— Анна Антоновна, — позвал Базин, и я увидел, как его рука метнулась к ней, замерла возле спины в нерешительности. — Анна Антоновна, подождите…
— Я все сказала, Никита Сергеич. Не путайтесь под ногами, тут люди работают. — Она даже не обернулась, только приостановилась, холодно выпрямившись, и у него глаза от этого помутнели.
Я чувствовал себя лишним. Мне вообще не хотелось слышать ее обидных слов, видеть, как руки Никиты Сергеевича мелко трясутся и медленно опускаются. Он был похож на подрубленную сосну, которая из последних сил держится за ветки соседних деревьев и потому только не падает. В помещении стало душно.
— Зачем ты так с ним? — спросил я, когда Никита Сергеевич Базин вышел на свежий воздух, освобожденный от цепей этой женщины.
— Заслужил. — Аня всегда говорила с налетом надменности, это ей досталось от природы.
В студии стоял шум. Операторы возмущались светом, переставляли аппаратуру, люди бегали туда-сюда с бумагами и чашками кофе. В этом хаосе мне не нравилось, а еще хуже было то, что Анна грубо выгнала Базина прямо перед всеми.
— Ты жестокая женщина, нельзя так.
— Кто ж сказал, что нельзя? Можно, если надо.
— Не надо! — я разозлился отчего-то, неожиданно и для себя, и для нее.
На щеках, наверное, выступил румянец — волна жара накатила сверху, и лоб покрылся капельками пота. — Вернется к тебе все, рано или поздно, а вернется!
Я не стал слушать, что она скажет, ушел, сердито размахивая руками.
Мы столкнулись с ней в пристройке на крыше, она испуганно обернулась, но увидела меня и сразу стала обычной, небрежно-спокойной.
— Ты снова здесь этим… — я сморщился, но про себя ужаснулся — какой же я лицемер! Ведь знал же — здесь, непременно тут, снова курит в маленькое окошко, чтобы никто не увидел дыма. — Не боишься, что увидят?
— Боюсь.
— Зачем тогда ходишь?
— Раз хожу, значит, хочется, — она сделала долгую затяжку и закрыла глаза.
— Ты брось это — придут за тобой. Узнают и придут. Куришь, на людей волком смотришь, ты же всегда как на ладони, Аня! Ну пойми наконец…
— Ой, Сашка, много-то ты сам понимаешь? Оттого и не придут, что вот я вся, камеры, свет… глаза, одни глаза кругом — не спрячешься! Тошнит меня, Сашка. И вырвет. Вырвало бы раньше, да вот, спасаюсь, — она потрясла окурком перед моим лицом и ушла. Закрыла дверь, бросила без интереса и ушла.
Я остался на крыше, бродил по периметру минут десять, дышал воздухом, как сейчас говорят. Мне было нехорошо. Из-за Ани. Я боялся до клекота в горле, что все-таки придут. В конце каждого дня она шла домой, в свою квартиру, большую и одинокую, но ей нравилось. Включала телевизор на половину стены в гостиной — работало целых шесть каналов! — и пила кофе с сигаретой. Там-то ее уже ничего не стесняло: стены непрозрачные, оттого и дышится легче. По первому всегда показывали ее. Вот так придет, сядет — ноги на пуфике — и смотрится будто в зеркало. Я сам видел, смеялся, а она недоуменно глянула на меня, но спрашивать не стала — не в Анином характере много интересоваться другими. А я каждый день интересуюсь, что там с ней? не пришли сегодня? Спускаюсь из своей комнаты к консьержу, прошу телефон — он еще с масляной улыбочкой всегда спрашивает: «Ну, Александр Семенович, покровительнице своей звонить будете?» — и жду поток длинных гудков. Сердце бешено бьется, страшно до колик в животе. Но сонным голосом всегда неизменно:
— Да? — у нее телефон в самой квартире, висит в коридоре, дойти можно секунд за семь, а она всегда заставляет ждать.
— Аня, что же ты! Почему опять так долго? — я выдыхаю, успокаиваюсь и стираю ладонью пот со лба. — Ну?
— Сил что-то нет. Все нормально.
— Хорошо. Хорошо! Не забывай чистить яблоки! — кричу я в трубку, потому что она может оборвать разговор без прощаний.
— Да, я поменяла все, не волнуйся. Доброй ночи, завтра увидимся.
— Увидимся!
Консьерж сверкает на меня глазками, знаю, что подслушивает. Оттого и шифр — я придумал. Аня очень невнимательно относится к своим обязанностям и совершенно не соблюдает здоровую осторожность — для этого снова я. Всегда я, всегда один должен нести груз на плечах. Эта ненормальная завела кошку! Настоящую живую кошку! Я был в ужасе, когда узнал. Животные мне, конечно, очень нравятся, но чтобы дома!.. Есть же зоопарки, где они в своей среде обитания, едят, размножаются — а это?.. Стерилизованная ещё. Ане хоть бы что — плохо ведь не ей. К лотку бы с неделю не подходила — а вот, напоминаю.
Запрет номер один (из целого Сборника Запретов самый главный!) — это иметь вредные привычки. Курить, например. Или выпивать.
К нему обязательная рекомендация: заниматься спортом.
Запрет номер два — не заводить животных и детей! За ними государство присматривает по особому принципу. Есть специальное служебное Сообщество для этих целей, куда набирают добровольцев, а посмотрите, что творит гражданка Бессонная…
Запрет три — на мой взгляд, самый важный — нельзя оставаться неприкаянным. Либо учись, либо работай, либо служи на благо государству в одном из Сообществ, где всегда нужны если не добровольцы, так подопытные.
Запрет четыре — международное сообщение, и чтобы без всяких! Каналов на местном телевидении восемь, на первом показывают новости и общественные передачи. Половину из них ведёт Бессонная Анна Антоновна. Но по-настоящему бессонным с ней стал я. Никакая переписка, кроме государственной, не выходит за пределы границы, телефоны соединены только с нашей собственновыращенной сетью. Поговаривают, что в каких-то странах есть общая сеть и удивительное новшество — карманные планшеты! Вот до чего доходит техника: сегодня ты безнадежно копишь на телевизор побольше, а завтра мечтаешь, чтобы он уместился в ладонь. Чудачество, одним словом.
Нужно понимать, что законы полезны ровно настолько, насколько вредны соблазны. Очень жаль, что Аня ещё не выросла до такого культурного уровня, который позволяет оценить вкус и прелесть слаженной системы. К слову о порядке, у нее хаос везде — вся жизнь сплошной хаос, и она им не управляет. Мне тяжело это принять, но ради нашей… дружбы, я мирюсь с ее несовершенствами и поэтому страдаю с самого детства.
Но только по ночам, когда есть много времени подумать. Дома делать нечего: быстро приготовить ужин (разогреть еду из жестянки в микроволновой печи), уделить час на чтение книги, сходить в душ и, собственно, все. Можно, конечно, спуститься на первый этаж, где в зале висит телевизор. И там, приветливо всем улыбаясь, усесться на стул в третьем ряду, чтобы скоротать вечер, но я не люблю общественные посиделки. Во-первых, соседи у меня гнусные, а особенно консьерж со своими сахарными щеками и голосом, который наталкивает на мысли о мягкой тянучке. Во-вторых, они чаще смотрят на Аню, но мне ее и в жизни хватает. А в-третьих, пятого канала все равно нет! Природа, видите ли, мало кого интересует в наши дни.
У меня всего один выходной, и я обязательно хожу в парк или в Зеленую Зону, чтобы покормить уточек или понаблюдать за птицами. Иногда случается, что мне как постоянному клиенту разрешают посмотреть поближе на пантер. Однажды я сам бросил им мясо во время кормежки.
И вот, моя очередная спокойная прогулка наглым образом была испорчена госпожой Бессонной. Она шла по дорожкам, держась за ручку со статным молодым человеком, который носил большой ремень с кучей застежек и кармашков.
Чувства мои, скажем, больно задело. Я, ее единственный друг, и не знал! Кому рассказать — засмеют. Аня целовалась с ним за деревом, а я шагал прочь, готовя нотации и гневные тирады. Из ушей едва не шёл пар. Но дома, среди родных — да куда там — стен, меня понемногу отпустило, и я даже упрекнул себя в черствости: у нее же должна быть личная жизнь, в конце концов, вдруг она просто ещё не нашла времени, чтобы мне рассказать.
На работу я пришёл с чувством понимания и прощения. Когда Аня, держась за виски, попросила у меня стакан воды, я без заминки помчался к кулеру, метнулся, можно сказать, как пуля. Она отпила, глаза закрыла и промолчала.
— А помнишь, когда мы вместе бегали на речку, лет десять назад, ты порвала свои штанишки? — спросил я.
— Помню, Сашка, и как ты их мне зашивал помню. К чему вдруг? — она открыла один глаз, полусонный и усталый. Красный.
— Да вот так, просто вспомнилось. Ты боялась, что попадет, а никто из Воспитателей не узнал. Я хочу сказать, что всегда с тобой буду, что раньше, что сейчас. Что хочешь думай, но ты мне дорога, Анечка, я тебе всегда помогу.
— Хороший ты, Сашка. Добрый очень. Нельзя таким быть, люди не понимают. Я вот что ещё думала: договорюсь о твоём повышении. Хорошо будет.
Я почувствовал, что мне становится горько. Откупается. Знает свою вину и откупается от нее, как бесстыдно! Если бы я мог не верить своим глазам и ушам… все готов отдать, лишь бы не чувствовать ножа в лопатке. Да куда там… Анна Антоновна — очень холодная женщина.
По жизни я был человеком рациональным. Для всего есть место и правило, зачем выдумывать колесо, когда его уже изобрели? Вот так-то: одна блажь может стоить десятки жизней, а ответственные люди — это вам не грибы после дождя. Их днем с огнем не сыщешь.
И все-таки, кто он? Ремень еще этот странный. Эх, Аня-Аня, что ж ты делаешь, бесовка…
Когда она вышла на свое обычное место покурить, я следил за ней. Таилась сильно, непривычно, и когда я уже открывал дверь на крышу, понял, почему. Аня была не одна. Ее глубокий грудной голос сменял мужской бас, хриплый и продымленный. Аня смеялась.
— Приходи, не пожалеешь. — Сказал он, и я выглянул из-за двери. Да, тот самый, тот…
— Как вечер сложится, — Аня кокетничала, посмеивалась, но задерживаться не стала — повернулась к лестнице, засобиралась вниз.
— В восемь, Бессонная, у Солнца. — Он крикнул ей вслед, и еще с такой уверенностью, как будто точно знал, что придет.
Я помчался вниз совсем злой. Они оба курили! Да и нет в работниках ее ухажера, никогда не было. Привела постороннего, страх забыла, против системы пошла… Кем я стану с нею, как жить дальше, зная, что за горгона тут же, у всех вот перед глазами маячит?..
Нет, ни слова ей не сказал. Ушел в конце рабочего дня, она и не заметила. Только я решил ждать их в назначенное время на площади Солнца. Да, обидно. Да, страшно. Да, не хочется проблем, в конце концов! Но что бы я ни чувствовал, я не должен ее оставлять. Аня нуждается в заботе. Долг у меня на совести. Долг, и все тут. Тем более завтра выходной.
***
Я видел в жизни многое. Люди очень глупые — творят чепуху и думают: вот я каков, больше таких не будет. Знаете, что? Не будет таких, найдутся другие!
Вчера мне открылось страшное. Я следил за Аней, возможно в этом и вся моя вина. Она пришла к площади Солнца, опоздала, но красивая… Тьма, как хороша! И все старалась для своего... Ах, мне стало понятно, кто он — служивый, глупый военный, из Защитников. Оттуда и пояс, и брюки на резинке, и морда наглая.
Они зашли в Подразделение Безопасности, для пропуска на входе — имя одно сказать, вот пошли люди, совсем без страха. И совести, надо прибавить, совершено без совести.
Что ж там творилось, в подвальном помещении! Служивые, дамы в платьях — человек тридцать, шуму и смеху — на батальон. И каждый стоит с бокалом, кто-то пьет из горла; в воздухе от воздуха ничего не осталось — одни дым и спирт. Меня втолкнули внутрь, в мутный свет, в полутьму. И, честное слово, противиться им силы во мне не осталось. Я тоже пил, много, даже не знаю, что. Две барышни не отпускали меня из своих рук до тех пор, пока вокруг стояли бутылки. Я все пытался следить за Аней… Что она там? Так же — со всеми?
Да, она сидела на его коленях с сигаретой в одной руке и бокалом в другой. Мне хотелось плакать. И я плакал.
А потом кто-то орал о пыльце фей. Я думал: с ним случилось помутнение, но одна из барышень вскоре действительно рассыпала по столу мерцающую пыль, которую я тоже случайно вдохнул.
***
Завтра пришло больно и тяжело, но в своей постели. Я не помнил ни как тут оказался, ни чем закончилась ночь. Мне снова хотелось плакать от обиды и отвращения. Как оно могло произойти со мной? И что там с Аней?
Трубку она подняла со второго раза.
— Что, Сашка, очнулся? Гена все решил, вернул тебя домой, чтобы никто не увидел, — она сказала это как будто бы с гордостью.
— Гена? Он был здесь?.. — в моем доме, служивый? Ах, все решил!
— Мы не могли тебя бросить.
— Так ты все знаешь…
— Знаю. Конечно, знаю. На следующие выходные приходи снова.
— Да… Да, Аня, приду… — я в растерянности повесил трубку, даже не попрощавшись, и обхватил голову руками.
Гена… Молодец, Гена!
***
На следующей неделе я снова был там. И еще через неделю. А потом меня повысили, и вместо одного выходного у меня их стало три. И я приходил в подвал Подразделения Безопасности теперь тоже по три раза. Мне было плохо, больно и омерзительно до того, что казалось — сейчас душа не выдержит, и бедный Александр Гаврилович сойдет с ума.
…Это был вторник, спустя два месяца с первого вечера. Я рассыпал порошок по столу. Скрутил трубочку. Вдохнул. А через несколько часов умылся и вышел к главному Подразделению Контроля — Солнцу.
Это решение далось мне тяжело. И больно. Чего бы я ни хотел, но мой долг, моя ответственность не позволяли поступить иначе.
— Да, у меня есть доказательства. Сегодня в восемь в подвале Подразделения Безопасности будет очередное собрание. Геннадий Владиславович и все остальные тоже непременно будут там. Ах да, еще Анечка, простите, Анна Антоновна. Она у них там целая прима, так сказать. И знаете, у нее дома живет кошка.
— А давно вы знаете, Александр Гаврилович? — дознаватель так блестел глазами и настолько ослепительно улыбался, что мне было больно на него смотреть.
— Да, давно. Но вы же понимаете, вот так прийти… и без уверенности, без доказательств!..
— Да, да, да… конечно, понимаю. Вы правы, вы абсолютно правы, что так сделали, Александр Гаврилыч!
— Рад, очень рад.
— Вы будете с нами на рейде? Свидетель — это всегда хорошо, а? Покажете пример честного гражданина! А мы вас потом того… в газете напечатаем! Наверное, по телевизору еще покажут.
— Конечно, я буду с вами. Для меня это очень важно — чтобы всех поймали.
— Ну, тогда в половине восьмого ждем вас тут. Просьба не опаздывать, Альсан Гаврилыч! А то знаем мы вас: прихорашиваться еще будете, а нам всей группой ждать… — дознаватель блеснул улыбочкой последний раз и резво поднялся со стула.
По дороге нас окружили служивые в форме. А когда мы вышли на улицу, я посмотрел в небо и понял, что сделал все правильно. Атлант медленно расправил плечи.
Автор: Фатима Селимова
Больше рассказов в группе БОЛЬШОЙ ПРОИГРЫВАТЕЛЬ