…Все дело заключалось в Андрюшеньке и его отношении к сыну.
Анна поморщилась. Везет же некоторым: люди женятся, разводятся, папаши бросают семьи и не редко ударяются в бега, скрываются, совершенно не интересуясь, - пусть их там хоть поубивают! - судьбою собственных детей. Здесь же, как назло, все обстояло с точностью до наоборот.
Анна никогда не думала, что люди способны так любить; что эта маленькая кривоногая «обезьянка», ее сын, будет кому-то так бесконечно дорог. Она подозревала, что Андрюшенька будет рад ребенку, но... но не до такой же степени!
...Он любил его задолго до рождения, любил так, как не любят даже собственную жизнь. И впервые обнаружив этот факт, Анна не на шутку встревожилась, совершенно правильно угадав в нем скрытую всему «делу» угрозу.
...Андрюшенька с появлением сына очень изменился. Тюфяк, слюнтяй, тряпка, он, не имея до этого ни собственного мнения, ни каких-то своих кроме ее, Аннушки, желаний и интересов, неожиданно оказался упрям, не сговорчив и даже зол относительно всего, что касалось ребенка. Анна родила Сереженьку потому, что так требовали интересы «дела», поначалу не особо утруждала себя заботой о нем. Да и зачем, когда судьба коллекции должна была вот-вот решиться и необходимость в младенце отпадала сама собой. Но не тут -то было. Не зная о ее планах и не разделяя мнение о том, что кормление грудью только портит и уродует фигуру женщины, Андрюшенька не позволил перевести сына на искусственное вскармливание. Поднимаясь к нему десяток раз за ночь, прислушиваясь к тому, как он спит, тревожась по всякому поводу, он поил малыша водичкой, пеленал, баюкал, пел колыбельные и безжалостно будил Анну, если только подозревал, что сын голоден. Аннушка злилась, но, не нарываясь на скандал, скрывала ненавидящий взгляд, брала ребенка.
- Что с ним?
- Он кушать хочет.
Она прикладывала младенца к груди, а Андрюшенька стоял рядом и, контролируя каждый ее жест, поддерживал головку сына, чтобы тому было удобнее сосать, поправлял пеленочку, согревал маленькие его ручки и ножки своей рукой. Когда сын наедался, отваливался от соска, он осторожно принимал его и, облегченно вздыхая, нес обратно в кроватку, совершенно забывая в такие минуты о жене. Иногда не выдерживая, Анна язвила
- Ты, наверное, жалеешь, что не можешь сам кормить его грудью?
Андрюшенька не обижался и, похоже, в самом деле очень об этом жалел. Он сделался занудным, прилипчивым, доставал Анну мелочной заботой и вниманием. Изучив массу литературы о питании грудничков, он разработал специальную для нее диету, уговаривал и даже заставлял правильно питаться. Едва пережив этот ужас с грудным вскармливанием, она вздохнула с облегчением только когда малыш немного подрос, перешел «на докармливание». Вооружившись учеными книжками, Андрюшенька сам составлял ежедневное меню сына и, не доверяя никому, готовил ему, процеживал, перетирал и отжимал строго рассчитанные граммы и капли витаминов и калорий. Он заботился о нем так, что иногда эта забота переходила известные границы, вызывая у окружающих, мягко говоря, раздражение. Он как никто другой был хорошо известен в детской поликлинике и всем медицинским специалистам, которые то и дело вынуждены были консультировать Сереженьку. Впрочем, врачи скоро перестали обижаться на «необыкновенного папочку», стойко выдерживали его дотошность и занудство, зауважали, принимая и разделяя его любовь к сыну.
Андрюшенька страшно гордился своим семейным положением, ролью отца и мужа. Никого и никогда по доброте душевной не осуждая, он, между тем, искренне не мог ни понять, ни принять того, что многие семьянины после службы не спешили домой, а, «соображая» за бутылкой по подворотням и пивным, часами трепались «за жизнь», распиная ее в общем и в частности. Не дорожа ни должностью, ни карьерой он ушел из института, где еще недавно работал, в отпуск по уходу за ребенком, не считая это ни унизительным, ни обременительным. Он был предан семье, как собака, лучше собаки...
Анна в интересах дела всеми силами старалась поддержать миф о своей счастливой семейной жизни, подыгрывала мужу. Часто они втроем шли гулять по городу, в парк, катали Сереженьку на атракционах, ели мороженное... Глядя в такие минуты на супруга, на переполнявшую все его существо радость, его счастье от того, что семья рядом, что Сереженьке хорошо, что он здоров, весел и как все детки катается на машинке, на самолетике, пачкается мороженным, пьет сладкую водичку, сосет леденец, Анна пыталась и не могла представить, что будет с этим дурачком, когда сына не станет...
Она отходила в сторону и, не мешая Андрюшеньке волноваться и бегать за деревянной лошадкой карусели, на которой катался Сереженька, думала о том, что смерть сынишки, пожалуй, наделает много очень нежелательного в ее положении шума. Андрюшка оказался не так прост, как хотелось бы и, уже имея случай убедиться и в его любви к сыну, и в его неожиданно твердом характере, Анна все чаще задумывалась о новой своей идее, - а не отравить ли их обоих сразу... Ко всему прочему, такое решение вопроса было еще и гуманным. Даже она, лишенная всякого рода морали, не могла не почувствовать, что значит для этого маленького и некрасивого человека его сын. Любовь мужа к ребенку носила исключительно трогательный и жалостливый характер. Они были не просто плоть от плоти родными, но родными как-то по особенному, остро чувствуя и ощущая боль и радость друг друга. Малыш был для Андрюшки не просто сыном, ребенком, продолжением его рода и смыслом жизни, он был его Другом... И даже Анна сумела это понять.
Иногда присаживаясь у кроватки, Андрюшенька скалился в хитрой улыбке, тыкал малыша пальцем в пупок.
- Ты кто?
Сын смущался, опускал длинные густые как у девочки ресницы, послушно отвечал.
- Я Силёза.
- Ты чей сын?
- Папин...
- А кто твой папа?
- Ти!
И, подпрыгнув, ловко, как лягушонок, выпрыгивал из кроватки прямо отцу на грудь. Андрюшенька громко хохотал, валился на пол, давая себя «побороть». Анна косилась на них со стороны, все больше мрачнела: в ее «операции» именно этот, как ей всегда представлялось, самый легкий и простой момент, который она никогда не принимала в расчет, вдруг оказался невероятно сложным и не предсказуемым. Она колебалась.
...По-хорошему, убивать ни их, ни Полину Ниловну у нее не было никакой необходимости. Она слишком хорошо знала это семейство и его непрактичность, чтобы не сомневаться, никто из них не станет претендовать на ее добычу. Андрюшенька пожертвует любыми миллионами только бы никогда не разлучаться с сыном, а Полина Ниловна еще и перекрестится, радуясь, что так дешево отделалась... В добродетельном порыве Анну сдерживало другое. Сейчас ее, действительно, никто не станет попрекать «убойными» миллионами. А потом?.. Когда Сереженька вырастет, когда начнет задавать вопросы?.. Отец с бабкой оправятся к тому времени от пережитого ужаса и, пожалуй, расскажут и, возможно, не только ему и о маме, и о жутких, с почти равными промежутками, «правильных» смертях родни... А наука на месте не стоит. И если сегодня она еще не в состоянии чего-то обнаружить и доказать, то, вполне возможно, сумеет сделать это завтра. Кости, волосы Аннушкиных жертв вместе с остатками с них яда прекрасно сохранятся в могилах не только на местном кладбище, но и на кладбищах ее родного поселка, где она еще только начинала «баловаться» своими «экспериментами»... Анна поежилась. Такие «опыты» ни амнистии, ни срока давности не имеют... В общем, можно было бы не прибегать сегодня к крайним мерам, чтобы потом всю жизнь дрожать и прислушиваться... Впрочем, Анна, чтобы сэкономить заветное зелье, пошла бы и на это, не будь у нее другой заботы...
Второй проблемой, не позволявшей ей быть доброй и уйти, оставить, наконец, в покое несчастную семью, был Андрюшкин отец. Точнее, его золото. Вот это-то золотишко, накопленное Павлом Андреевичем за всю жизнь, и надежно припрятанное сейчас где-то в семейных тайниках, и не давало Аннушке возможности расслабиться. Прикидывая и так, и эдак, она не могла найти ни одного смягчающего для сына и мужа обстоятельства, чтобы не причиняя им лишней боли, убить хотя бы одновременно. Двойная смерть - это всегда событие, которое привлекает особо пристальное внимание правоохранителей и прессы. Нет, пусть все идет своим чередом, как и было задумано. И, уже не отвлекаясь, не рассуждая на жалостливые темы, Анна стала обдумывать каждую деталь завершающего этапа своей долгой и трудной «операции»...
(продолжение следует...)