявленный муж был не просто богат, а именно в той мере, в какой она мечтала и рассчитывала.
…Первый звонок, который, признаться, очень сильно и неприятно поразил ее, прозвенел именно сейчас, на свадьбе. Привыкшая к влюблённому, подобострастно-заискивающему вниманию окружающих, Анна просто не мыслила какого-то другого к себе отношения. Собираясь выходить замуж за мерзкую престарелую «таксу», она представляла свою свадьбу совершенно по-другому. Но вместо, как ожидалось, именно для нее специально заказанных во Франции, в Париже, у лучших мировых модельеров свадебного наряда и бриллиантов, грандиозных торжеств - с кавалькадой дорогих машин, подарков, морем цветов и фейерверков, - она ехала сейчас в затрапезной «копейке» голодная и униженная. Но не о своем поруганном женском достоинстве тревожилась сейчас Аннушка. Эта свадьба была частью новой, не очень, правда, хорошо подготовленной операции по захвату чужих, теперь уже бандитских, денег. Свадебное торжество должно было по ее замыслу нести особую смысловую нагрузку. Именно на нем она предполагала застолбить свое приоритетное право на долю пока еще живого супруга, показав всем, что в жизни этого человека она играла некую исключительную, а не шутовскую, не случайную роль. Она желала войти в их клан и быть с ними наравных, и сделать это следовало именно сейчас...
Старик испортил все дело. Его хамство - абсолютное, уничижительное, вопиющее и подчеркнутое - нанесло сокрушительный удар по Аннушкиной репутации: станут ли уважать ее, считаться в нею подельники мужа, когда он и сам ее не уважал...
Отношение к ней Кирила Кирилыча было непонятным. А все непонятное не просто настораживало, оно пугало. Анна притихла, отодвинулась в угол машины, вжалась в спинку сидения. Ну что же, нужно честно признать - этот раунд она проиграла...
...Они приехали.
...Аннушка даже ахнула от неожиданности. Это был не дом - дворец. Старик, оказывается, имел отменный вкус...
- Это что же, все твое?! - Она кивнула на глухой забор, за которым парил в воздухе великолепный замок.
- Мое... - Кирила Кирилыч коротко кивнул.
Аннушка, волнуясь, вошла в холл.
...Она моментально забыла о гнусном клиенте и своей обиде. Вот это да-а-а! Такой невероятной утонченно-изысканной роскоши она не видела даже в кино. Сердце затрепетало, запрыгало и вдруг подкатило к горлу сладостным комком. Вот... вот оно пришло это мгновение! То, за что она боролась все эти годы, о чем думала, переживала ночами. Руки потянулись к груди, зажали в кулачок воротник блузки. В одно мгновение перед глазами промелькнули картинки былых фантазий: белый пароход, море... Анна задохнулась от счастливого изумления. А ведь какое, однако, совпадение! Она, выбирая этот город, мало думала тогда о его морских красотах - только о деле. А получилось, что это «дело» почти в деталях совпало с детской мечтой. Вот оно - солнце, вот оно- море, а вот- этот сказочный терем, который очень скоро станет ее собственностью... Анна тряхнула головой, окончательно возвращаясь в былое хорошее расположение духа: как бы там ни было и чтобы там ни было, а главное уже сделано - она вошла сюда законной женой...
...В доме царила приятная светлая тишина. Где-то в глубине роскошного зимнего сада журчал ручей, щебетали птицы. Она не успела найти этот райский уголок, когда услышала за спиной тихий шорох. Кирила Кирилыч держал в руках большую застиранную тряпку. Анна все еще под впечатлением своих грез и фантастической роскоши, растроганно улыбнулась.
- Как красиво! Как в кино. Я видела такой дворец в итальянском фильме...
Старик поморщился, швырнул ей на плечи тряпицу.
- Ванна на втором этаже, на лестнице, иди готовься...
…Он мучил ее остаток дня и всю ночь. Только осипнув от надсадного своего крика, Аннушка поняла, отчего Кирила Кирилыч стал однажды вдовцом - эту муку невозможно было ни описать, ни пережить...
…Анна собрала свое тело в комок, свалилась с кровати. Она долго лежала на мягком коврике, приходя в себя. Голова кружилась, нестерпимо болела. Немного срыгнув, Аннушка почувствовала слабое облегчение, перевернулась на живот, подобрала локти и ноги, осторожно поползла. Она могла сейчас передвигаться только очень медленно и только на четвереньках. Не длинное расстояние до ванной комнаты далось ей с трудом. Оставляя за собой кровавую дорожку, то и дело укладываясь на пол, чтобы отдохнуть, она, наконец, втащилась в сверкающую изысканной роскошью громадную, с бассейном, «душевую», с трудом поднялась.
Ноги «ватные», холодные, как лягушечьи лапки, дрожали, не слушались, то и дело подкашивались. Вцепившись в сушилку, Анна боком, как контуженный краб, двинулась к зеркалу и испугалась: бескровное ее лицо, утратив живое человеческое выражение, сделалось совсем маленьким, острым, будто птичьим, лоснилось неестественным, как у покойника, блеском. Она испустила осторожный, очень болезненный выдох, тихо заплакала, запричитала. Одеревеневшие от дыбы, ремней и наручников руки, едва поднялись, коснулись свалявшихся до войлока волос. Искусанное, изгрызенное маленькими и острыми, как у хорька, зубами ее тело было в багровых кровоподтеках и ранах, горело огнем. Она не могла прикоснуться к себе, всякое движение причиняло жуткую, нестерпимую, до крика, боль. Анна стояла, пошатываясь, не решаясь сделать еще одно движение, чтобы переступить невысокий бортик, войти в душевую кабинку.
Ни одной мысли больше не было в ее голове.
- Ах ты проворница! Так вот ты, оказывается, где!
Кирила Кирилыч, закрывая за собой дверь, скользнул в ванную, уставился на ее истерзанное пытками тело масляными посоловевшими от садистского наслаждения глазами. Шкурка на щеках его собачьей мордочки мелко дрожала, а узкие челюсти, выбивая чечетку, запрыгали, оскалились, обнажая ряды желтых кривых зубов. Задыхаясь от возбуждения, старик вертлявой походкой приблизился к своей жертве.
Она поняла, захрипела.
И этот хрип, и ее безумные от ожидания новых мучений глаза были словно сигналом: Кирила Кирилыч сбил ее с ног, опрокинул в лоток душа, рванул с себя одежду. Аннушка сильно, до крови, ударилась головой о стену, попыталась приподняться, развернуться в узком маленьком пространстве. Как коршун, подминая под себя добычу, Кирила Кирилыч навалился на нее всем телом, стал иступленно топтать, душить, рвать зубами и когтями уже исстрадавшуюся, изуродованную ее плоть.
* * *
…Она с трудом открыла глаза. Высокий, с замысловатой лепниной потолок поплыл, закружился, стал стремительно падать. Ее страшно мутило. Липкая тягучая слюна потекла по щеке, противно коснулась уха.
- Сплюньте, пожалуйста... - Чья-то белая тень осторожно повернула ее голову, подставила плевательницу. Аннушка вытолкнула изо рта блевотный комок, пошевелила губами.
- Нет-нет... Вам нельзя разговаривать... - Тень запротестовала. - Лучше попейте...
Носик поилки осторожно коснулся уголка рта. Анна схватила его, жадно зачмокала.
- Достаточно. Вам нельзя сейчас много пить...
Анна прохрипела.
- Где я?
Тень заботливо поправила простыню, разгладила складочки на подушке.
- Вы дома. Вам плохо, потому что отходит наркоз. Если вас будут беспокоить боли, скажите, я сделаю укольчик.
Сознание понемногу возвращалось, а вместе с ним и страшные картинки еще недавних событий.
Она вспомнила как супруг вытащил ее тогда из ванной комнаты, поволок обратно в спальню...
…Воспоминание о запахе паленого мяса, когда Кирила Кирилыч насиловал ее распятое тело раскаленным паяльником, вновь наполнило рот противной тошнотворной кислотой. Анну долго мучительно рвало. Сиделка аккуратно умыла ее, сменила под головой салфетку.
За дверью послышались шаги. Аннушка сжалась под простыней, зажмурилась.
Вошли двое.
- Ну-с, как наши дела?
- Она пришла в себя...
- Прекрасно, прекрасно...
Высокий тип, потер руки, подышал на них, полез в саквояж, достал белый медицинский халат.
- Бояться не следует. Я доктор. Мне необходимо вас осмотреть. - Он натянул резиновые хирургические перчатки, склонился над ней. - Расслабьтесь... Ну же, право... Я не кусаюсь. Тэк-с, тэк-с, хорошо... очень хорошо...
Он внимательно вгляделся в ее лицо, оттянул веки, пощупал на шее пульс.
- Вполне прилично. А сей…
Закончить он не успел - в комнате появился Кирила Кирилыч. Анна задергалась, захрипела.
- Спокойно, спокойно... Зачем так волноваться?.. - Доктор придержал Аннушку за плечи. - Никто из посторонних сюда не войдет, стесняться здесь некого... А это ваш муж. А знаете, вы его тогда здорово напугали...
Врач оглянулся на топтавшегося рядом с кроватью подвижного, как ртуть, Кирила Кирилыча.
- С ней все в порядке. Но медовый месяц придется все же отложить...
- Надолго?
- Да уж, батенька мой, надо будет потерпеть... И на будущее - доктор ласково потрепал его по плечу, - соизмеряйте-ка свои желания с их женскими возможностями...
Он повернулся к Анне, окинул ее веселым взглядом.
- А вы не обижайтесь. Вашего мужа тоже можно понять - вы такая красавица, ну как тут сдержаться... Впрочем, мы отвлеклись. - Он кивнул угрюмо молчавшему до сих пор коллеге. - Леопольд Яныч, приступайте, она ваша...
Леопольд Яныч особо не церемонился. Он грубо раздвинул Аннушке ноги, заходился делать перевязку. Доктор долго колдовал, обрабатывая на разорванной ее промежности страшные швы, тыкался тампонами и клизмой куда-то глубоко, добираясь до внутренних скрытых повреждений.
Кирила Кирилыч, вытянув хоботком свое рыженькое оскаленное рыльце, временами возбужденно повизгивал, облизывался, вглядывался потемневшими от сатанинского желания глазами в жуткие Аннушкины раны. Иногда, не сдержавшись, он подскакивал к врачу, вырывал из его рук пинцет с тампоном, «лечил» больную сам...
Доктор морщился.
- Вы мне мешаете...
Кирила Кирилыч отбегал на полшага, скулил, вновь возвращался, пялился на разодранную им плоть, жадно принюхивался к теплому тошнотворному запаху крови и выделений. Наконец, он приспособился: обхватив Аннушкину ногу, он стал «помогать» врачу, «держал» ее, гладил, лизал, кусал, зверски щипался. Леопольд Яныч, не отрываясь от своего занятия, беззлобно журил его.
- Фу, Кирила Кирилыч... Ну что вы, право, уймитесь... Дайте же мне закончить...
…Доктор вытер влажным полотенцем руки, бросил его на стул.
- Пока все. Это, конечно, ваше личное дело, уважаемый, но если у вас еще имеется надобность в этой женщине, оставьте ее на время в покое...
- Да-да, разумеется... конечно... я понимаю...
Кирила Кирилыч судорожно вздохнул, стал торопливо расстегивать штаны.
Анна, угадывая его намерения, заметалась на подушке, выгнулась дугой, закричала страшно, пронзительно.
Этот крик только подхлестнул ее мучителя. Он в одно мгновение взгромоздился к ней на грудь, прижался к мокрому от слез и рвоты лицу своим голым «достоинством»…
Доктора по-родительски снисходительно погрозили ему пальцем: «Ах ты, шалун! Ну что с тобой делать?..», пошли прочь. Сиделка, аккуратно обходя во всю «трудившегося» на Анне хозяина, спокойно убрала испачканные кровью и йодом тампоны, протерла столик, уселась с журналом у окна.
...Кирила Кирилыч, все еще всхлипывая от удовольствия, сполз, наконец, с впавшей в беспамятство Аннушки, натянул штаны, поплелся из комнаты. Сестра вытерла следы «любви» с лица своей подопечной, выдернула из-под нее окровавленную пеленку, заменила сухой, вновь вернулась к журналу.
…Кирила Кирилыч будто сорвался с тормозов. Он теперь редко уезжал из дома, полностью отдаваясь своей новой страсти.
Он даже не подозревал, что именно болезненная, ослабленная операцией страдающая женская плоть, может вызывать такую бурю невероятно приятных ощущений. Он перебирал в памяти наиболее «сочные», «с перчинкой», свои прежние «романы», признавался, что ни один из них не доставлял ему такого неслыханного наслаждения, как этот. И дело было, конечно, не в Анне, не в ее особой красоте, женственности и сексуальности, а именно в абсолютно беспомощном и страшном своей безнадежностью её состоянии.
...Была, правда, еще одна «изюминка», придававшая их «отношениям» неповторимую пикантность. Прекрасно понимая причину ее поспешного за ним замужества, Кирила Кирилыч ковырялся теперь своим «пестиком» в жутких Аннушкиных ранах, мстил ей, издеваясь особенно жестоко и злорадно. Насилуя ее, он с придыханием шептал.
- Тебе хорошо?.. Очень?.. Хочешь еще? Ах ты, бесстыдница!.. Ах ты, ненасытная!.. Ну уж так и быть, уважу... Вот так нравится?.. А так?.. Вы хорошо устроились, Анна Ивановна... Всё для вас - и моя любовь, и мои деньги... А вам ведь денежек моих хотелось, правда?.. Ну так вот вам мои денежки! Вот вам, вот!.. И еще, и еще... получите!!!
Она синела, захлебывалась болью, криком, кислой пеной своей рвоты и его испражнений, не имея возможности вырваться из беспредельно мстительных лап. Иногда, взгромоздившись на ней верхом, Кирила Кирилыч замирал, задумывался, чтобы еще такое с нею сделать?.. И не додумываясь сразу, начинал душить, стараясь не упустить последнего критического момента. Аннушкины глаза наливались кровью, выпадали из орбит, она исходила кровавыми соплями и поносом, билась в конвульсиях, потом затихала. Кирила Кирилыч разжимал пальцы, сползал с ее груди, начинал реанимировать. Иногда на него накатывало... Раздирая Аннушкин рот, он выламывал ей челюсть, пытался добраться до языка, чтобы откусить. Он снова и снова насиловал ее всеми подручными средствами, не имея сил остановиться…
…Доктора посмеивались над его «несдержанностью», подлечивали страшные ее раны, в последнее время особо и не стараясь. Зачем?.. Конец был очевиден для всех. Анна больше не просила, не умоляла их забрать ее отсюда, спасти, вызвать милицию. Она очень скоро поняла, что и сами врачи, и их забота о ней были всего лишь частью чудовищной «любовной» сюжетно-ролевой игры, за которую, собственно, им и платили. Они в очередной раз вправляли ей челюсть, лечили, а потом расступались, с жадным похотливым интересом следя, как голый Кирила Кирилыч «входил» в нее. Он при них насиловал ее, а они бегали вокруг, шумели, «просили его прекратить», распаляя тем самым еще сильнее нездоровое его сладострастие…
...Она умирала. Жизнь медленно, по каплям, уходила из нее. Она была еще жива, но словно заглянула уже по ту сторону небытия, впала в какое-то странное состояние коматозной прострации. Анна уже без содрогания и удивления смотрела на очередной садистский "консилиум", не отворачивалась от «достоинств» и голой задницы супруга, не блевала, когда он оправлялся ей прямо на лицо, не стонала, не хрипела. Как резиновая далеко не новая кукла, она слабо вздрагивала под ударами хлыста «удовлетворявшего» ее «благодетеля», больше не доставляя ему былого удовольствия. Он сползал с нее, дергал вялый свой «петушок», уныло тянул:
- Ну, так не честно... К чему эти сцены?..
Он оглядывался на компанию, и они опять принимались лечить ее.
…Леопольд Яныч склонился к Анне, поднял ее веки, посмотрел зрачки, подержал, уронил истощенную безжизненную руку.
- Похоже, мой дорогой друг, сегодня вы вновь стали вдовцом...
- Как?! Она умерла?! Не может быть! Отчего ей умирать?! Может, это опять ее глупое притворство?! Вы уверены?
- Да. То есть пока еще не совсем... Но это дело ближайшего часа...
- Черт! А как было хорошо...
- Пустое... Других что ли мало...
Кирила Кирилыч натянул трусы, уложил поудобнее свой «отросток», вышел. Он, наконец, вспомнил о делах и, отдаваясь им с обычным рвением, оставил Анну в покое, сохранив тем самым жизнь...
* * *
…Болела Аннушка долго. Только к концу зимы она стала ненадолго выходить из дома, к немалому изумлению обнаруживая, что здесь ее, в общем-то, никто не держит. Такое безразличие было понятным: Кирила Кирилыч давно уже утратил к ней всякий интерес, вернулся к прежним своим «подружкам», продолжая периодически закапывать их на пустырях, мусорный свалках и в густых придорожных лесопосадках. Анна избежала их печальной участи лишь потому, что будучи тогда почти уже мертвой, все собиралась, собиралась, да так и не собралась умереть сама. Исправить досадное недоразумение Кириле Кирилычу было недосуг. Анна даже не подозревала сколь деловит и востребован был, оказывается, ее супруг. Только случайно обнаружив юбилейную, ко дню его рождения кассету с любительским о нем фильмом, она смогла убедиться, с каким «незаурядным» человеком последнее время делила кров. Он, оказывается, был и крупным бизнесменом, и депутатом, и меценатом; другом сирот и животных, почетным гражданином и членом... Анна, присев на краешек стула, с неподдельным интересом смотрела кадры самодеятельной хроники, где отставной полковник лично сажал деревья на очередной "аллее дружбы", встречался с ветеранами, раздавал спонсорские подарки, громил с высоких трибун «зажравшуюся, оторвавшуюся от народа коррумпированную власть», требуя от нее немедленно покончить с бедностью, организованной преступностью, вернуть народу украденные у него деньги... Он был даже почетным скаутом.
…Ему повязали на шею голубой галстук и он, напустив на мордочку мужественное выражение, - будто прямо сейчас собирался отправиться покорять неведомые галактики, - принимал парад юных первооткрывателей, облизывал их ласковым своим языком.
Был он накоротке со многими министрами и губернаторами, кандидатами в премьеры и президенты.
…Выключив телевизор, Анна долго сидела, уставившись на иконы, которыми Кирила Кирилыч, сделавшись однажды человеком публичным, а потому сразу набожным, украсил все углы. Она думала о том, как странно и страшно устроен этот мир: вот живет человек, ходит на службу, посещает церковь, соблюдает посты, занимается общественно-полезной деятельностью, благотворительностью, в общем, производит впечатление очень и очень благоприятное; на него ровняются, ставят в пример; и только очень немногие знают, как не соответствует весь этот внешний положительный антураж внутренней, истинной его сути...
Кирила Кирилыч - садист, насильник и убийца, и он же - член депутатского правового комитета, защитник прав человека; он, будучи главным в крае мафиозным авторитетом, качает права правоохранителям, борется за чистоту их рядов, расправляется и избавляется от наиболее настырных и «несознательных» из них; в праздники, читая с высокой трибуны проникновенные стихи о любви к женщинам, он у себя дома, за закрытыми дверями, раскладывает по коробкам и мешкам части их растерзанных им тел, вывозит, закапывает на помойках...
Анна вспомнила знакомые из школьной программы строки: «Человек - это звучит гордо...», нехорошо ухмыльнулась. Ну-ну... Да все одинаковые. Все живут двойной, двуличной жизнью. Поди, разберись, что у каждого на душе и за душой. И, глядя порою на какое-нибудь приветливо светящееся в ночи уютное окошко, Анну так и подмывало бросить в него булыжник: «Не верю я тебе, не такое ты доброе, как кажешься... Все гады, все ублюдки...»
* * *
…О полном выздоровлении не могло быть и речи. Но с каждым днем всё больше и больше приходя в себя, Аннушка стала серьезно задумываться о будущем. Конечно, признав свое поражение, она могла уйти отсюда, не опасаясь в дальнейшем за свою жизнь: Кирила Кирилыч не станет ее преследовать и убивать по одной причине - то, что он с нею сделал, было высшим пилотажем мести. И живая, но изуродованная любительница чужих денег только тешила его самолюбие и однажды уязвленную гордость: да как она могла додуматься, что его, ЕГО(!!!) можно обмануть!
...Мести он не опасался. Кто она? Так, мелкое больное насекомое... Что она могла ему сделать? Заявить в милицию? Подать в суд? Да, пожалуйста! Он мог бы даже отвезти ее туда на своей машине... Доказательств того, что с ней обращались "негуманно", жестоко, сделав к конце концов инвалидом, не было никаких. То есть они были, конечно, налицо, но вот, что сделал это именно он, муж, - не факт. У Кирила Кирилыча всегда на такой случай имелось железное алиби и с полсотни штатных "свидетелей". А вот "очевидцев", что Анна, игнорируя свои супружеские обязанности, ушла из дома, сделалась женщиной «доступной» и безнравственной (со всеми вытекающими для нее последствиями), было сколько угодно. Кроме того, репутация авторитета-депутата была столь безупречной, что даже такой короткий и недоброжелательный в его адрес выпад не испортил бы общего, очень выгодного и благоприятного о нем впечатления. А сомневаться в том, что этот единственный, сделанный ею на пути конфронтации с ним шаг будет действительно коротким, не приходилось. Она не успеет дать даже первых показаний, когда внезапно исчезнет, пополнив и без того немалый стараниями супруга милицейский список пропавших без вести...
Впрочем, обе стороны понимали - до этого не дойдет. Кирила Кирилыч, презирая жену за жадность, за попытку поживиться за его счет, отомстив, отпускал ее с миром, не сомневался - устраивать с ним «разборки» Аннушка не станет.
Вот дурак...
…По мере того, как ей становилось легче, и она могла уже самостоятельно, без костылей, передвигаться не только по дому, оживала ее душа, а с ней и тяжелая, лютая ненависть к переигравшему ее извращенцу...
(продолжение следует...)