Мы в СССР учились 7 лет: 6 лет в ВУЗе и 11 месяцев интернатуры. И не врачи-Интерны, как у Ваньки Обхлобыстина (у того РЕАЛЬНО - папа был главный врач, и Ванька мог видеть врача только сквозь призму прикалывающегося над умотанными работой врачами, над которыми, видимо, так и глумился его отец – как Охлобыстин прикалывался в «Интернах»!).
Итак, интерн - это практикант-врач, сразу после ВУЗа. По логике, у него должен быть наставник. И только под зорким взором его - интерн, мог учиться лечить больного. Внимание: учиться лечить. Понятно?
Но, мое первое дежурство, суточное - проходило так. Нас, интернов (зеленые еще врачи, вчерашние студенты) по двое ставили на суточное дежурство. Еще раз: не с каким-то врачом, а тупо, по двое в дежурство! 5 отделений госпиталя + два детские отделения (гематология + неврология с нейрохирургией), потому, что в субботу-воскресенье врачи этих отделений не дежурили совсем. Еще могли дернуть: в роддом, травму или реанимацию, или хирургию – коль там создастся ситуация, требующая помощи терапевта. Ничего так? На вчерашних студебекеров?
И мы, с Ирой (так звали моего интерна-напарника) заходили в отделения так: я сначала (с первой палаты отделения), она с конца. Вначале, попробовали – заходить гурьбой, то есть вдвоем. Но быстро поняли , что неразумно. Оба были «медалистами», знали одинаково – зачем друг другу мешать? Только знания, полученные в ВУЗе – это не практическая жизнь врача. И нет никаких классических приступов бронхиальной астмы, классического шокового легкого, инфаркт-пневмонии…
Читать «Руководство» в перерывах от осмотра следующей палаты – нонсенс. Делали то, что должно. Как научили, и как сработает верхнее чуйка. У кого нет этой верхней чуйки – тем хватает этого самого первого: дежурства, операции, родов, первой реанимации. И, потом, они становятся ДОКТОРАМИ, нет, не лечащими врачами, а закончат аспирантуру-докторантуру, и становятся докторами наук. И учат, учат: и студентов, и своих же однокурсников – практических врачей.
Мы с Ирой встретились в ординаторской только в 20 часов, после осмотра всех пациентов: кого с гипертоническим кризом, кому проводили пробу на совместимость и капали кровь в гематологии, кого переворачивали в реанимации, чтобы не прохлопать застойную пневмонию… Все сделали, и пошли обедать. Это нормально – в Англии, говорят, обед, как раз поздно вечером и проходит. Только фрака черного у меня не было! Короче, достали мы с Ирой, бутерброды, все положили, что собрали на общий стол. Курс был дружный – мы всегда так делали, все делили друг с другом. Только сели поесть, впервые с утра, и...
Стук в дверь. Приехала Скорая. Привезла, чтобы не было скучно, сразу двоих. Маленький мужичок, в ватнике. И дородная дама в шикарном сиреневом пальто. Дама сразу взяла нас в оборот: «У меня приступ!», - кричала она. И делала так: «Хррр». В легких у нее было жесткое дыхание, справа сухие хрипы. Дышала равномерно, без участия вспомогательной мускулатуры и не так уж часто. Остальные системы работали у нее как часики. Но дама вошла в раж и требовала внимания. Мы бегали вокруг нее, кто с грелкой (даме было то холодно, то жарко), кто с тонометром (у дамы внезапно возникало сомнение в правильности измеренного только что давления), кто с шприцами и капельницей. Мы скакали вокруг нее в дикой пляске: два врача, две медсестры, в течение, казалось, вечности. Только, «привязав» её капельницей с бронхолитиками, к койке, мы смогли посмотреть на второго нашего пациента. Дама моментально успокоилась, почуяв знакомое в вене. На нас она уже не обращала никакого внимания, и почти мирно переругивалась с очередной жертвой – поломойкой тётей Клавой – заставляя ту вылизывать пол вокруг ее солдафона (стойки капельницы).
Мужичок, смотря на все наши пляски, тихо лег на стулья в приемнике, и, видимо, уснул. Он не кричал, не буйствовал – он тихо угасал. Его Скорая подобрала на вокзале – он исследовался у гематолога в областной поликлинике, и отказавшись от плановой госпитализации, решил съездить домой. На вокзале он потерял сознание в очереди, вызвали Скорую. И вот, он перед нами. Так, ясно написано: Острый промиелоцитарный. Анализы при нем. Сразу заказали: свежий анализ и кровь. Мне всегда нравилась гематология. Поэтому я, оставив Ирину на попечении сварливой дамы с бронхитом (по идее, должны бы быть наоборот), отправился с санитаром и каталкой, с мужичком – в отделение. Провели пробы после приезда машины со станции переливания. Потом капал кровь до 3 часов ночи. Мужичок порозовел, открыл глаза, пробовал улыбнуться кончиками рта. Давление мы подняли, кровь прокапали. Мужичка я оформил в отделение гематологии как экстренного, и пошел в приемник.
Дама с бронхитом и понтами, давно спала. Храпела она знатно – соседи по палате, в которую мы с Ирой ее определили, ворочались и только вздыхали, уже зная ее сварливый характер.
Есть уже не хотелось. Дико хотелось ароматного кофе и спать.
Ночью особо и не дергали нас – у кого-то поднялось давление, Ира помчалась туда. Меня вырвали тут же на пневмонию у роженицы.
В 5 утра нас оставили в покое. Мы собрали все истории болезни, тех – кому мы понадобились в это дежурство. И писали, писали свои осмотры, пока в 7.45 не пришел заведующий приемника (он дежурил дальше по смене), и не выгнал нас спать домой.
В понедельник, мы стояли вдвоем на «Конференции» - так у нас назывались «Утренние пятиминутки» с профессором (директором клиники). Все разобрав, профессор, недовольно, спросил: «А с кем из врачей – вы интерны, вдвоем, дежурили эти сутки?»
Начмед клиники быстро встала и отрапортовала: «Врачи хорошие, их и так двое. Зачем третьего еще врача ставить в дежурство?»
Потом, много было. И первая смерть пациента. И работа ординатором в гематологии, с длинными ночами переливания крови и плазмы. И первая стернальная пункция при панмиелофтизе. И профессорские обходы. И шикарная учеба в Челябинске с моими братьями: дорогими практическими врачами. Не докторами!