В Молитовку я переехал в самом начале 1988 года. Это был закат СССР, а в Советском Союзе ещё никто не додумался до ипотеки, поэтому квартиры выдавали на работе. Мой папа работал в Институте Химии Академии Наук и ему как молодому учёному полагалась жилплощадь. При этом у моего молодого папы была молодая жена – моя мама, двое разнополых детей – мы с сестрой. А ещё папа был кандидатом химических наук и для научной деятельности ему полагалась отдельная комната в качестве кабинета. То есть от сурового государства нам светила четырёхкомнатная квартира. И её нам даже хотели было дать в Верхних Печёрах, но мама сказала, что она ни за что не поедет из обустроенных цветущих Щербинок, где мы жили в однокомнатной гостинке с комнатой в 18 метров, на какой-то ветродуй не понятно где. Поэтому папа пропустил очередь. А в следующую очередь четырёхкомнатных квартир уже не было, а были только трёхкомнатные и в Молитовке. В этот раз привередничать не стали и взяли Молитовку. Кстати, это были последние квартиры, которые просто так давали, так что нам повезло.
Однако, папа лишился кабинета, а я пошёл в 94 школу, где директором тогда был молодой Игорь Михайлович Богданов. Школа стояла среди новостроек и разбухала от второй и третьей смены. Я учился в 5Д классе, потом в 7Е. В 6-ом классе я не учился вовсе, но не потому, что сдал его экстерном, а потому что была реформа и нас растянули с десятилетки в одиннадцатилетку. Учился я не плохо и в 7Е я записался как в математический класс, а туда брали с хорошими отметками.
Класса с 5-го я погрузился в атмосферу внеклассной жизни в школе. Помню в одни из каникул у нас был школьный лагерь, и мы спали на раскладушках в классах. Каждый вечер были мероприятия в актовом зале, днём мы куда-то ездили в город или во что-то играли в коридорах школы. Вообще не помню, что мы делали конкретно, но помню, что было очень интересно.
В 1989 году Игорь Михайлович Богданов решил, что быть просто директором школы ему мало и победил на первых и последних в СССР альтернативных выборах депутатов Верховного Совета. Он, будучи молодым представителем комсомола, обошёл тогда кандидата от коммунистической партии и получил мандат депутата. При этом ему было всего 37 лет.
Помню, как он возил нас семиклассников в Москву, показывал свой депутатский кабинет на Калининском проспекте в домах-книжках. Поселил он нас тогда, кстати, в гостинице Москва. Нас - целый класс семиклашек в главный отель страны. По документам мы были учителями, приехавшими на какой-то там семинар, и нам строго-настрого было сказано сидеть в своих номерах на одиннадцатом этаже и не отсвечивать. Но мы, естественно, тайком сбегали на седьмой, потому что там был буфет, где можно было купить сосиски и Фанту. Ходили мы по трое. Двое покупали, один стоял на лестнице и смотрел, не пойдёт ли кто из взрослых. Сосиски и Фанта в 1990-ом году - это для нас были два главных деликатеса. Сейчас уже не помню, что точно, но что-то из этого стоило 10 копеек, скорее всего сосиска. Во времена позднего СССР в городе Горький купить сосиски было не просто. В нашей семье за добычу сосисок традиционно отвечал мой отец. Он, как молодой учёный, иногда ездил в командировки в Москву и привозил оттуда – сосиски! Бытовала даже расхожая шутка: «Что такое длинное, зелёное и пахнет колбасой?» - Ответ: «Поезд Москва – Горький». И вот, благодаря Игорю Михайловичу Богданову, я смог в 1990-ом году самостоятельно добыть себе немного сосисок и Фанты. Чувствовал себя я при этом максимально взрослым и важным.
В восьмом классе мы тоже нашим математическим классом ездили в Москву на зимние каникулы, но жили уже не в гостинице Москва, а на пришвартованном к причалу Речного вокзала теплоходе. Было ли это наше путешествие как-то связано с Игорем Михайловичем или это наша классная Елена Васильевна Шарова сама его организовала, я не знаю. Но, оглядываясь назад, могу сказать, что скорее всего наш класс был у Богданова в любимчиках.
По крайней мере именно с нами он ездил в самом конце Советского Союза в Карпаты кататься на лыжах. Это была ещё Советская Украина и мы были ещё в одной стране. Но Ужгород смотрелся совершенно сказочно, как из историй Братьев Гримм. Мягкая зима, восточно-европейская архитектура и совершенно новое для нас развлечение - горные лыжи. Как Игорю Михайловичу пришло в голову повести целый класс совершенно неумеющих кататься восьмиклашек на карпатские склоны, для меня загадка. В первый же день катания подъёмник на горе не работал и никого кроме нас не было. Нам выдали лыжи, показали, как спускаться плугом с горы, подниматься лесенкой в гору и отправили в мир горных лыж.
Наверное, так же учат плавать, бросая с лодки в воду. Помню, как мы долго и старательно взбирались по шажочкам в гору, а потом стремительно слетали с неё вниз, потому как сразу освоить повороты влево-вправо не получалось ни у кого. Это было очень обидно. Столько усилий, чтобы забраться, а потом несколько мгновений и ты уже внизу. И хорошо, если стоя на лыжах, иногда кубарем и в сугробе. Кажется, в первый же день моя одноклассница Лера сломала-таки ногу и остаток поездки провела в гипсе. А ещё наша гора находилась на краю треугольника из границ трёх стран: Венгрии, СССР и Чехословакии. Инструктор нам сразу сказал, что если мы не будем спускаться зигзагами, как он учил, а будем просто ехать вниз по прямой, то велика вероятность уехать в Чехословакию. И у моего одноклассника Макса это почти получилось. В последний момент перед поворотом в ложбину он хорошенько упал на бок и чудом остался на Родине!
На второй день нам как уже опытным лыжникам включили бугельный подъёмник и ещё три дня мы осваивали элитный вид спорта с упоением вырвавшихся на свободу щенков. А ещё перед нашим пансионатом было диво-дивное. Поскольку в Ужгороде температура той зимой не опускалась ниже - 5 градусов, то у пансионата оставили работать фонтан. Струи воды под напором вылетали на свежий воздух и застывали ледяными водопадами вокруг. Это было очень необычно и красиво.
Кроме дальних поездок были и более близкие походы. Например, на Линду в Рекшино. Иногда это называлось Днями Здоровья. Там могли быть разные спортивные состязания или просто прогулки, но всегда были палатки и пища, приготовленная на костре. Во время еды Игорь Михайлович любил рассказывать байки из своего богатого жизненного опыта. Помню, как он говорил, что, работая фотографом в морге, он часто глумился над студентками медицинского факультета, впервые пришедшими в морг на практику. Дожидался, когда студентки-медички войдут в покойницкую и при них с аппетитом ел бутерброды среди трупов. Многие не выдерживали... Рассказывая об это Игорь Михалыч, обычно, что-то поедал и делал очень выразительные гримасы. Самые впечатлительные девушки, слушая эти рассказы, живо представляли описываемые картины и почему-то переставали кушать. На что Михалыч говорил, что это хорошо, нам больше достанется.
В 1991 году Игорь Михайлович Богданов возил нас в Жайск. В Жайске я был два раза. В августе в летнем лагере и в сентябре на картошке. В моей памяти эти две поездки прочно сплелись в одну. Жайск – это небольшой посёлок недалеко от Оки. В центре посёлка был старый двухэтажный барский дом, а напротив него заброшенная церковь. Не знаю, что было в барском доме, но в 1991 году летом и осенью этот дом отдали Богданову со школьниками. Двухэтажное строение с большим количеством просторных комнат и шестью печками. У меня тогда было довольно необычное название – интендант. По сути, оно включало в себя обязанности разнорабочего, истопника, грузчика и так по мелочи, но, согласитесь, слово «интендант» звучит гораздо лучше. Мы с одноклассниками пилили дрова во дворе двуручной пилой, затем их кололи топором и топили шесть печек, чтобы в холодные августовское и особенно сентябрьские ночи никто в доме не замерзал. На кухню мы таскали мешки с продуктами, а с кухни выносили вёдра с объедками. Теоретически мы должны были выливать объедки в овраг, но мы с Вовкой познакомились с местной бабушкой, и она за пару вёдер, наполненных недоеденной кашей и супом, давала нам есть пенки с варения, которое варила. А ещё один раз пустила нас в свою баньку помыться. Ни я ни Вовка не знали, что такое банька по-чёрному поэтому знатно тогда угорели.
Жайская церковь была завалена хламом, а особо невоспитанные местные жители даже сделали в ней отхожее место. Мы вместе с Игорем Михайловичем её расчистили, отмыли и сделали чем-то вроде клуба. Время тогда ещё было насквозь атеистичное, поэтому ничего зазорного в этом никто не видел. В гулких залах церкви звучали латиноамериканские ритмы, на проводимых нами конкурсах бальных танцев или слова О’Генри из разыгрываемых нами спектаклей. По вечерам на дровяной завалинке мы слушали на кассетном магнитофоне Легенда-404 две кассеты: группа Технология и русские народные песни в диско-обработке группы Рок-Острова.
Кстати, именно в Жайске 19 августа 1991 года я услышал о том, что в Москве завелось ГКЧП. Я сидел на ветке терновника и лопал вяжущие язык ягоды, а на кухне по радио передавали новости о том, что со страной что-то не ладное. Почему-то я тогда подумал, что скоро должна начаться Гражданская война и может быть её стоит пересидеть в какой-нибудь глуши, типа Жайска. И нужно позвать сюда из города родителей и сестру.
Жайск – это было место, где Игорь Михайлович с разбегу погружал нас в самостоятельность. Когда для ремонта дома и его обогрева понадобились брёвна, директор как-то договорился, чтобы нам отдали старый дом на слом. Дом стоял с краю посёлка около фермы, на которую мы по утрам ходили в резиновых сапогах и с большим бидоном за молоком. Представьте себе класс девятиклашек, которым дали в руки топоры, гвоздодёры, ломики и сказали: «Вы можете сломать целый дом!» Лучшего аттракциона и представить себе невозможно. Мы делали с этим домом всё, кроме соблюдения техники безопасности. Один раз мой одноклассник Макс стоял на одинокой, неприкреплённой ни к чему стене и вдруг раздался грохот, и Макс медленно съехал вниз по наклонной в облако пыли и опилок. Каждый третий из нас добросовестно наступал на торчащие гвозди или раздирал об них одежду, но в итоге дом был разобран по брёвнышку и перестал существовать как объект недвижимости.
Ещё я помню, что именно Игорь Михайлович дал мне заработать первые в моей жизни деньги. После 9-го класса во время школьных каникул он взял меня и двух моих одноклассников работать в школу грузчиками. Это был отважный с его стороны поступок, учитывая моё тогдашнее не самое крупное телосложение, но что сделано, то сделано. Школа тогда получала новую мебель, тренажёры, инвентарь, поэтому каникулы у нас были весомыми! Нам пообещали какие-то скромные по взрослым меркам, но абсолютно фантастические по детским, деньги, и мы заступили на трудовую вахту в школьный подвал, предвкушая скорое богатство!
Это был 1992 год, и я тогда мечтал заработать много денег, чтобы купить много бананов. Года до 1991 я их вообще у нас в городе не помню, а потом бананы появились, но стоили, видимо, недёшево, и поэтому родители покупали мне и сестре по одному банану. Мне очень хотелось больше, а сказать было стыдно.
И вот, перетаскав на своих мощных плечах кучу парт, столов, стульев, матов и шкафов, я получил свою первую зарплату. Тут же побежал в магазин и купил килограмм бананов. Это целых 5 штук. Первый банан был потрясающе вкусен, потому что его не надо было смаковать, растягивать и экономить. Его, прямо, можно было есть в своё удовольствие, поскольку впереди ещё целых 4 таких же. Второй банан произвел странное, незнакомое до этого ощущение насыщения бананом. Как это можно наесться бананом? - недоумевал мой мозг, но желудок утверждал, что полностью сыт. Третий банан натурально в меня уже не полез. Это был шок! Я не просто наелся, я объелся бананами. Это был крах детской мечты. Хрустальный замок бананового деликатеса разбился вдребезги о мою нежданную материальную состоятельность. Оставшиеся два банана я отдал сестре, а деньги от зарплаты отнёс маме. Бананы после этого не ел, наверное, месяц. Это был наглядный урок того, что такое чувство Меры и как стоит относиться к Мечтам. То есть Мечты сбывать, конечно, нужно, но и чувство Меры при этом никто не отменял.))
В 1991-ом году Игорь Михайлович перестал быть депутатом Верховного Совета СССР, потому что не стало СССР. Однако, Михалыч не был бы Михалычем, если бы у него не остались какие-то знакомства в Москве. Поэтому, когда в 1993 году Женевская штаб-квартира всемирных скаутов объявила конкурс на прием делегации из 20 скаутов Египта в России, Богданов в числе многих тоже подал заявку. Другие заявки предлагали подросткам из Египта проживание в комфортабельных отелях Москвы или Питера, экскурсионные программы по главным музеям и прочие витринно/рафинированные увеселения.
Михалыч всю жизнь ходил с нами школьниками в походы, лично излазил все доступные леса, перелески и горы. Поэтому египетских скаутов он предлагал расселить в семьях их сверстников, то есть нас, сводить в поход в Ичалковские пещеры и в поход в Ветлужские леса, где начинается тайга. Прокатить под парусами на яхтах по Волге от Нижнего до Макария, а жить при этом в палатках, в палатках и ещё раз в палатках.
Надо ли говорить, что Женевская штаб квартира скаутов выбрала заявку Богданова, потому что в ней с египетскими скаутами общались бы не экскурсоводы и переводчики, а такие же школьники, как и они. Причём, как сейчас говорят, двадцать четыре на семь.
После победы в конкурсе Михалыч собрал нас - старшеклассников 91 школы и сказал, что этим летом нам надо стать скаутами, чтобы принять в Нижнем 20 египетских скаутов. С Михалычем мы готовы были стать кем угодно, тем более, что в походы с ним мы и так ходили, коллективные творческие дела в рамках его же коммунарского движения делать умели и даже элементы формы, как комиссары в детских школьных лагерях носили.
Нам выписали из Москвы Вячеслава Черных, который возрождал тогда скаутинг в России, он провел с нами ускоренные курсы по погружению в эту новую для нас игру, и через несколько дней мы уже встречали на Московском вокзале настоящих живых египтян, как нижегородские скауты.
Город у нас долгое время был закрытым и просто увидеть иностранца для многих было в диковинку. А нам отдали по целому египтянину в семью. Насколько я сейчас помню, большинство мальчишек у них звали либо Махмед, либо Мухамед, при этом это были разные имена. Так совпало, что наш и их английский был примерно на одном уровне. На том уровне, когда большую часть недостающих слов заменяют жестами и междометиями. Так что понимали мы друг друга прекрасно, хотя и не всегда точно.
Поскольку всё время, что мы не жили в палатках, мы должны были жить в семьях, мне достался один Мухамед на расквартировку. Это стало определённым испытанием для моей мамы. Год был 1993-ий и с питанием тогда было не всё в шоколаде. А тут ей нужно было несколько дней кормить иностранца, да ещё и не ударить в грязь лицом перед заграницей.
Помню первый наш прием пищи, когда я привел Мухамеда в нашу кухню в Молитовке. Мама приготовила три или четыре разных блюда, стол был уставлен тарелками. Но гость слегка поклевал только из одной и, поблагодарив, удалился в комнату. Мама была растеряна, а я рад. Столько еды мне обычно в те годы не перепадало.) Потом выяснилось, что наших египтян перед поездкой напугали, что русские дома всё время едят свинину, поэтому лучше незнакомые блюда у нас не есть. Мы про нежелательность свинины знали и все блюда моя мама готовила порк-фри, но, как об этом рассказать египтянину, особенно, если он сам ничего не спрашивает, мы не знали. Правда, после первого же похода в палатках наши египтяне нормально так проголодались и после этого спокойно ели и тушёнку из банок и вообще всё, что ни приколочено.
Наверное, мы показывали египтянам и нижегородские достопримечательности тоже, по крайней мере на совместных фото есть Кремль и Макарий, но я больше помню, как мы лазили по Ичалковским пещерам, пели под гитару у костра на Ветлуге и ходили на яхтах от Молитовского моста до Макария. Кстати, как только мы вышли на яхтах на Стрелку, небо потемнело и начался настоящий ураган. Говорят, от него тогда даже крышу на Дворце Спорта повредило. Но мы оказались на водной глади в полтора километра в шестиместных яхтах, а вокруг ливень, ветер, волны, мрак и казни египетские. На каждой яхте было по одному капитану, одному матросу, два русских школьника и два египтянина. Было очень страшно. Капитаны запихали нас в трюмы и старались доплыть до берега. Чтобы как то успокоить египтян, мы невозмутимо сидели рядом и делали вид, что такая погода для нас это обычный четверг и ничего страшного нет. Хорошо, что наш совместный английский не позволял им сильно нас расспрашивать, а нас распространенно отвечать.
Зато, спустя пару дней, когда мы на яхтах, под красивыми парусами-спинакерами подошли к Макарию, наши египетские друзья тоже смогли нас удивить. Они в полной скаутской форме построились на всех яхтах и по команде своего старшего запели Гимн Египта. Это был настоящий шок. Раньше мы эту музыкальную композицию ни разу не слышали. И вот представьте, спокойная русская река Волга, белоснежные стены древнего русского монастыря, расправленные паруса яхт и над всем этим благолепием звучат арабские строки:
Бэляди, бэляди, бэляди
Лэт я хоби э ля хуяиди
Возможно, я не точно привожу транскрипцию гимна Египта, но мы его услышали именно так. Чего нам стоило стоять на палубах с серьезными лицами, я сейчас не расскажу, но капитаны и матросы яхт с хохотом скатились в трюмы и оттуда долго не вылазили.
Помню в походе к Ичалковским пещерам мне и ещё паре моих друзей поручили вырыть яму под холодильник. Никаких особенных электрических приспособлений тогда не было, поэтому скоропортящиеся продукты в походе складывали в яму глубиною метра в два, и там в естественной прохладе импровизированного погреба скоропортящиеся продукты портились не так скоро, что позволяло их относительно комфортно поедать в течение всего похода.
Пока все ушли осматривать карстовые пещеры, мы взяли лопаты и принялись копать пещеру рукотворную. Яма получилась - загляденье. Два метра в длину, два в ширину и два в глубину. Сбоку для комфорта и удобства мы сделали ступеньки, уложили на дно консервы, крупы, хлеб, что-то ещё. На самый верх уложили свежие овощи. Для создания внутренней прохлады яма была укрыта ветками и листвой, а поскольку копали мы её в тенечке под деревьями, растущими на пригорке, то со стороны яма-холодильник была абсолютно неприметна.
Закончив трехчасовую работу, мы гордые собой, сели у костра и стали терзать гитару. А надо сказать, что лагерь наш располагался недалеко от речки Пьяна на просторной поляне. Чуть выше поляны на пригорке стоял дом местного лесника. Он знал кто мы и зачем. Мы тоже знали, что он в принципе есть, но друг с другом мы никак не пересекались. Однако, у лесника жила-была корова. Она была личность независимая и самостоятельно ходила к Пьяне на водопой и пощипать травку. Мы не знали, что у лесниковской коровы тропа к Пьяне проходила рядом с нашим лагерем. И вот в середине одной из спеваемых нами песен наш припев вдруг неожиданно был поддержан истошным воплем коровы. Это пронзительное "муууу" по накалу невообразимо украсило нашу песню.
Оказалось, что корова по своему обыкновению спустилась с пригорка и пошла на водопой. Наш искусно замаскированный и укрытый от солнечных лучей холодильник она, естественно, не заметила. И её задние ноги провалились во все наши продуктовые запасы. Прирожденное чувство свободы заставило корову путем частых и импульсивных движений задними ногами выбраться из ловушки. Получилось так, что она по сути сработала миксером и все продукты в яме превратила в один большой коктейль. Консервы и крупы мы потом кое как спасли, но вот овощи пропали от слова "совсем".
Ещё из тех Ичалок я помню, что в последний день похода по какой-то нелепой случайности у нас осталась лишняя пятилитровая жестяная банка сгущёнки. Наверное, чтобы прокормить иностранцев продуктов брали с небольшим запасом, поэтому нам и привалило пять литров неучтённого счастья. Сейчас уже не знаю почему, но банку эту нам выдали метрах в двухстах от лагеря и вечером. Ярких фонариков у нас с собой не было, были только пятилитровая банка сгущёнки, две пачки обычного печенья и подростковый голод до всего сладкого. Впятером мы склонились над нашей добычей. Мысли отнести сгущ в лагерь и поделиться со всеми почему-то ни у кого в голове не возникло. В три ножа мы вспороли верхнюю крышку и при свете тусклого фонарика начали с наслаждением зачерпывать сгущёнку печеньем и помещать в себя. Ложек с собой тоже не было, поэтому ложками стало печенье. Через пару минут копошения около хоть и большой, но одной банки выяснилось, что печенье не выдерживает веса желаемых порций сгущёнки, крошится и падает внутрь. Спустя ещё некоторое время мы перестали делать вид, что зачерпываем сгущёнку печеньем, а попросту стали есть её руками. Делали мы это смачно, самозабвенно, но почти в полной темноте. Примерно литра через два сгущёнки около банки оказалось пять довольных, перемазанных поросят, которые решили, что вот теперь можно и поделиться внезапно оказавшейся лишней сладостью со всеми в лагере. Те, кто встретил нас у костра, долго не могли понять, почему в банке сгущёнки плавает так много раскрошенного печенья и даже каких-то веточек и шишек. Что, впрочем, никому не помешало продегустировать этот походный десерт.
Две недели пролетели как сфинкс над пирамидами и наши египтяне уехали на свою жаркую родину. Все остались довольны, лето заканчивалось и скоро нужно было в школу. И каково же было наше удивление, когда выяснилось, что программа скаутского визита содержала не только прием их делегации в России, но и обратный визит русских в Египет. Изначально московское руководство хотело послать в обратную поездку таких каких надо московских школьников, но египетская сторона жёстко сказала, что примет только тех детей, у которых в семьях жили египтяне. Так в 1993 году я попал в Египет.
При этом до Египта нас, как вновь рекрутированных скаутов, Игорь Михайлович умудрился отправить в Польшу. И у меня появился мой первый заграничный паспорт. И хоть СССР на тот момент уже не было, но на паспорте было написано USSR, потому что других паспортов на тот момент ещё не напечатали. Вот так в последнее лето своего детства, перед самым одиннадцатым классом, мы поехали на две недели в Польшу. Это была первая загранпоездка. В то время ещё шутили, мол, курица не птица, а Польша не заграница, но это была всё-таки заграница. В Польше нас тогда ещё относительно любили, в школе все учили русский язык и многие переписывались с русскими ровесниками. Мы жили в палатках в парке почти что в центре Варшавы, гуляли по улочкам восстановленного после второй мировой войны старого города. Меня поразило то, что в 1993 году панельные дома у поляков были такие же как у нас, но почти в каждом окне торчала спутниковая тарелка. У нас тогда эта штука была в диковинку. Один раз вечером гуляя около Вислы с нашими польскими харцерами мы чуть не столкнулись с толпой футбольных хулиганов. Девушка по имени Агнешка тогда сказала нам, чтобы у вас не спрашивали, только не говорите им ничего по-русски. Так я узнал, что нас Польше, оказывается любят не все. Помню ещё в поезде мне два наших принимающих харцера начали высказывать за то, что Красная армия не помогла Варшавскому восстанию в 1944 году и вообще мы Россия Польшу всё время захватываем. Про Варшавское восстание я тогда знал не очень много, но ответил юным шляхтичем, что так-то я из Нижнего Новгорода, откуда и Козьма Минин. И не стоит им мне говорить, о том, кто и кого захватывал, типа сами же первые начали.
В Польше мы попали на PZHS (Полева Збирка Харцерства Старшего). То есть "Полевой Сбор Старших Харцеров". Харцеры в Польше это примерно, как у нас пионеры. Почти все в школе были харцерами. Вот только в походы они ходили чаще, как ранние пионеры или как скауты. Так мы оказались на юге Польше рядом с Бьештадами (польская часть Карпат). Две с половины тысячи старших школьников и студентов живут неделю в лесу в палатках на полном самообеспечении. Много для меня там было впервые и в новинку.
Именно там я впервые услышал кричалку: «Хэй! Хэй! Кто не скачет, тот не харцер!» Когда это делает одновременно вокруг тебя несколько сотен человек, не скакать вместе с ними просто невозможно. Потом я очень удивился, когда услышал аналог этой детской кричалки на политических митингах. Для нас тогда это был просто яркий приём командообразования и эмоционального подъёма в детском коллективе.
Но самым ярким впечатлением был заключительный вечер. Перед финальным концертом на большой поляне и большим костром, весь сбор в две тысячи с лишним человек должны были пройти небольшой путь по широкой тропе сквозь ночной лес. И в сумерках то справа, то слева от тропы такие же харцеры, только в средневековых костюмах, разыгрывали миниатюры из жизни средневековой Польши.
На одной поляне кузнецы раздували меха и готовились ковать мечи. На другой поляне средневековые девушки пряли пряжу на старинных прялках. Меня это прямо заворожило. Ночь, лес, огни факелов у нас в руках и костров на полянах и настоящий мир средневековья, в который я, как попаданец из фантастических книжек, мог подглядывать. Теперь я знаю, что это называется иммерсивный театр, но тогда это было откровение. Нечто похожее я потом видел на шоу фонтанов в Турции, но первое впечатление от Польши было всё равно сильнее.
После первой поездки в Польшу Игорь Михайлович встречал нас на Московском вокзале утром 1 сентября и прямо оттуда отвёз на линейку в школу. Скорее всего он нами гордился. Мы были все такие в скаутской форме, кричали харцерские кричалки и вообще выглядели воодушевлёнными.
А чтобы наши свеженькие загранпаспорта не запылились, спустя несколько дней Игорь Михайлович повёз нас в ответный скаутский визит в Египет. В плане нашей поездки значилось несколько дней проживания в гостинице в Каире, несколько дней в оазисе Эль Фаюм и несколько дней в гостинице в средиземноморской Александрии. Это был ещё дотуристический Египет. Там было меньше гостиниц, меньше сервиса, меньше привычки к европейцам и ещё не разграбленный Каирский музей. Когда наши девчонки выходили на улицы Каира в своих скаутских шортиках движение на прилегающих трассах замирало. Все арабы сигналили в клаксоны и кричали им комплименты (скорее всего комплименты, арабского языка мы не знали). Главное было двигаться в группе и размещать девчонок строго в середине, чтобы спереди сзади и по бокам обязательно были парни. Местные считали, что раз ты белый, то у тебя должно быть очень много денег и всё время просили у нас дать им пару фунтов. А у нас не было денег совсем.
Напомню, это был 1993 год. Денег у нас в стране тогда было не много и мои родители дать мне с собой доллары не могли, поскольку долларов у них тоже не было. Зато мне дали фотоаппарат Зенит и набор хрусталя. По слухам именно эти наши товары больше всего ценились в Египте. Я должен был продать всё это на каирском базаре, а на вырученные деньги ни в чём себе не отказывать. За помощью в реализации моего богатства я обратился к нашим гидам, поэтому меня, вроде бы, не обманули. По крайней мере фотоаппарат и остатки хрусталя, который не весь разбился в самолёте, я реализовал на каирском рынке и с египетскими фунтами в руках пошёл закупаться в торговых рядах. Покупатель я был в 16 лет ещё тот, поэтому я купил три кожаные куртки (папе, маме и себе), но только дома в Нижнем Новгороде я понял, что добрые арабы подсунули мне три женские куртки, хотя мне казалось, что я очень доходчиво жестами объяснял, что куртки нужны две мужские и одна женская. Причиной тому могло быть и то, что женские куртки почему-то стоили дешевле мужских.
Предприимчивость арабов вообще была для нас в новинку. Когда нас привезли на туристическом автобусе с кондиционером (это прямо счастье) к пирамидам Гизы, мы поначалу рассыпались у подножья на посмотреть и сделать фото. Селфи тогда ещё не придумали, поэтому фоткали мы друг друга. Рядом с нами как из-под песка нарисовалось несколько арабов с верблюдами. Они стали предлагать нам покататься на этих кораблях пустыни и утверждали, что это бесплатно, то есть фри! Повторюсь, денег у нас собой почти ни у кого не было, поэтому мы скромно отказывались, потому как мы русские катаемся исключительно на медведях, а для верблюдов у нас анатомия не та. Однако в итоге мой одноклассник Серёга всё-таки соблазнился на поездку и смело залез на целого верблюда. Мы уже было начали ему завидовать, как вдруг араб быстренько постегал своего верблюжонка и буквально за пару минут наш Серёга верхом на горбатом скакуне удалился на соседний бархан. Что нам было делать, мы не знали. Тем более, что там вдалеке явно происходила какая-то русско-арабская заминка. Как оказалось катание на верблюде было бесплатное, а вот возвращение с бархана назад к автобусу на верблюде стоило уже 5 египетских фунтов. Серёга на чистом русском объяснял арабу, что это не по-товарищески, араб на арабском-английском говорил, что это бизнес и его этому Адам Смит так учил. В результате капитализм был повержен русской верой в справедливость, и Серёга банально вернулся к пирамидам пешком, не заплатив и намекнув, что не фиг нарушать устный договор оферты. Серёга, кстати, потом стал известным юристом.
Сами пирамиды, конечно, чудо Света, очень большие, очень высокие и фотографии совсем не передают весь масштаб, но вот их утилитарная значимость для меня осталась загадкой. Такая куча камня была стожена в одном месте и всё для чего? Мы пошли в гробницу Хеопса внутрь этой горы. Начнём с того, что пошли мы не через центральный вход, который оказался завален, а через какой-то боковой лаз прокопанный, судя по всему, крупными грызунами. Для людских размеров этот лаз был явно маловат. Сначала мы, скрючившись, ползли вверх, потом, раскорячившись, ползли вниз и лишь потом попали в некое подобие нормального царского входа в место упокоения фараона. Сама главная комната оказалась просто каменным параллелепипедом без какой-либо отделки и украшений. Примерно, как пустые квартиры в новостройках. Если, как нам говорят, раньше там было великолепие, а потом французы и англичане всё себе в музеи позабирали, то они однозначно крохоборы и мешочники. Надо было так всё выскребсти? В центре пустой гулкой и даже не сказать, чтоб уж очень большой комнаты был обозначен саркофаг четырьмя каменными глыбами. И всё. В любом сельском краеведческом музее больше заморачиваются. Как итог: сами пирамиды и сфинкс рядом шикарные, маркетинг вокруг них никакой.
Кстати, именно в Каире мы праздновали 41-ый день рождения Игоря Михайловича. В номере гостиницы, финиками и бананами. По теперешним меркам гостиница у нас была довольно скромная. Маленький бассейн в каменном мешке двора. И даже кондиционеры работали не каждую ночь. Пару раз мы засыпали с самодельным охлаждением. Мочишь простыню под краном с холодной водой, заворачиваешься в неё и пару часов, пока она не высохнет, относительно комфортно спишь. Потом опять повторяешь процедуру.
Отдельно стоит рассказать о нашей поездке в Эль Фаюм. Это такой оазис в Ливийской пустыне. Он находится около озера, но, чтобы добраться до него, нужно километров 100 ехать по пустыне. Приехали мы в него ближе к вечеру и были довольно голодные, но нас вместо столовой повезли на какой-то праздник, который, как нам сказали, устроили в нашу честь на местном небольшом стадионе. Нас посадили в первый ряд и долго пели нам про то, как хорошо уметь читать и писать. Пели на арабском языке. Мы не понимали, но верили на слово переводчику. А ещё очень хотели есть. Говорить ответное слово от нашей делегации было поручено девочке Свете. Она сказала, как мы рады всех здесь видеть и здесь находиться, подарила шестнадцатилетнему юноше, который пел для нас песни, мягкую игрушку, а потом поцеловала его в щёчку. Юноша покраснел как помидор. Скорее всего в Эль Фаюме никто так с ним не поступал, тем более на стадионе. Публика взорвалась от восторга. Особенно этот жест понравился местному главе администрации. После концерта он пригласил нас на ужин. Как мы поняли, он там был как царь и Бог. Потому что до Каира не каждый по пустыни добежит пожаловаться, а местная власть есть местная власть. Мы тогда сравнивали его с советским секретарём обкома. Мы в 1993 году были уже все из себя жутко демократические и прогрессивные, а тут прямо патриархальность в чистом виде. Так вот этот глава особенно настаивал, чтобы наша девочка Света на ужине сидела рядом с ним. Пришлось объяснять, что так уже у нас не принято.
В самом Эль Фаюме нас выпустили на природу. Некоторые из наших сразу полезли на ближайшую пальму и стали её обдирать на сувениры. Нам на это ответили, что пальма в оазисе большая ценность и с каждой пальмы кормится несколько человек, поэтому, несмотря на наш туристический зуд, нам стоит относиться к пальмам бережнее. Это нам не ветлужские сосны. Особенно меня поразил процесс кипячения воды в котелке в условиях Египта. Когда на улице + 45 градусов и очень сухо для того, чтобы вода в котелке закипела, оказывается достаточно разжечь костёр всего из двух сухих пальмовых листьев и подождать ровно одну минуту.
Вообще Игорь Михайлович Богданов всегда отличался любовью в фото и видео. В Египет он взял с собой видеокамеру и снимал очень много. Он, как географ, любил на уроках не просто пересказывать параграфы из учебника, а показывать видеозарисовки из тех стран, где сам побывал. То есть задолго до изобретения ю-тюба Игорь Михайлович был нашим тревел-блогером. Вот и в Фаюме Богданов лазил во все закоулки и снимал всё, что мог увидеть. А надо сказать, что в Фаюме нашу делегацию сопровождал местный переводчик, который приглядывал за нами. Судя по всему, он доложил вверх по инстанции, что эти русские снимают не только песок и солнце, но ещё и местные трущобы и нищету. А она там тоже была. Не то чтобы мы сильно возмущались, может у них так принято, но в Фаюмском верху было принято решение, что неча позорить славный образ Фаюма за пределами оазиса, а потому переводчику было дано указание у Игоря Михайловича кассеты с видео-компроматом на социально-экономическое положение Фаюма изъять. А как изъять то? Кассет было три. Переводчик попросил у Игоря Михайловича кассеты переписать для себя на память. Богданов одну кассету дал, мол, переписывай, нам не жалко. На следующий день переводчик говорит Богданову: «Дай ещё кассету переписать!» Игорь Михайлович логично отвечает: «Ты, мил человек, первую кассету сперва верни, потом я те другу дам». У переводчика глазки забегали, что ответить не знает. Ну, да дело к вечеру, все пошли почивать. И вдруг под утро в комнату к Игорю Михайловичу начинает ломиться тот самый переводчик с сотрудниками местной службы безопасности и требовать отдать ему все кассеты. Богданов, естественно, кричит, что он российский гражданин и не позволит, и покажет всем Кузькину мать! Увидев, в руках Игоря Михайловича российский флаг агрессоры ретировались, но не далеко. Мы все проснулись и, выйдя на балконы, заметили, что гостиница, где мы ночевали полностью блокирована. На балконе ниже нас дежурят военные с пистолетами в кобуре, а улица перед гостиницей блокирована автомашинами, рядом с которыми дежурят военным с ружьями. Игорь Михайлович собрал нас всех, сказал, что мы объявляем голодовку и будем жаловаться в Женеву! Ну голодовка, так голодовка. А надо сказать, что это был уже далеко не первый день нашего пребывания в Египте и в сумках у нас были финики, лепёшки, бананы и прочие гастрономические прелести востока. Решив, что нам теперь придётся поголодать за престиж Родины, мы сели в своих комнатах есть свои припасы. Стресс заедался смачно и обильно. Местные абьюзеры испугались напора Богданова и дали ему позвонить русскому консулу в Каир. Это была вторая половина сентября 1993 года. В России намечался конфликт Верховного Совета и Президента, который потом закончился стрельбой из танков по парламенту. В консульстве Игорю Михайловичу сказали, что не знают будет ли завтра Россия как страна и можно ли будет в неё вернуться, поэтому помочь нам в Фаюме за сто километров через пустыню они не смогут. Но Богданов не дрогнул и виду не подал. Был уверен, серьёзен и строго стоял на своём. Спустя некоторое время, египтяне сдались и согласились деблокировать нашу группу. При этом очень просили, чтобы дети прекратили голодовку и стали есть. Боялись международного скандала. Мы спустились в столовую, но завтракать не могли. За время нашей недолгой голодовки мы так обожрались запасами, что места в животах банально не было. Местные упрашивали нас съесть хотя бы ложечку и всё думали, что мы продолжаем голодовку, а мы физически не могли есть. Вот так твёрдость духа Богданова победила вероломство египтян. Правда, одну кассету они у него так и зажали.
Потом была ещё и Александрия и купание в Средиземном море и посещение форта построенного на месте Александрийского маяка, но по накалу страстей с Фаюмским пленением это сравниться уже не могло.
Вернулись мы с кучей впечатлений, эмоций и с твёрдым желанием всё-таки создать в 91-ой школе настоящую скаутскую организацию лучше чем в Египте и не хуже чем в Польше.