— Серёжа, а ты никогда не задумывался о том, что такое жизнь? — спросил дядя, отложив книгу о Маяковском.
— Задумывался, — быстро ответил племянник. — Но не очень.
Он раскрашивал маленькую картинку по номерам и мурлыкал мотивчик "Антошки".
— Зачем об этом думать? Думай — не думай, ничего не надумаешь.
Племянник макнул кисточку в красную краску и потянулся к дяде.
Тот отмахнулся.
— В общем, ты прав, — сказал дядя. — Но думать, всё-таки надо.
— Жизнь — это свойство высокоорганизованной материи! — выкрикнул Серёжа.
— А низкоорганизованной ты, значит, в праве на жизнь отказываешь?
— Нет, — уверенно сказал племянник. — Пусть тоже живёт.
Серёжа покосился на книгу.
— Это Маяк тебя на такие мысли навёл?
— Мои мысли всегда при мне, — возразил дядя. — А Маяковский, что ж. Загнали, бродягу.
Дядя нахмурился.
Серёжа отложил рисование, подпёр щёку ладонью и сосредоточенно осмотрел пространство.
Дядя уткнул взгляд в пол, раздражённо махнул головой. Он всё пытался представить, как Маяковский принимает последнее решение. Дядя злился на себя, но не мог отвлечься от печальной картины.
— Сколько красоты, — сказал вдруг Серёжа и широко улыбнулся. — Выглянул Маяк в окно, а там на ветру баба бельё развешивает. Апрель треплет её волосы, сынок дёргает за подол, бельё — в грязи, баба охает, хватает мокрое полотенце, бежит за мальчишкой да налетает на почтальонку на велосипеде. Брызги из-под колёс, день-то тёплый, снег почти растаял. Маяковский торчит в окне, как маяк на берегу океана. Бельё в грязи, баба в ужасе — надо перестирывать, всё, всё! — а почтальонка ей письмо под нос — гляди-ка, дядя Стёпа из Ашхабада приезжает, Москву посмотреть. Почтальонка рычит, как зверь, от радости. Её сегодня мил друг на променад пригласил. Потом угощение — сардины, Кахетинское, плотские утехи. Мальчонка — прыг на кота, профессорша из второго этажа орёт, слазь, не то, а что — сама ещё не придумала, звонко кричит, Маяк ничего не понимает, всхлипывает, маузером — шварк об стол — выстрел в окно, осколки по комнате и на улицу, апрель сияет. Сияет апрель. Живее всех живых.
Дядя слушал, как зачарованный.
— А ты говоришь, жизнь, — сказал племянник, подхватил кисточку, мазнул оторопевшего дядю по носу и вновь углубился в рисование.
Записки о племяннике и дяде