Учитель английского, или «Утоли моя печали»…
Разобидевшаяся на весь свет осень, с чисто женской истеричностью, исходила горькими слезами – мелким, холодным дождем. Порывистый ветер, безжалостно срывал с черных, вековых кленов, растущих возле древней, давно уже не беленой церкви, благородную бронзу резных листьев и безоглядно швырял ее на проезжую часть дороги, под колеса проезжающих мимо автомашин.
Чуть левее полуразрушенных церковных ворот, начиналось городское кладбище, обнесенное с лицевой стороны высоким забором из кованных, крашенных зеленым, прутьев.
Над воротами проржавевшая надпись из резанной жести." Утоли моя печали".
По воскресеньям, или большим церковным праздникам, вдоль этого самого забора выстраивались попрошайки, убогонькие старушки с цепким взглядом, вечно пьяные калеки с грубо выструганными деревянными протезами, торговцы копеечными, бумажными иконками и искусственными цветами.
В самом конце ряда, возле угла забора, с фанерным, переносным прилавком пристраивался обычно и торговец магнитофонных кассет и самопальных пластинок «на ребрах», глухонемой немец, рыжий и редкозубый.
Он включал на всю мощь дешевый дребезжащий проигрыватель пестрый от ярких наклеек и, угнездившись на маленьком, брезентовом рыбацком стульчике, тут же засыпал.
…- Купите цветочки.…Купите цветочки.…Сегодня родительская, без цветочков никак нельзя….
Вдоль стилизованных прилавков – ящиков с разложенными на них цветами неспешно, невзирая на непогоду, бродят покупатели и придирчиво перебирают товар, по большей части бездарные поделки из пропитанной парафином цветной бумаги и медной проволоки.
-Купите цветочки, ну купите, пожалуйста. Здесь таких, вы больше нигде не увидите…
Услышала вдруг, сквозь шорох дождя дородная баба в темно-лиловой, бархатной толстовке с прозрачными, словно обсосанные карамельки пуговицами, довольно громкий мужской голос и, вздрогнув от неожиданности, остановилась, вперив в продавца блеклый взгляд тускло-серых глаз.
За поставленным на попа деревянным ящиком, с выложенными на нем искусственными, сделанными из крашенных перьев цветами, под черным, с выпирающими проволочными ребрами зонтом стоял высокий мужчина, несуразно взлохмаченный, в старомодных тонких очках и потертом в елочку пиджачке.
Пальцы его, коричневые от никотина, слегка подрагивали, отчего подрагивал и старый, линялый его зонт.
Зонт, по впалой, окружности которого обессиленными змейками стекали холодные, отдающие нефтью и коксом дождевые струйки.
Невзирая на зонт, капли дождя все ж таки попадали на разложенные, на серых, занозистых плашках ящика, цветы, но от этого они, пожалуй, становились еще более красивыми, словно мельчайшие водяные капельки оживляли крашенное, безжизненное перо…
-Фи…
Фыркнула, было, баба, по привычке надо полагать, начиная сбивать цену с приглянувшегося ей товара…
- И как же тебе не стыдно…Здоровый мужик, а цветочками торгуешь… Шел бы на завод, или еще куда, а то срам то какой- со старухами в одном ряду…Профессии что ли не обучен? Так иди ко мне, на овощную…
Грузчиком так и быть, устрою… Червонец в день срубишь, как делать нечего…
Она говорила, а толстые ее пальцы, быстро и сноровисто перебирали хрупкую красоту искусственных цветов, разложенную перед нею…
- Спасибо большое за предложение.
Устало улыбнулся мужчина и, разломав дешевую, без фильтра сигарету на аккуратные половинки, прикурил одну из них.
- Профессия у меня есть, и поверьте не плохая.
Я вообще - то учитель английского языка. Вернее был им…
Но так уж случилось, что я…, как бы вам это попроще объяснить: отец-одиночка.
Ну а сын у меня постоянно болеет... Слабенький очень.…Вот и приходится приторговывать…
-Учитель.
Скривилась баба и сплюнула себе под ноги.
Да врешь ты все, небось? Вот спроси тебя, какая третья буква ихнего алфавита и то не ответишь. Учитель.
Сейчас насобираешь рубликов наших, кровных и в магазин.… Знаю я вас…Учителей…
- Точно-точно, гражданочка,
Зачастила стоявшая поблизости старуха, с желтым, давнишним синяком во всю щеку, ревниво прислушиваясь к разговору.
- Пропьет, как пить даст, пропьет…
Вы уж гражданочка купите цветочки лучше у меня, я непьющая, мне внучку поднимать надобно. Шлюха непутевая выросла, мать ее…
Баба в толстовке, почти не глядя, сграбастала старухины цветы, скучные бархатные поделки и, вложив в ее сухонькую ладошку мятую трехрублевую бумажку, двинулась к кладбищу…
- Ну что, съел, христопродавец?
Зыркнула на мужика торжествующая старуха, и нимало не стесняясь его, запрятала трояк куда-то под свое, далеко не первой свежести нижнее белье…
-Отчего же христопродавец?
Искренне изумился мужик и даже закашлялся горячим табачным дымом…
- Насколько мне известно, и отец мой, и дед тем более, всегда были русскими. Дед вообще выходец из Архангельской губернии.…А матушкины корни все здесь, все на этом кладбище покоятся.…
Да и зовут то меня Поляков Сергей Прохорович…
- Поляков!
Скривилась старуха, боком, по-рачьи протискиваясь среди расставленных ящиков…
- Знаем мы этих Поляковых…
Полякович, небось, какой ни будь, или Поляковский , прости Господи…
Она сплюнула, и скоренько перекрестившись на церковные купола, засеменила прочь.
- Вот же сволочная старуха!
Прошептал ей вслед Поляков и ненароком наклонил зонтик над своими цветами. Вода, скопившаяся на вялой его ткани, ринулась на крашенное перо и тут же, доски ящика вокруг цветов, окрасились в ядовито-зеленый - полиняли искусно изогнутые листья и стволики.
- Совсем слабенькая краска попалась!
Раздраженно буркнул бывший учитель и в сердцах смял весь свой товар в бесформенный, разноцветный ком…
-«… Миллион, миллион, миллион алых роз»…
радостно и отчаянно громко захрипела Пугачева, со стороны глухонемого немца и вздрогнувший от неожиданности Сергей Прохорович, уронил в отливающую аптечной зеленкой лужу у себя под ногами, заготовленный было обломок сигареты.
- Нет, Сережа, сегодня явно не твой день…
Выдохнул разочарованно Поляков и, перешагнув ненужный уже ящик, побрел в сторону трамвайной остановки.
- Как же все гнусно и пОшло.
Думал он, не глядя, шагая по рыжим, глинистым лужам, зажав подмышкой свой видавший виды зонт.
- …И эта осень, и эта старуха – конкурентка, и баба эта, с овощной базы отвалившая за полную дрянь, целых три рубля.…Да и краска эта, анилиновая, тоже полное дерьмо…
Скрепя и дребезжа, выдавливая из канавки вдоль рельсов холодную воду, подошел трамвай, сияющий свежими оранжевыми заплатами на клепаном боку.
- Трамвай следует по маршруту ЧМЗ – Вокзал.
Проговорила сквозь забитый соплями нос, вагоновожатая, в легкой апельсинного цвета шкурке, накинутой поверх серой болоньи плаща.
Хлюпая разбухшими ботинками Поляков, пробрался к единственному во всем вагоне свободному месту, где на потертой изогнутости авиационной фанеры, какой-то весельчак гвоздем нацарапал игривую надпись. «Кто здесь сидит, тот дурак!»
- Вот это точно, дурак…
Вздохнул Поляков и с тоской уставился сквозь грязное окно на проплывающий мимо унылый пейзаж.
Высокие трубы, да заводские корпуса за высокими, под колючей проволокой кирпичными стенами.
К нему, сквозь усталые спины и вялые животы стоящих в проходе пассажиров, с ехидной улыбочкой на пропитом лице, протискивался контролер с сумкой на широкой брезентовой лямке…
-…Сергей Прохорович! Товарищ Поляков! Подождите, пожалуйста…
Со стороны последнего подъезда, переваливаясь при ходьбе, словно старая утка, к нему спешила полная, неказистая женщина, некогда его коллега по школе, учительница математики, Светлана Островская.
Сетчатая авоська с овощами, картофелем и луком, в ее в руке, раскачивалась в такт тяжелым шагам женщины .
В свое время, по школе, ходили совершенно необоснованные слухи, об их с ней, близких отношениях.
Слухи прошли, но с тех пор Поляков старался никогда не оставаться наедине с этой по - большому счету совершенно чужой и не интересной ему женщиной.
- Сергей Прохорович.
Островская задыхалась, над ее верхней губой выступили мелкие капельки пота…
-Сергей Прохорович, я понимаю, что сейчас, вам, после исчезновения, вернее сказать столь скоропалительного отъезда вашей супруги особенно тяжело, и вы вынуждены покинуть нашу школу, но ваш сын, Вася, уже полгода как не посещает уроки.
И никакой справки. …
А это четвертый класс.…Арифметика последние месяцы. Оценка в аттестат пойдет, вы же знаете.…И с меня как с ИО завуча , требуют….
Вы поймите меня правильно, уважаемый Сергей Прохорович, ГОРОНО шутить не станет…Что с мальчиком?
- Светлана э-э-э, Анатольевна. Я все понимаю, но у мальчика как вы догадываетесь врожденный порок сердца.
Да…. И он периодически, да что там периодически, он практически не выходит из больницы, вот и сейчас он там.…А по школьной программе я сам с ним занимаюсь и смею вас уверить, что это у меня пока еще получается отнюдь не так уж плохо.…Как-никак я и сам некоторым образом педагог.… Уж вам-то это известно…
Сергей нетерпеливо топтался промокшими ботинками, нервно гнул и перекручивал прогнутые спицы своего старенького зонта. Ветхая ткань с явственным треском рвалась по шву…
Женщина непроизвольно прикоснулась к воспаленному лбу Полякова прохладной ладошкой и жалостливо, как-то уж очень по-бабьи, по-простому спросила его:
- Вы в порядке Сережа?
- Да какой я вам к чертям собачьим Сережа!?
Несколько нарочито вспылил Поляков.
-Что вы все сегодня ко мне цепляетесь? То старуха-сволочь, то контролер в трамвае, теперь вот вы…
Мало вам было слухов и пересудов в школе?! Хоть в класс не заходи.…Перед учениками стыдно. Теперь здесь, на улице.…А в этом доме, между прочим, кроме меня человек десять ребят из нашей школы…
- Да что с вами?- отшатнулась от него Островская. Авоська из ее рук неожиданно выпала и по мокрому асфальту покатились- заскакали крупные, корявые картофелины…
Она присела над рассыпанной картошкой и словно наседка над цыплятами неожиданно заплакала, закудахтала…
- Я к вам и не думала цепляться.…Да и подошла – то к вам только ради Васеньки. А вы…
Да на кой вы мне сдались? Тоже мне, мужик….Сплетен испугался!
Она резко разогнулась и, не оборачиваясь, пошла прочь.
…С громким, резким хлопком открылась форточка в окне кафе «Бригантина» и Полякова обдало влажным и горячим запахом несвежего пива, порционных сизых пельменей и перегара.
Перегар…
Стойким и отчаянно гнусным перегаром несло от его Наташи после ее очередного загула.
Первое время, Сергей еще пытался выискивать ее по друзьям, дешевым кафе и рюмочным, водить к врачам и бабкам знахаркам, но постепенно его восторженная влюбленность к жене, тихо угасла, оставив после себя чувство холодного, тупого равнодушия.
Иной раз, он, с ненавистью глядя на Наташу, бессмысленно ползающую по полу, в луже собственной мочи мысленно желал ее смерти, и лишь сын, с детским нетерпением ожидающий возвращение родной и единственной своей матери, удерживал Полякова от немедленного с ней развода. Тем более что как ему объяснил знакомый юрист, суд чаще всего оставляет ребенка за матерью…
…Утром, она, умывшись и подкрасившись, вновь превращалась в красивую и желанную, презрительно смеялась над Сергеем.
- Ну что ты обижаешься, дурачок!?
Подумаешь, выпила сто грамм…Делов - то?
А то, что меня несколько дней не было дома, так, э то тоже не смертельно.…
Пойми Сереженька, я же тебе не изменяю, хотя могла бы, поверь, могла бы… Просто иной раз домой идти не хочется…. Просто сил нет, как не хочется.…Но ты знай, я всегда, ты слышишь, всегда возвращаюсь к тебе.…И буду возвращаться….
…В то утро, она как, всегда весело рассмеявшись, потрепала Сергея по волосам, поцеловала спящего Ваську в щеку и ушла, что бы уже в этот раз не вернуться…
Совсем.
Никогда.
Через положенных трое суток, Поляков подал заявление в милицию о пропаже жены, а еще через неделю уволился из школы.
…В квартире было тепло и тихо.
На развешанных липучках в бессильных стараниях сучили лапками крупные, отливающие медной стружкой мухи. На узком, облупленном, пыльном подоконнике стояла трехлитровая банка, почти доверху заполненная монетками, мелочью, в основном медью.
На банке, на приклеенной к ней обрывке белого лейкопластыря, надпись, красной шариковой ручкой:
-Васе на операцию.
Рядом два открытых пузырька с одеколоном « Саша».
Повсюду перья, мотки медной проволоки и пузырьки с краской.
- Я уже дома, Вася!
Громко крикнул куда-то в пыльную пустоту Поляков и прошел на кухню, поставить чайник.
Тщательно вымыв руки, Сергей прошел через эхом отдающую комнату и приблизился к детской кровати.
Он наклонился и нежно погладил по ссохшейся, шуршащей как пергамент щеке спящего мальчика. Сына, уснувшего полгода назад…