Сегодня Аня быстрее обычного справилась с грядками, полила будущие растения и даже несколько раз сходила к колодцу за водой. В доме было чисто, прибрано. Аня нагрела воды и устроила себе ванну. Уже начало смеркаться, когда она, успевшая и поужинать, решила-таки сходить в гости к соседке. В окнах у Марии Степановны, она видела, горел свет. Девушка приоделась, заперла дом и направилась в соседний, не забыв взять с собой мобильный телефон – подарок Глеба.
Князева открыла ей сразу, как будто ждала гостью. Аня окинула взглядом комнату и удивилась – здесь сохранился еще, кажется, дореволюционный буфет с резными завитушками и кровати с никелированными шишечками и кружевным подзором, спускавшимся почти до пола. Сейчас таких подзоров уже никто не шьет, не вяжет и не вышивает, они ушли из нашего быта, и кровати такие – тоже. В театре, правда, все это есть, кочует из спектакля в спектакль о временах полувековой давности. От таких вещей веет теплом, заботой о чистоте и уюте.
- Как у вас хорошо, Маша! Мне нравится.
- Ну и слава богу! Молодец, Анюта, что пришла! А то я все одна да одна. Дочка редко приезжает. Да если и приезжает – все равно одна. У нас с ней как-то не больно ладится… Но я не слишком переживаю – мне кажется, что у всех сейчас так… Я имею в виду наших, деревенских…
- Не знаю… Родные люди должны понимать друг друга… И прощать, и все такое прочее. А кто она у вас по специальности?
- Бухгалтер. А вот работает в страховом агентстве каком-то. Но получает неплохо. Квартиру себе в городе купила. Плохонькую, правда, в старом доме, а все же – своя…
Князева рассказывала про дочь и одновременно накрывала на стол. Она достала из буфета старинные чашки с блюдцами, украшенные яркими цветами и позолотой, поставила варенье в пиале, розеточки, выложила ванильные сухари, извинившись, что не позаботилась о печенье.
- В следующий раз специально для тебя чего-нибудь испеку, - сказала она. – Как-никак, а новая соседка…
Чай хозяйка заварила с разными травами и комната наполнилась запахами луговых цветов и меда.
За чаепитием еще раз обсудили страшное происшествие. Князева рассказала о том, как с ней беседовали Карпушкин и Орлова.
- Нет, Анюта, ты только представь! Спрашивает меня эта Валентина… Забыла отчество…
- Васильевна! – подсказала Аня.
- Да. Так вот внаглую и спрашивает – а почему это вам, дескать, не страшно сейчас по поселку ходить, а? Я говорю – не знаю, мол. Не страшно, и все! Не поняла сначала, куда она клонит-то! А она свое – вам-де должно быть страшно! Ведь убийца рядом… Я опять отвечаю – должно, но мне не страшно! И тут она как ввернет мне вопрос – а не потому ли, говорит, вам не страшно, что вы сами убийца-то и есть! Я прямо подскочила от неожиданности. Ну, говорю, вы и хватили! Если, говорю, у вас такие методы идиотские с людьми работать, то я не понимаю, за что вас хвалят и уважают. Так прямо и сказала! Ну, она вроде приостановилась немножко… Потом сказала, что извиняется. И стала мне доказывать, что не может исключить меня из списка подозреваемых.
- Да и со мной, Маша, то же самое было… Она прямо катком на меня наезжала… Но я-то – не асфальт, - пожаловалась Аня.
Но ей определенно стало легче после того, как узнала – подозревают не ее одну…
- А вот Александр Сергеевич – тот вроде и вежливый, мягкий, а только тоже вдруг как вдарит! Пристал ко мне – с какой целью я встречалась с убитым…
- А с какой? – поинтересовалась Аня.
- Да ни с какой! Мы просто разговаривали… Ни о чем… Знаешь, как это бывает – ля-ля, три рубля! А поскольку он жук-то хороший был, неженатый, так решили, что я его с дочкой своей хочу познакомить… Вроде как заманиваю… А он и правда в избу мою однажды заходил… Все гулял тут рядом и попить попросил… Ну, как его не пригласить-то! Пригласила… Себе на голову…
- А мне-то, мне-то что эта Валентина наговорила! Прямо бред какой-то! Я, по ее словам, его еще по пути в санаторий убила, а когда обратно шла, то разыграла, что первый раз вижу… Только перед кем мне играть-то было, она не уточнила… И нож якобы я выбросила в речку…
- Господи! Ну, а ты-то что? Да за это на них надо в суд подавать! На возмещение морального вреда!
- Да я что… Сидела как чурка… Как ива плакучая над водой… Молча… Народ, так сказать, безмолвствовал…
- Ива, говоришь, плакучая, да? Надо же, вспомнила… А ведь ты маленькая тогда еще была…
Аня с недоумением воззрилась на Князеву – о чем это она? Та уточнила:
- Да я об имени твоем! Мы тогда всем поселком его обсуждали… Бабушка твоя, Римма-то Сергеевна все сокрушалась насчет Ивы…
- Маш, я, честное слово, ничего не поняла… При чем тут ива?
- Да я про имя твое говорю, мать честная!
- Про имя… Да я ведь Аня… Анна…
- Так это ты сейчас Анна… А в детстве была Ивой… Только я уж не помню, как полное-то имя… Иванна или Иветта… Что-то в этом роде… Бабушка-то все сокрушалась, что родители тебя так назвали… Но не оттого сокрушалась, что имя иностранное, редкое да заковыристое, а потому, что грустное очень… Всю жизнь, говорила, девчонка грустить будет да на воду глядеть… Боялась, что жизнь получится без улыбки… Вот мать-то и не выдержала, потом тебя все же переименовала…
- А… сколько же мне лет тогда было, что я этого не помню?
- Ну, года три, наверное… Точно не знаю…Да ладно, переименовала и хорошо, а то была бы ты сейчас Ива, да еще и Горева… Грустное да горькое… Замуж пойдешь – смени фамилию обязательно. Она ведь как печать. Замуж-то собираешься?
- Нет пока. Думаю вот. Человек есть, и фамилия у него красивая… Но – не решаюсь…
- А что так?
- Да ведь ответственность. Ребенок будет – за него… А сейчас в мире все так непрочно… И жить страшно – кругом криминал… Маш, а чего ты еще про меня помнишь, а? Расскажи. Мне так интересно…
- А помню, как вы сюда на лето приезжали и ты в речку ныряла. С берега крутого, как раз под моими окнами… Маму твою хорошо помню, Лилю Михайловну… Мы с ней ведь в одной школе учились… Только она постарше меня немного… была. А потом деду-то твоему плохо здесь стало, заболевание у него какое-то кожное было, вот ваши на юг и переехали… Там какая-то родня с жильем помогла… А потом мама твоя замуж вышла и ты родилась… И Римма Сергеевна уж больше у вас жила, чем здесь. Они с моей матерью сначала ведь переписывались, потому я все и знаю… Даже то письмо помню, в котором Римма Сергеевна писала, что внучка родилась… А знаешь, почему помню?
- Почему? – необычайно волнуясь, спросила Аня.
- А потому, что зима в тот год была страшная! Сугробы такие намело, что к дому не пробраться. Так почтальонка нас из избы выкрикивала и я к ней прямо по сугробам подплыла… Чуть не утонула… А потом мать письмо это вслух читала… Она все письма читала вслух…
Но Аня уже не слышала последних слов собеседницы. Она вообще перестала слышать. Потому что родилась вовсе не зимой, и даже не весной и не осенью, когда тоже могут быть холода и сугробы, а в самой середине лета, в июле! И что теперь обо всем этом думать, она не знала… Все вокруг словно покрылось туманом. Она встала и, пошатываясь, направилась к выходу, сказав, что у нее разболелась голова. Князева вызвалась ее проводить, но Аня твердо заявила, что пойдет одна. Соседка взяла с нее слово, что она завтра же опять придет к ней на посиделки.
- Завтра не выйдет, - пролепетала Аня. – Работа… Я поздно освобождаюсь и поэтому в городе ночую… Может, в следующий выходной… Он у нас в понедельник… И билеты вам с дочкой принесу в театр…
- Приноси! Я – с радостью! Только лучше на субботу-воскресенье и на дневной спектакль, а то вечером возвращаться опасно…
И они расстались – до понедельника.
Аня побрела к себе домой и когда шла мимо пустого дома, разделявшего ее хату с князевской, то ей показалось, что там в окошке мелькнул огонек… Маленький такой, словно от сигаретки… Она ускорила шаг и почти бежала, косясь на старую постройку, в которой – и это знал весь поселок – никто не ночевал. Огонек вспыхнул вновь… Господи, скорей бы добежать до калитки! Она споткнулась, потому что смотрела не под ноги, а в сторону, и чуть было не упала в канаву, которую оставили после себя газовщики, когда проводили газ в дома всех желающих. За плату этих самых желающих. Анина бабушка как раз в это время приехала в поселок и отдала за городские удобства немалые деньги, так что газ у них был. Только Аня любила растапливать печь, которая издревле считалась кормилицей в деревенском доме. И больше всего сейчас она хотела до нее добраться… И когда она уже открывала двери своего дома, в старой постройке громко кашлянули… Значит, хотели, чтобы она заметила – там кто-то есть… Чтобы напряглась… Но зачем? Впрочем, она решила не забивать себе голову ненужными страхами. Туда просто-напросто пробрался бомж, надо же им где-то ночевать. Только бы постройку не спалил, а то и их с Машей дома могут пострадать…
Она хорошенько заперлась, открыла окна, захлопнула ставни, а они закрывались изнутри, накинула на них крючки, затем и рамы закрепила шпингалетами, задернула занавески и почувствовала себя в относительной безопасности. И стала думать… Это было сложно – она так волновалась, что тряслись руки и она вспомнила о болезни Паркинсона, этакой страшной трясучке – уж не ждет ли и ее такая участь… И все-таки она взяла себя в руки. Итак, у ее матери родилась девочка Ива… Предположим, Иванна… Отец однажды что-то говорил про свои болгарские корни, это было давно, тогда она не интересовалась никакими родословными и потому слушала его вполуха. Но имя такое мог дать ей именно он… Ей? Но ведь та девочка родилась зимой! Здесь была зима… А у них на юге – тепло, как летом… Но эта маленькая лазейка ей не помогла – день рождения-то у нее в июле! И тут уж ничего не попишешь…
Аня достала из ящика серванта, где они с бабушкой хранили документы, свое свидетельство о рождении. Вот она, дата – 9 июля… Над этой цифрой стоял штамп с одним-единственным словом – повторное… Аня никогда не обращала на него внимания. А сейчас спросила себя – а почему повторное? И где тогда самое первое, выданное при ее рождении? У нее не было ответов ни на один свой вопрос. Зато появились нехорошие, ну совсем недостойные их семьи догадки… А вдруг эта Иванна оказалась неизлечимо больна, ее сдали в приют либо в больницу, а взамен получили вполне здоровенькую девочку… То есть ее, Аню… Она вспомнила, как однажды ходила в детское хирургическое отделение городской больницы навестить сына их актрисы, которая была на гастролях. Мальчик выздоравливал после операции. Он познакомил ее с девочкой, которая с рождения жила в этом отделении, потому что появилась на свет с одной почкой, четырьмя пальчиками на руках и некоторыми другими отклонениями от нормы… Родители от нее отказались и никогда не приходили в эту больницу. Девочку любили все – медперсонал, больные и их родители. Одну из палат превратили в ее комнату и она была наполнена игрушками, книжками, но и лекарствами. Город собирал ей деньги на операцию за рубежом. А пока она лечилась, играла и – училась. Медсестры по очереди водили ее в расположенную неподалеку школу, где с ней занимались индивидуально. Несмотря на свое состояние, девочка была живой, улыбчивой и довольно энергичной. Но родители этого не видели. Они сумели ее забыть и жить, не ведая тревог и страданий дочери…
Да, но ее мать никогда бы не смогла так поступить! Нет, тут что-то совершенно другое, чего она не знает и не понимает… А, может, стоит просто порыться в своей памяти и разгадка будет найдена? С каких лет она себя помнит? Лет с трех? Четырех? Некоторые люди помнят себя чуть ли не с пеленок. Один Анин знакомый утверждал, что сохранил в памяти даже сам момент своего рождения. А она… Помнит высокую траву, грядки с капустой, небольшой взгорочек во дворе, а на нем – старая береза… Вернее, две березы, сросшиеся еще в своем березовом детстве… Сросшиеся… Очевидно, они так и родились вместе… Может быть, она тоже родилась не одна, и этим все объясняется? Двойня… Ну и что из этого следует? Ничего… Эх, если бы бабушка была рядом! Если бы… Она знает все.
Ане стало прохладно и она набросила на себя кофту. Что-то стукнуло ее по боку. Мобильник! Да как же она про него забыла! У бабушкиной сестры в Астрахани есть телефон и она может связаться с ней тотчас же, не откладывая!
На звонки долго никто не отвечал. Затем Аня услышала незнакомый голос:
- Да…
Аня поняла, что это – бабушкина сестра, и обрадовалась – раз она отвечает по телефону, значит, дела ее идут на поправку.
- Серафима Сергеевна, это вы?
- Да…
- Дайте, пожалуйста, трубку Римме Сергеевне, вашей сестре. Я – Аня, она моя бабушка, - объяснила девушка, помня о том, что при инсульте возможна и потеря памяти.
- Нет…
- Нет? Ее нет дома?
- Да…
Очевидно, женщина могла отвечать лишь вот так односложно, но Аня не отступала.
- Она ушла в магазин?
- Нет…
- В аптеку?
- Да…
- И скоро будет?
- Да…
- Хорошо. Я позвоню еще раз. А, может, вы мне поможете… Я тут запуталась в нашей родословной… Кто такая, например, девочка Ива, которой должно сейчас быть лет двадцать пять?
В трубке помолчали, затем Аня услышала хриплое:
- Нет…
- Вы не знаете?
- Нет…
- Знаете?
- Да…
- А где она сейчас, а?
На другом конце провода повисло молчание. Потом там что-то загрохотало и Аня явственно услышала стоны. Господи, неужели Серафима Сергеевна упала с постели? Скорее всего, да. И она, Аня, не может ей помочь. Она ругала себя – не надо было лезть со своими подозрительными вопросами! Она отключилась, решив позвонить позже. И тут же набрала номер отца. Ответила женщина. Аня попросила позвать к телефону Николая Егоровича.
- Я – его дочь, - пояснила она.
- А я – его жена. Меня зовут Вера Григорьевна. Можете звать меня просто Вера. А вы Аня, я знаю. Его нет сейчас. Что передать?
- Да ничего. Просто у меня есть к нему один вопрос…
- А вы мне его задайте, а я – ему…
- Но здесь, мне кажется, важен элемент неожиданности…
- Да бросьте, он ведь откровенный человек! В любом случае скажет вам правду.
- Хорошо. Кто такая девочка Ива и что с ней стало? Ну, где она теперь, я хотела бы знать…
- Ива… Хорошо, я передам. Как вам позвонить?
Аня назвала номер своего мобильника. И вновь позвонила бабушке. На этот раз ответила она сама.
- Бабуся, что там с Серафимой Сергеевной? Я звонила, она взяла трубку, а потом послышался грохот…
- Ах, так это ты ее напугала! Стоило мне отлучиться на три минуты…
- Она тебе сказала, зачем я звонила?
- Побойся бога, она ведь не может говорить! Только да и нет… Как ты там, Анютинка моя?
- Нормально. Я люблю тебя, бабусенька…
- Вот и ладно. А то я тут сон нехороший видела… Но не буду рассказывать. За квартиру заплатила?
- Да.
- И за свет?
- Да. И мобильник мне подарили. Запиши номер. Диктую…
Цифры наверняка отвлекли бабушку от серьезных раздумий по поводу звонка внучки. И в этот самый момент она, внучка, бросила в трубку свой вопрос, который казался ей тяжелым, словно камень.
- Бабусь, кто такая девочка Ива?
Молчание. Потом бабушка как-то хрипло заговорила:
- Господи… Что это на тебя нашло… Почему ты спрашиваешь меня об этом, а?
- Ну, потому, что хочу знать… Я так поняла, что ей столько же лет, сколько и мне… Ну, что ты молчишь? Она - моя сестра, что ли? Мама родила двойню?
- Не знаю, как тебе и сказать… Ах, да я не о двойне! Я…
- Слушай, бабусенька, у тебя не инсульт. И это твое ни туда, ни сюда без всяких объяснений меня не устраивает. Я тут узнаю, что у мамы родилась Ива, что ты сама писала об этом своим соседям, пытаюсь выяснить, куда же она потом делась, а ты что-то от меня скрываешь. Причем явно. У меня просто нет слов…
- Милая ты моя…
- Только не называй меня сиротинушкой!
- Не буду. Успокойся. Все просто. Это ведь ты и есть.
- Не пойдет, бабулечка!
- Да как же не пойдет-то! Просто имя такое… угрюмое, что ли, вот тебя потом и переименовали…
- Потому и свидетельство о рождении повторное выписали?
- Ну конечно! – с облегчением, как показалось Ане, сказала бабушка.
- А зеркало от тебя там далеко?
- При чем тут зеркало?
- Чтобы ты посмотрела на себя – как краснеешь оттого, что говоришь мне неправду.
- Почему ты так со мной разговариваешь?
- Потому что ты избегаешь прямого ответа. Я бы, может, тебе и поверила, только эта ваша Ива родилась зимой, а я, как ты, верно, помнишь, в разгар лета…
- Не накручивай. Это чистая формальность. Я приеду и все объясню.
- Когда?
- Не знаю… Как будет с сестрой. От этого все зависит. А то – сама сюда приезжай, а? Вот и поговорим.
- А тебе действительно есть что мне сказать? Или опять будешь придумывать небылицы?
Аня слышала, как бабушка тяжело вздохнула, а потом тихо произнесла:
- Приезжай!
И добавила:
- Дороже тебя у меня нет никого, Анютинка…
Как только Аня отключилась, поняв, что не все ладно в датском королевстве, что лицо у этой тайны хорошо закрыто и никто не собирается его открывать, как мобильник засвистел вновь. Он у нее не пел, а именно свистел, и трель его напоминала милицейскую. Звонил отец.
- Дочка, мне Вера тут передала твой вопрос. Только мне на него хорошо-то и не ответить. Я не смогу. От меня многое скрывали.
- Почему?
- Да пил я, вот почему. Словом, у меня самого немало вопросов… Но это не телефонный разговор… Встретиться надо…
- Так приезжай!
- Так приеду, раз зовешь. С Верой-то можно?
- Можно. Только осторожно. Она у тебя не злая?
- Да что ты! Вы подружитесь. Но… У меня ведь отпуск через неделю, так мы и правда сможем приехать-то…
- Жду!
Разговор с отцом приободрил Аню. Раз он готов хоть что-то ей рассказать, следовательно, ничего особо страшного не произошло. Не успела она додумать-догадать, в чем все-таки дело, как позвонила бабушка.
- Анютка, я не хочу, чтобы ты волновалась. У тебя и так в жизни было все непросто… И уж коли ты сама затронула эту тему, так я решила – пришла пора все тебе рассказать… Тебе сложно ко мне вырваться, и я только что договорилась с соседкой – она посидит с сестрой, а я выезжаю к тебе…
- Когда, бабусенька?
- Сегодня же ночью! То есть – я уже сумку собрала и билет по телефону заказала… Так что завтра к вечеру буду у тебя!
- Я встречу! Какой вагон?
- Не знаю. Да мы и так увидим друг друга… Целую и до встречи!
Ох, как ей хотелось обнять бабушку, расцеловать, как ей вообще не хватало сейчас этой пожилой женщины, безмерно любящей ее, Аню… Она сумела заменить ей мать… Она сумела сгладить, отдалить трагедию, происшедшую с мамой… Когда она рядом – все в жизни кажется Ане нормальным, есть стимул мечтать, творить, живет надежда… Но стоит бабушке уехать, отдалиться, как сейчас, и все мрачнеет, краски гаснут, и в ней поднимается какая-то злобная и страшная волна ненависти к тем, у кого все хорошо, кто живет без проблем и особого напряжения. Она гасит эту волну, она с ней борется как может, но иногда ей страшно, потому что кажется - эта сила накатит и захлестнет ее с головой… Смоет из жизни… И ей делается неимоверно трудно…
За окном послышался шорох, потом кто-то осторожно постучал в ставню. Аня застыла. Стук раздался вновь, а потом мужской голос произнес, не дав ей по-настоящему испугаться:
- Не бойся меня, красна девица! Я несу тебе свет небесный, слово доброе – про страну волшебную да праведную…
Страх сменился улыбкой – это были слова из сказки, идущей в театре. И произносил их Глеб…
- Но как мне тебе поверить? – ответила она по тексту пьесы. – Слово скажи мне заветное…
- Слово-то это недалече, - подхватил Глеб. - Мудрое, и спасает, и лечит…
И прибавил, уже не по роли:
- Окошечко-то отвори, да уж потом со мной и говори!
Аня открыла окно, отперла ставни и впустила Глеба, вмиг перекинувшего через подоконник свои длинные ноги. Окошко было замуровано вновь, а он с тревогой сказал:
- В театре тебя спрашивал какой-то мужчина… Мне показалось, что это тот самый, которого ты видела у фонтана… И которого испугалась… Вот я и приехал тебя предупредить… И защитить… Мне кажется, мне уже давно кажется, что тебе грозит опасность…
- Это ты прятался в старой постройке?
- Я. Видел, как ты от соседки бежала. Я ведь даже ваш разговор слышал… Вернее, его конец – приехал-то после репетиции… А ты тут с кем говорила, а? Сама с собой?
Аня показала ему мобильник.
- Молодец, не забыла! – похвалил он ее. – Ну, и что же ты выяснила в своей родословной? Я понял, что ты занимаешься своим… древом?
- Да ничего пока не выяснила. Бабушка вот завтра вечером приедет, вместе и выясним. И отец через неделю хочет с женой своей подъехать.
- Вот и устроим помолвку! Надо же воспользоваться тем, что вся родня будет рядом! Родня – рядом… Слова-то какие похожие…
Аня молчала. Ее не удивляло, что Глеб так просто, без долгих воздыханий и признаний, сказал о помолвке. Они так хорошо понимали друг друга, у них было столько общего в характерах, отношении к людям, вообще в миропонимании, что лишние слова были ни к чему. Помолвка так помолвка… А почему и нет? Правда, она еще не собрала сама себя, свои мысли, желания, стремления после того происшествия… Убийства… Она чувствует себя совершенно разбросанной, как тогда, когда погибла мама… Ее словно разобрали на маленькие частицы, которые кружатся в беспорядке одна возле другой и никак не соберутся в единое целое… Но ведь помолвка – это еще не свадьба… Не замужество… Это еще, так сказать, намерение… Однако для них обоих – намерение серьезное… И хорошо, что у нее будет время привести себя в порядок. И прежде всего – свою душу…
Она спокойно разобрала диван, сделав его двуспальным и тем положив конец всяческим сомнениям. Она еще раз приготовила ужин – теперь уже для одного Глеба. Она согрела ему воды, чтобы он мог принять самодельную ванну. Все эти процедуры были закончены лишь к полуночи. Она очень волновалась – они еще никогда не ночевали вместе, хотя с недавних пор и стали близки. Он спокойно разделся, по-хозяйски лег на диван и просто сказал:
- Гаси свет и иди ко мне, Анютик… Лютик… Цветочек-лепесточек…
И она нырнула к нему под одеяло, где он тут же подхватил ее, словно она бросилась в воду с высокого обрыва… Подхватил и прижал к себе…
Она проснулась оттого, что луч солнца пробежал по ее лицу… А еще – потому, что почувствовала на себе его проницательный взгляд…
- С добрым утром, - прошептала она, изучающее глядя в его лицо.
- С добрым, - ответил он, и лицо его тоже осветило солнце. Солнце, но не улыбка. Она подумала – что-то произошло? В его глазах она уловила тень тревоги. Отчего? Он понял, что должен объяснить свое состояние, и потому прямо сказал:
- А ты, оказывается, разговариваешь во сне…
Надо же… А она этого не знала…
- Ну и… что? Много я там наговорила? – как можно беспечнее спросила она, пытаясь превратить все это в шутку.
- Много…
- Интересно, что же у меня было на языке? Какой сон, я имею в виду?
- Я бы сказал – что у трезвого на уме, то у спящего на языке… Но… Ты упомянула про сон… Да… Сон… Ну конечно, сон! И я не буду тебе ничего говорить! Чтобы ты не расстраивалась!
Наконец-то он улыбнулся! Улыбнулась и она – через силу. Потому что ей действительно хотелось знать, что она там наговорила… Ведь сна своего она совсем не помнила… Но, похоже, Глеб успокоился и она не стала задавать ему лишних вопросов.
- А я и не знал, что ты разговариваешь во сне, детка, - повторил он и начал одеваться.
Она молча последовала его примеру.
Днем они больше не вспоминали о той ночной странности, приключившейся с Аней. Лишь поздно вечером, оказавшись в ее городской квартире и уже ложась спать, Глеб вдруг спросил:
- Детка, ты меня извини, но я хочу знать… А… как погибла твоя мама? Ты никогда мне об этом не говорила…
- Ее сбила машина… На нее наехал… грузовик!
- Грузовик?
- Да. А почему ты переспросил? Я же ясно сказала – грузовик…
- А мне показалось, что ты произнесла это не очень уверенно… Грузовик… И что, водитель скрылся с места происшествия?
- Нет. Не скрылся. Более того – его судили…
- И сколько лет ему дали?
- Не помню. Я не ездила на суд. Там была бабушка. Сколько-то дали. Какое это имеет значение? Мамы-то все равно нет… Но почему ты спросил об этом именно сегодня?
- Да я, собственно, давно хотел об этом спросить… А тут… Знаешь, мне показалось, что твой сон, который ты, так сказать, озвучивала, был связан с этим происшествием… Но мне могло лишь показаться… Что с тобой? Тебе плохо?
- Нет… Ничего… Просто я не могу об этом вспоминать… Говорят, что время лечит… Но ко мне это не относится… И… дай мне слово…
- Даю! Торжественно клянусь, что если и сегодня ты будешь разговаривать во сне, то я тебя немедленно разбужу! И не буду подслушивать!
Аня улыбнулась – как они все-таки замечательно понимают друг друга! И дай бог, чтобы так было всегда. А сон… Что ж, она надеется, что больше ей не будут сниться никакие кошмары…
А что до мужчины, который спрашивал ее в театре… Она думает, что сумеет с ним поговорить… Что он ее поймет… Тем более, что, судя по всему, это – призрак… И не отражается в зеркале, не отбрасывает тени… Словом, все терпимо, если только она не сходит с ума…
На снимке - картина Петра Солдатова.
