…По ее замыслу все должно было произойти в их с Андрюшенькой отсутствие. «Заболев» сына, она узнает об этом в Питере, где сейчас продавалось последнее имущество Аркадия Зиноныча. Правду сказать, никакой надобности личного участия мужа в этих сделках не было. Анна прекрасно справилась бы с этим и сама. Коллекция семьи, за исключением драгоценностей и монет, была ею давно уже распродана и принесла огромные барыши. Не доверяя «бумажкам» она тут же очень выгодно «вложила» их в новые бриллианты и золото. Даже далеко не добродетельный Ямпольский, выступая по просьбе Анны консультантом и посредником сделок, был поражен ее хваткой и исключительным по своему бесстрашию цинизмом: она не позволила никому торговаться с собой и, не поддаваясь на обычные в таких случаях провокации и шантаж, не упустила ни цента из максимально возможной своей выгоды. Все наследственные ценности супруга, которые она по его доверенности немедленно «перевела» на себя, лежали уже в сейфах банковских хранилищ, дожидаясь своего часа.
Квартиру и дачу Аркадия Зиноныча Аннушка оставила в качестве предлога, чтобы выманить на время «болезни» сына Андрюшеньку в Питер. Повод для его отъезда был прост и правдоподобен: покупатель, якобы опасаясь мошенничества, не желал приобретать дорогостоящее имущество через третьих лиц, требовал осуществления сделки напрямую, то есть при непосредственном участии владельца недвижимости.
Она не могла оставить мужа рядом с умирающим ребенком, опасаясь самых неожиданных с его стороны поступков. Никогда не убивая детей, Анна не знала как поведет себя яд, попав в детский организм - убьет ли он его сразу, или, помучив, все-таки оставит в живых; будет ли развязка бурной, или, наоборот, медленной и бессимптомной как у взрослых. Зная как трепетно Андрюшенька заботится о здоровье сына, Анна не могла допустить, чтобы, заметив первые признаки недомогания, тот бросился с ним в больницу, возможно, спасая тем самым жизнь. С малышом на время их отсутствия должен был остаться человек серьезный, ответственный, но который не стал бы копаться в детских какашках, разглядывать и принюхиваться к ним. На роль няньки Анна выбрала Павла Андреевича.
…Впервые за все годы их совместной жизни коса нашла на камень. Андрюшенька категорически отказался оставлять сына. Никакие доводы, «что это так надо», что «это быстро», что «ничего особенного в этом нет», не могли заставить заботливого папашу уехать.
Анна растерялась. Бессильно опустившись на стул, она уронила руки, запричитала.
- Ну почему все люди живут как люди и только в этой семье все поставлено с ног на голову?! Отец стирает детские штанишки, - мать добывает для семьи пропитание... Андрей! Если бы я только знала, что ты опустишься до такой подлости и станешь моим захребетником, что ты ни в грош не будешь ставить ни меня, ни интересы нашего ребенка, я едва ли когда связала бы с тобой жизнь. Как обидно! Господи, как обидно! Я тащу на себе весь дом, рву жилы, чтобы устроить будущее сына, а ты - взрослый человек, мужчина, отец ни только палец о палец не ударил, чтобы помочь мне в этом, но еще и как завистливый проходимец ставишь палки в колеса! Да разве любовь к сыну заключается только в том, чтобы вылизывать его попку?! Подумай! Ты любишь сына, это понятно, но разве миллионы отцов, которые отправляются на работу в экспедиции, в море, месяцами не видя семьи, не так же любят своих детей?! Но почему они делают для своих сыновей все возможное, чтобы обеспечить их будущее, ты же для своего не хочешь сохранить даже того, что он имеет! Сколько здоровья, сил, нервов мне стоило вырвать у твоего полоумного дядюшки коллекцию, которую этот болван собирался пустить по миру! Теперь ты хочешь отказаться от недвижимости в миллионы долларов... Мне лично ничего не нужно, ты знаешь я умею довольствоваться и тем малым, что имею... - Анна скорбно подняла глаза, обвела взглядом убого обставленную, давно не ремонтированную гостиную. - Но Сереженька - мой сын, а я - его мать и мне обидно, когда я вижу, что его интересы попираются самым бессовестным образом.
Андрюшенька разволновался.
В чем-то Анна была права. Он - отец и его роль в семье самой природой определена несколько иначе, чем быть просто нянькой. Он должен стать для нее каменной стеной, защитником. Он мямлил.
- Я не отказываюсь ехать... Но почему нельзя взять с собой Сережу?
- Он слишком мал для таких путешествий. Зачем его мучить, таская по поездам и метро? А сколько всякой заразы кругом!
Андрюшенька сдался: интересы сына были для него святое.
Укладываясь спать, Анна как обычно поцеловала малыша, пожелала ему спокойной ночи. Андрюшенька задерживался на кухне, давая отцу последние указания. Анна легла. Тихий шорох шагов маленьких босых ножек послышался из детской, и через секунду сын вскарабкался к ней на живот, прижался к груди. Анна увидела очень близко его глаза и, пожалуй, впервые за все время, что была его матерью, как следует рассмотрела. Занятая своими делами, она мало интересовалась им и, «любя», заботилась исключительно для публики. Часто уезжая «по делам семьи», разыгрывая его карту в борьбе за дядюшкино наследство, Анна по возвращении только отмечала, что он еще жив, подрос и отстранялась, тяготилась своим материнством. Она не желала принять его, не впускала в свое сердце не потому, что боялась привыкнуть, полюбить, а потом раскиснув, в самый ответственный момент пожалеть и не сделать дело. Все было много проще. Признавая целесообразность многих вещей, без которых было бы затруднительно жить и работать, она и собственного сына не многим выделяла из этого ряда. Используя, например, стол, за которым обедают, отмечая про себя все удобства этого примитивного приспособления, Анна, тем не менее, никогда не рассматривала, не приглядывалась к рисунку на его столешнице и трещинкам на ножках. Такие же примерно чувства были у нее и к сыну. Сегодня же, в последнюю их встречу, она неожиданно обнаружила, что он хорошенький, и при поразительном сходстве с отцом, очень сильно был похож и на нее. Сереженьку нельзя было назвать красивым, но обусловленная сильными отцовскими генами его несимпатичность уже не являлась ни отталкивающе-неприятной, ни уродливой. Облагороженные ее, Аннушки, красотой черты казались до умиления забавными, приятными и даже обаятельными. Большие темные с длинными пушистыми ресницами его глаза были удивительно чистыми, как родники...
…Сереженька смутился под пристальным взглядом матери, свалился ей подмышку.
- Кода ты вильнесся? - Малыш приподнялся на локотке, заглянул ей в лицо.
- Скоро.
- Ти пливизёс мне тляктол?
- Привезу. А ты какой трактор хочешь - большой или маленький?
- Кьясный! С босими каёсами.
- Хорошо...
- А ти меня юбись?
- Люблю, сынок...
- Я тибя тозе...
Он поцеловал ее, погладил ладошкой, обнял и уснул.
…За завтраком, сцепив у подбородка ладони, она с умилительным спокойствием смотрела, как сын есть отравленную кашку...
(продолжение следует...)