После «потрясающих» южноафриканских каникул с отцом принц Гарри возвращается в школу Ладгроув — и рассказывает еще несколько забавных и вполне самокритичных историй о тамошних учителях, большинство из которых были «чрезвычайно добродушными и терпеливыми» людьми (проявление их добродушия и терпеливости заключалось, по большей части, в том, что они «понимали, с чем имеет дело» Гарри, и не пытались впихнуть в него больше знаний, чем он готов был постичь). Однако такими были не все: «Некоторые учителя не давали мне пощады. Например, учитель истории, мистер Хьюз-Геймс».
Упомянутый учитель истории жил при школе с двумя пойнтерами, которых очень любил: «держал фотографии собак в серебряных рамках на своем столе» и вообще «лелеял их, как собственных детей», — и школьники считали его очень эксцентричным. Привыкший относиться к нему как к человеку немного не от мира сего, однажды Гарри был очень удивлен тем, что учитель, оказывается, воспринимал так же его самого:
«Для меня стало настоящим шоком, когда я понял, что мистер Хьюз-Геймс считает странным меня.
— Что может быть более странным, — сказал он мне однажды, — чем британский принц, не знающий британскую историю? Я не понимаю этого, Уэльс. Мы говорим о ваших кровных родственниках! Неужели это ничего для вас не значит?
— Меньше, чем ничего, сэр.
Дело было не только в том, что я ничего не знал об истории своей семьи. Я ничего и не хотел знать. Теоретически, мне нравилась британская история. Я находил некоторые ее моменты интригующими. Я знал кое-что о том, как была подписана Великая хартия вольностей, например, — в июне 1215 года, в Раннимиде, — но знал только потому, что однажды мельком увидел место, где это произошло, из окна машины отца. Прямо у реки. Оно было красивым. Идеальное место для установления мира, подумал я. Но мельчайшие подробности о Нормандском завоевании? Или все тонкости ссоры Генриха VIII с Папой Римским? Или различия между Первым и Вторым крестовыми походами? Я вас умоляю».
Учитель истории продолжает попытки воздействовать на Гарри, но они тщетны — незаинтересованность и скука неизменно побеждают. Он рассказывает еще об одном неприятном эпизоде: мистер Хьюз-Геймс вел урок, рассказывая о Карле Эдуарде Стюарте, претенденте на английский престол, который называл сам себя Карлом III, а ученики «пытались не заснуть»; в конце учитель задал классу вопрос, «ответ на который был очевиден», — но никто не ответил, и он снова обратился к Гарри:
— Уэльс, вы должны это знать.
— Почему я должен?
— Потому что это ваша семья!
Ученики смеются — конечно, все знают, что Гарри королевской крови, у них нет шансов забыть об этом, — но сам Гарри расстраивается: он снова думает о том, что его значимость для семьи ничтожна, он ведь не наследник, а запасной. История «прошлых запасных» действительно не имеет для него никакого значения, и учить ее кажется бессмыслицей.
«После урока я подошел к столу мистера Хьюз-Геймса:
— Пожалуйста, хватит.
— Хватит что, Уэльс?
— Ставить меня в неловкое положение, сэр.
Его брови взлетели до линии волос.
Я объяснил: было бы жестоко выделять любого другого ученика из класса так, как он выделяет меня, и задавать любому другому ученику острые вопросы о его пра-пра-пра-кто-бы-он-там-ни-был. Мистер Хьюз-Геймс хмыкнул. Он понимал, что перешел черту. Но он был упорным.
— Это к лучшему для вас, Уэльс. Чем больше я буду обращаться к вам, тем больше вы узнаете.
Однако несколько дней спустя, в начале уроков, мистер Хьюз-Геймс предложил мне мир в стиле Великой хартии вольностей. Он подарил мне одну из тех деревянных линеек, на обеих сторонах которых вырезаны имена всех британских монархов, начиная с Харальда в 1066 году, — королевская преемственность, дюйм за дюймом, вплоть до бабушки. Он сказал, что я могу держать линейку у себя на столе, чтобы обращаться к ней по мере необходимости.
— Ого, — сказал я. — Спасибо».
Были и другие учителя, не выказывающие излишней почтительности к потомку королей. Рассказывается, например, как один из них поймал Гарри во время ночной прогулки по территории школы и пребольно стукнул Библией в твердом переплете, вследствие чего тот «испытал крайне неприятные чувства по отношению к себе, по отношению к учителю и по отношению к Библии» (впрочем, и такие меры наказания не останавливали учеников от дальнейшего нарушения школьных правил). Некоторые, напротив, были беспомощны перед школьниками — один из учителей носил с собой маленький колокольчик и звонил, чтобы привлечь внимание, но его полностью игнорировали...
Недалеко от Ладгроув располагалась психиатрическая больница Бродмур, и звук ее сирены безопасности иногда поддерживал «общее ощущение бедлама» в школе. Однажды Гарри упомянул об этом в разговоре с отцом, и беседа внезапно перетекла в крайне сильно ранивший его рассказ.
Оказывается, Чарльз однажды посетил психиатрическую лечебницу в рамках благотворительного мероприятия. Пациенты в основном были тихими, кроме одного — молодого парнишки, который утверждал, что он принц Уэльский. Чарльз шутливо погрозил ему пальцем и сказал: «Посмотри на меня! Это я принц Уэльский. Ты не можешь им быть», — но пациент только погрозил ему пальцем в ответ: «Это невозможно! Принц Уэльский — это я».
Чарльз любил рассказывать эту историю, считая ее забавной, и всегда философствовал: «Мог ли кто-нибудь сказать, кто из нас был в здравом уме? Кто вообще может быть уверен, что он не болен психически, что он не заблуждается, что над ним не потешаются друзья и семья? Кто знает, действительно ли я принц Уэльский? Кто знает, действительно ли я твой настоящий отец? Может быть, твой настоящий отец в Бродмуре, мой мальчик!»
Разумеется, это была шутка — но Гарри считал ее в высшей степени несмешной: как раз тогда в прессе очень активно циркулировал слух о том, что его настоящим отцом был бывший друг Дианы, рыжий майор Джеймс Хьюитт, «и даже ходили разговоры, что некоторые репортеры охотятся за моей ДНК, чтобы доказать это».
Здесь — наверное, логично, раз уж Гарри упомянул о слухах про Джеймса Хьюитта, — в повествовании впервые появляется Камилла. «Моя мать, по легенде, говорила, что в их браке было три человека. Но у нее было не все в порядке с математикой: она исключила нас с Вилли из уравнения», — пишет Гарри и рассказывает: Чарльз хотел наконец объявить о своих отношениях с «Другой Женщиной» открыто — и начал с ее приватного знакомства с сыновьями. Первым был Уильям, которого специально вызвали на конфиденциальную встречу из Итона: «Позже я узнал от Вилли, что все прошло хорошо, хотя он и не вдавался в подробности. Он просто дал мне понять, что Другая Женщина — Камилла — предприняла усилия, которые он оценил, и это все, что он хочет сказать». Следом пришел черед Гарри встретиться с Камиллой — и встреча прошла совершенно спокойно: «Ни один из нас особо не беспокоился о мнении другого. Она не была моей матерью, а я не был самым большим препятствием на ее пути. Другими словами, я не был наследником. Эпизод встречи со мной был простой формальностью».
Чарльз спросил сыновей, что они думают о его отношениях с Камиллой. Уильям и Гарри «думали, что он должен быть счастлив» и что он «заслуживает лучшего». Но они просили, чтобы он не женился на ней, полагая, что свадьба спровоцирует прессу — и «весь мир будет сравнивать маму и Камиллу, а этого никто не хочет». Они просили: «Просто будьте вместе».
«Он не ответил. Но она ответила. Сразу же. Вскоре после наших конфиденциальных встреч на высшем уровне она начала долгую игру — кампанию, направленную на брак и, в конечном счете, на обретение короны (мы предполагали, что она делает это с благословения папы). Повсюду — во всех газетах — начали появляться истории о ее личном разговоре с Вилли. Истории, содержавшие очень точные детали, ни одна из которых, конечно, не была получена от Вилли. Они могли исходить только от одного человека из присутствовавших там. И эта утечка информации, очевидно, была спровоцирована новым пиарщиком, нанять которого Камилла уговорила папу».