…Андрюшеньку выписали из больницы через несколько месяцев после смерти сына и матери.
...Анна, готовясь в его возвращению, внимательно выслушала все рекомендации врача, поступила... с точностью до наоборот. Она убрала комнату Сереженьки, навела в ней идеальный, как при его жизни, порядок.
Занавесив детскую кроватку пелёночкой так, чтобы не было видно, что она пуста, Аннушка, как бы невзначай, как будто только что переодевала проснувшегося и вспотевшего ото сна ребенка, бросила на спинку маечку сына.
...Она долго рылась в детском комоде, выбирая для своего плана вещи не новые, а уже ношенные, хорошо знакомые. Развесив на стоявшем рядом с кроваткой стульчике рубашечку, шортики и крохотные на Сереженькину маленькую лапку носочки, она и их выбрала не случайно, припоминая связанные с ними наиболее яркие и приятные для Андрюшеньки события. Большие глубокие, как у мультяшного ежика, тапочки с резинками она поставила рядом со стулом, придав всему этому до боли знакомому «натюрморту» абсолютно естественное, живое настроение. Все игрушки, книжки-раскраски, карандаши и конструкторы заняли привычные, как при жизни «хозяина» места, ничем не выдавая случившегося здесь еще недавно страшного несчастья.
...Она встречала мужа у дверей лечебницы. Мокрые, жалкие, пришибленные пережитым горем их фигурки постепенно растворялись в мутной пелене дождя, заставляли болезненно сжиматься сердобольные сердца провожавших их медиков.
…Они молча вошли в дом.
- Тебе нужно переодеться, милый, ты промок...
Андрюшенька не спорил, послушно поплелся к себе в комнату. Дверь детской была приоткрыта. Он не удержался...
…Самые страшные потрясения люди испытывают ни у гроба родного человека и ни при виде того, как его опускают в могилу. Самое страшное происходит потом... Когда приходится возвращаться домой. Дом еще хранит его запах, его смех, его тепло, и тысячи мелочей, пронизанных светлой памятью о нем, напоминают — всё кончено... Он не придёт. Он больше никогда не вернется...
…Анна украдкой наблюдала за мужем, видела как дрогнуло, побледнело его лицо. Он застыл у входа в комнату, перестал дышать. Кроватка... маечка... стульчик с одеждой, тапочки... Андрюшенька стал медленно наливаться кровью, предательская жилка лихорадочно забилась у виска. Он прикипел взглядом к кроватке с пеленочкой, прислушался. А вдруг... вдруг... там... Он не выдержал, подошел, заглянул... Губы его дрогнули. Он взял маечку, подержал...
Анна погладила его по плечу.
- Андрюша, пойдем... Пойдем, родной... Потом, всё потом...
Андрюшенька не сопротивлялся, дал себя увести.
...Он выпил предложенную женой стопку водки, потом еще одну, вяло ковырялся вилкой в тарелке. Анна прищурилась, перевела взгляд с него на заплаканное дождем окно.
- Однако как летит время... Вот и осень. Дожди. Как они не вовремя. Я недавно была на кладбище. Могила Сереженьки осела. Крест почти завалился. Ну не совсем то есть, чтобы уж вовсе упал, а так... накренился очень. Я пробовала поставить, выпрямить его. Да не смогла. Отец на приисках, соседей просить не хочется. Мы потом сами как-нибудь съездим... Поправить надо... А то она, могилка, такая маленькая, одинокая, жалостливая, будто сиротская...
Андрюшенька напрягся. Он еще посидел немного, стал вставать из -за стола.
- Ты куда?.. - Анна, будто не понимая, уставилась на мужа.
- Я сейчас... так надо... я скоро... - Андрюшка смутился, болезненно поморщился и, опасаясь, что его станут удерживать, торопливо попятился к двери.
Анна, отодвинув краешек занавески, со злорадным одобрением наблюдала, как выруливала со двора его машина...
* * *
...Старинное городское кладбище, где был похоронен Сереженька, находилось далеко за городом и занимало немалую территорию. Оно было красивым, ухоженным, очень уютным, только временами приобретая какой-то печально-заброшенный, совершенно осиротевший вид. Всё дело было в дороге. Если смотреть на кладбище сверху, с высоты, оно казалось полуостровом, соединенным с материком, то есть с городом, очень узкой каменной перемычкой. С левой ее стороны, если ехать из города, был глубокий обрыв, справа высокая неопрятная гора. Осенью и ранней весной, в период дождей, тоненькие ручейки глины и грязи, стекая с ее склонов, покрывали дорогу гладкой и скользкой, как масло, мутью, делая ее смертельно опасной и, по сути, непроходимой. Похоронные процессии, доезжая до этого места, останавливались, принимали на плечи скорбный свой груз, брели дальше пешком, растягиваясь в длинные цепочки.
…Она рассчитала всё точно. Устроив дома, в детской, психологически убийственный для Андрюшеньки спектакль, Анна за несколько минут свела на нет все усилия врачей, подтолкнула его к немедленным действиям. Абсолютно верно представляя, что значил для этого маленького несчастного человека его сын, она не сомневалась: озабоченный всем, что касалось даже мертвого Сереженьки, он помчится благоустраивать его последнее пристанище, совершенно позабыв о собственной безопасности.
Аннушка посмотрела на часы: яд начнет действовать уже через несколько минут. Оставалось только ждать...
…Он гнал машину по мокрым улицам, с досадным нетерпением останавливаясь на пешеходных переходов и у светофоров. Оставляя позади квартал за кварталом, Андрюшенька мчался по ненавистному ему теперь городу, с раздражением обнаруживая, что он огромен. Он торопился, дергал за руль, раскачивался из стороны в сторону, словно это помогало ему быстрее преодолевать серую блестящую паутину дорог.
Внезапно он замер, пригнулся к рулю: метрах в двадцати от машины показалось светлое пятно. Похожее на не яркий солнечный зайчик, оно медленно плыло навстречу, заметно увеличиваясь в размерах. Еще не разглядев как следует, что это было, он вдруг почувствовал его громадную для себя важность. Пятно мягко скользило по дрожащей ряби дождя, принимая очертания маленькой, до боли знакомой фигурки. Андрюшенька оцепенел - прямо перед ним, прижимая к груди игрушечный трактор, стоял Сереженька. Малыш, одетый в светлую байковую пижаму, был словно заспан и испуган. Растерянный и жалкий, он боялся своего одиночества, дрожал, но крепился, не уходил, вглядывался в дорогу, по-видимому, кого-то ожидая. Андрюшенька открыл рот, привстал из-за руля, потянулся к лобовому стеклу.
- Сережа... Сереженька... Сынок!!!
Дикая радость и жалось к одинокому тельцу захлестнули его горячей волной. Уже ничего не видя перед собой кроме призрачного, как тень, силуэта, он, давя тротуары и газоны, погнал машину прямо на него.
...Он летел на бешеной скорости, орал, размахивал руками, тянулся к сыну, стараясь домчаться до него, обратить на себя внимание. Призрак стоял уже почти на капоте машины и как будто слышал его крики, но все еще не видя, с жадным нетерпением тянулся взглядом куда-то вдаль, к светившемуся яркими огнями ночному городу. Внезапно он вздрогнул, опустил голову, заметался глазами, заметил, наконец, отчаянно рыдавшего родителя. Малыш еще секунду недоверчиво и серьезно всматривался в его заплаканное жалкое лицо и, вдруг узнавая, широко заулыбался, замахал игрушкой, стал нетерпеливо переминаться в своих больших смешных тапочках. Андрюшенька рванулся навстречу.
- Сейчас... Сейчас, сынок...
...Обливаясь потом, он в изнеможении упал на сидение, так и не сумев дотянуться до сына. Он рванулся к нему ещё раз, и опять какая-то неведомая сила не отпустила его. Андрюшенька завизжал, закрутился на сидении и, страшась одной только мысли, что Сереженька может исчезнуть, снова уйти, рванулся к нему из последних сил. Он тужился до синевы, бился в конвульсиях, извивался, хрипел, вытягивался всем телом, старался вырваться, выскользнуть из чьих-то сильных, до боли сжимавших его объятий.
…Он умирал мучительно тяжело и ужасная его предсмертная агония закончилась, едва машина, оставив город, вырвалась на последнюю в его жизни прямую.
...Андрюшенька еще раз сильно натужился и вдруг словно катапультировался, ощущая невероятную во всем теле легкость. Ни мало не задумываясь, как это у него получилось, он скользнул сквозь стекло на капот машины, подхватил прыгнувшего ему на грудь Сереженьку.
- Сынок... сынок... - Андрюша задыхался, исступленно целовал личико, головку, грудку сына, ощущая до боли знакомый, невыразимо приятный сладкий молочный детский его запах.
Внезапно Сереженька вздрогнул, прижался к отцу, посмотрел вниз. Андрюшка, обнимая сына, проследил за его взглядом.
…Его машина, непрерывно сигналя, с включенными фарами, неслась прямо на кладбищенскую перемычку. Случайные свидетели останавливались, отрывались от своих дел, таращились на летевший словно болид автомобиль, поминали не добрыми словами матушку сидевшего в ней водилы.
- Куда ты прешь, дурында?!!
…Машина, проскочив по инерции в вязкой липкой грязи еще несколько метров, завертелась волчком, ударилась о стойку опорной стены, отлетела далеко вперед к краю обрыва. Уже погасив от удара скорость, она продолжала медленно вращаться, скользить юзом вдоль неровных его краев. Крики ужаса и отборного мата бежавших к месту аварии людей заглушали шум ливня и штормового ветра. Машина сползала в пропасть. Зацепившись передними колесами за острые края расселины она еще несколько секунд висела, отчаянно сигналя.
- Тросы!, тросы давай!!!
На ходу цепляя к бамперам своих машин стальные канаты, народ мчался к обреченному Андрюшкиному автомобилю, все еще надеясь спасти...
…Машина дрогнула, опустила в пропасть колесо, и вдруг, не удержавшись, сорвалась, растаяла в мокрой и жуткой ее глубине. Андрюшенька равнодушно смотрел, как вываливалось из салона, летело, разбивалось о камни его тело и, не интересуясь им даже в малой степени, отвернулся, прижал к себе сына, чмокнула его в маковку головки. Сереженька показал пальчиком куда-то вверх. Андрюшка оглянулся. Высоко в небе на светлом солнечном облаке стояла большая группа нарядных людей. Он вгляделся и ахнул: вся его родня - мать, тетки с мужьями и детьми - махали ему руками, смеялись, звали к себе. Аркадий Зиноныч, все такой же осанистый и важный, но только помолодевший, приветствовал его, желая обнять. Андрюшенька захохотал от счастья и, еще сильнее прижимая к груди сына, легко оттолкнулся от воздуха, полетел в вечность…
(продолжение следует...)