Константин Коровин был одним из первых русских художников, который начал работать в технике импрессионизма. В 1894 благодаря меценату Мамонтову Коровин вместе с художником Серовым отправился в путешествие на Север, к Белому морю, Кольскому полуострову и Скандинавии.
Коровин и Серов были большие друзья, современники даже в шутку называли их Серовин и Коров. Не смущайтесь, когда Коровин называет своего друга Валентина Серова именем Тоша. Антон - это псевдоним художника Серова, привязавшийся к нему в молодости.
Я хотел бы поделиться с Вами занятным фрагментом из их путешествия, который мне особо понравился и конечно же картинами! Ну а если этот небольшой отрывок Вас зацепит, то можете найти полный рассказ об их путешествии в книге "Константин Коровин вспоминает".
"...мы подъехали к деревянному монастырю святого Трифона. В чистой горнице, где полы крашеные, высокий и красивый отец Ионафан, настоятель монастыря, угостил нас свежим, только что пойманным в речке лососем. После закуски мы с Серовым приготовили краски, чтобы писать неподалеку от монастыря.
- Вот что, - сказал нам отец Ионафан. - Вот ежели списывать тут будете, не пугайтесь, милостивцы... Медмеди тут ходят, осемь их. А у вас пистоли али лужала какие. Так вы, милостивцы, медмедей не пугайтесь: они тут свои и человека никак не тронут. Уж вы не застрелите их случаем из пистоли, ежели испугаетесь...
Я и Серов посмотрели на отца Ионафана с полным изумлением.
- Как медведи?.. Почему свои?..
- Медмеди, известно, милостивцы, не наши, а лесные звери, вольные, - Продолжал настоятель. - Ух и здоровые, как горы!.. А только они заходят и сюда к нам иногда - на двор монастырский... Эта скамейка большая, Видите там, под стеною... Сидим мы на скамейке, февраля двадцатого, все в сборе, братия то есть... Ждет братия, как после зимы и ночи непроходимой Солнышко впервые заиграет, благодатное... А они, медмеди, тоже рядом тут сидят и на небо глядят... Как только солнце выглянет из-за горы, мы Молитву поем, а кто из нас что вспомнит, тот и поплачет. А медмеди тоже бурлыкать зачнут: и мы, мол, солнцу рады. Хотя и звери, а понимают: солнышко любят...
И я вспоминаю, как вечером того же дня монах с фонарем в руке нес из монастырской кладовой испеченные хлебы в трапезную, куда мы были приглашены на ужин. Вдруг мы услышали, как этот монах закричал внизу у ворот:
- Эва ты, еретик этакой!.. Пусти...
Оказывается, медведь отнимал у крыльца от него каравай хлеба, а монах угощал зверя фонарем по морде.
- Я ему уже дал хлеба, - рассказал нам позже монах, - так он все тащить хочет. Тоже и у них, медмедей, не у всех совесть-то одна. Отнимает хлеб прямо у дому, чисто разбойник... Другие-то поодаль смотрят, у тех совесть есть, а этот, Гришка-то, он завсегда такой озорной...
- Ты заметил, - сказал мне Серов, когда мы с ним укладывались на монастырские койки, - милый монашек, браня медведя, говорил о нем, как о человеке... Странно, правда?
- Да, Тоша, заметил... Какой чудесный край, Север Дикий! И ни капли злобы здесь нет от людей. И какой тут быт, подумай, и какая красота!.. Тоша, я бы хотел остаться жить здесь навсегда...
Но на Севере Диком я тогда не остался. Не та была у меня, как видно, судьба."
