Продолжение. Начало тут, тут и тут
VI зал. «МИР ХОЗЯЙКИ»
О жестоком и вздорном характере Варвары Петровны, матери Ивана Тургенева, пару слов я уже сказал/написал. Кое-что добавлю.
В интернете многими десятками раз рассеяна вот такая цитата, произнесённая/написанная или якобы произнесённая/написанная автором «Муму» и «Отцов и детей». Первоисточника (где он это вспоминал и/или у кого из его современников в мемуарах про это сказано) я, к сожалению, не нашёл, но на выдумку не похоже. Слишком уж укладывается это описание в образ властной женщины-крепостницы.
«...Мне нечем помянуть моего детства, — говорил много лет спустя Тургенев. — Ни одного светлого воспоминания. Матери я боялся, как огня. Меня наказывали за всякий пустяк — одним словом, муштровали, как рекрута. Редкий день проходил без розог; когда я отваживался спросить, за что меня наказывали, мать категорически заявила: “Тебе об этом лучше знать, догадайся”...»
Саму Варвару Петровну в её детстве тоже часто лупил и унижал отчим, потому она после смерти матери в 16 лет от роду сбежала на жительство к своему родному дяде. Может, детские комплексы родительницы и выплёскивались потом злобой на весь окружающий мир, которому хотелось отомстить за собственные страдания без разбора правых и виноватых.
Своих крепостных Варвара Петровна вообще за людей не считала. Сыновьям уже в их взрослом возрасте тоже могла подлянки подстраивать. Однажды нарочно продала свою крепостную на сторону, зная, что та являлась подругой детства её отпрыска и потому была ему особо дорога (как память). Писатель в жёсткой форме отказался отдавать «товар» покупательнице. Так сказать, оказал вооружённое сопротивление. Вот как описывал этот эпизод Ю. В. Лебедев в биографической книге «Тургенев» (серия «Жизнь замечательных людей»):
«...Зимой 1834 года, уехав в Спасское на каникулы, Тургенев ещё раз столкнулся с вопиющим произволом со стороны матери. Жила в имении девушка по имени Луша, сверстница Ивана Сергеевича. Ещё в детские годы он привязался к этой живой и смышленой девочке, играл с ней в свободное от учебы время, научил чтению и письму. И вот теперь он узнал, что "крепостную девку Лушку" Варвара Петровна продала соседней помещице, прозванной мужиками за ее жестокость Медведицей. Поводом к этому решению послужило заступничество Лупи за одного дворового. И хотя Варвара Петровна считала Лушу лучшей своей кружевницей, стерпеть ее "смутьянство" она не могла. Тургенев застал ещё девушку в имении; он стал упрашивать мать отказаться от ее решения, вернуть назад уже полученную от Медведицы крупную сумму. Но ни мольбы, ни уговоры не подействовали. Тогда юноша впервые показал матери свой характер, твердо заявив, что не допустит этой продажи. Он спрятал Лушу в крестьянской избе и приказал охранять её. Между тем соседка-помещица возмутилась "самоуправством" молодого барина и направила жалобу властям о том, что "молодой помещик и его девка бунтуют крестьян". В Спасское явился капитан-исправник и с вооружёнными дубинами понятыми отправился к дому, где укрывалась Луша. Тургенев вышел на крыльцо с заряженным ружьем и, прицелившись в капитан-исправника, припугнул его таким грозным окриком, что и блюститель "закона" и понятые разбежались. Было возбуждено уголовное дело "О буйстве помещика Мценского уезда Ивана Тургенева", которое тянулось долгие годы, вплоть до отмены крепостного права. Такой крутой поворот событий не на шутку испугал Варвару Петровну, и, поскольку сына она любила, она старалась с тех пор вести себя при нём сдержанно и не давать воли самодурским капризам. От своего решения продать Лушу она отказалась и заплатила Медведице крупную неустойку. Но такие решительные поступки в жизни Ивана Сергеевича являлись исключением и напоминали собою жест отчаяния, а не твёрдое волевое решение. По характеру своему он оставался человеком мягким и уступчивым. Он мог перечить матушке лишь в самых почтительных выражениях, скорее с мольбой, чем с осуждением...»
У Тургенева была внебрачная дочь, родившаяся в 1842 году. Родилась она от вольной белошвейки, служившей у его матери. Писатель, постоянно разъезжая по заграницам, оставил дочь на воспитание своей родительнице. Но в 1850 году, когда он опять появился в России, то вдруг «прозрел», обнаружив, что его мать обращается с его дочерью, как с крепостной. Тургенев забрал девочку и увёз её с собой во Францию, где она утратила русское имя Пелагея и превратилась во француженку Полинет, а воспитывалась потом вместе с детьми его музы Полины Виардо. Правда, случилось это практически перед самой смертью Варвары Петровны — она умерла в этом же 1850 году (и явно не от горя и печали, что у неё отобрали внучку).
...Из воспоминаний Варвары Житовой (в девичестве Богданович-Лутовиновой), внебрачной дочери Варвары Петровны и её домашнего врача Берса, жившей в этом самом доме на правах воспитанницы. Воспоминания Житовой считаются специалистами в мемуарной литературе об Иване Тургеневе наиболее достоверными:
«...При ней своего мнения, несогласного с её, никто высказывать и не смел. Один только Иван Сергеевич, её любимец, и то в самых мягких, почтительных выражениях, скорее с мольбой, чем с осуждением, высказывал ей свои желания и соболезнования... Гнёт крепостного права, в особенности тяготевший в доме его матери, скорбно отзывался в душе столь известного по доброте своей Ивана Сергеевича, и ему было тем тяжелее, что бороться он отнюдь не мог. Доброта его, однако, иногда и без всякой борьбы подчиняла волю даже и Варвары Петровны. При нём она была совсем иная, и потому в его присутствии все отдыхало, все жило. Его редких посещений ждали, как блага. При нём мать не только не измышляла какой-нибудь вины за кем-либо, но даже и к настоящей вине относилась снисходительнее; она добродушествовала как бы ради того, чтобы заметить выражение удовольствия на лице сына...
Зная характер своей матери, он никогда ей не высказывал резко то, что его огорчало в её поступках. Он знал, что этим ещё больше только повредишь тому, в пользу кого будет произнесено слово защиты. И несмотря на это Варвара Петровна при нём и для него точно перерождалась: она, не боявшаяся никого, не изменявшая себя ни для кого, при нём старалась показать себя доброй и снисходительной.
Охлаждение Ивана Сергеевича к матери совершилось позже, постепенно. Да и охлаждением этого назвать нельзя — он удалился только от неё. Борьба была невозможна, она повела бы к худшему, а видеть и молчать было слишком тяжело для его доброго сердца...»
Однако вот эта жестокая и вздорная крепостница считала себя истинно и глубоко верующей православной христианкой. Или на самом деле была таковой? Как видно на снимках ниже, в её спальне имеются иконы и картины на библейские сюжеты: «Библия, Псалтырь составляли неотъемлемую часть её жизни, её настольной книгой в те годы был трактат Фомы Кемпийского “Подражание Иисусу Христу”...» — говорится в презентации кабинета/спальни.
...Чем не бездушная лицемерка? Думаете, всё-таки... лицемерка? А я вот так не думаю. В человеке часто совмещается, смешивается, переплетается то, что принято называть «тёплое с мягким» или «мухи с котлетами». Человек зачастую и сам не понимает, как может, например, плакать над книжкой, сочувствуя тяжёлой судьбе литературных героя или героини... или какого-нибудь несчастного абстрактного народа, а в жизни жестоко мучать/убивать животных и/или людей (а крепостные и животными-то могли не считаться — сей живой товар «в табеле о рангах» стоял ниже животных).
В кабинете/спальне есть портретная миниатюра хозяйки — одно из немногих изображений матери Тургенева, сохранившихся до наших дней.
Не правда ли, красивые фарфоровые/керамические безделушки стоят в шкафу? «И я, и я, и я того же мнениЯ» (с), как в известном мультфильме пел милый добрый Ослик Иа (и я тоже добрый, но, надеюсь, не осёл).
Должен вам признаться по секрету, что в этом доме повсюду не только изображение музы Тургенева Полины Виардо, но и образ моей музы — она же по совместительству моя супруга. В любом из зеркал, на любом фоне.
«По секрету всему свету, что случилось, расскажу… Я не шкаф и не музей хранить секреты от друзей» (с).
Я и себя иногда не забывал, хоть я и не Тургенев (думаете, шансов им стать у меня уже совсем никаких?)
...В этом месте поулыбаемся все вместе (в рифму!).
Мне снова придётся напомнить (а вам вспомнить), что улыбка продлевает жизнь так же, как никотин убивает лошадь.
А нас обоих не забывала запечатлевать для семейной и всемирной истории любимая жена (один раз этот снимок я уже показывал, но повторенье — мать ученья).
И на закуску в этом зале (или из этого зала). Так сказать, креатив дизайнеров (или маркетологов?).
Об одной из многочисленных дискуссий Варвары Петровны с сыном (или с обоими сразу) живописует/свидетельствует устроенная на полу инсталляция. Видимо, дискуссия была настолько бурной, что чей-то портрет полетел на пол, а стекло разбилось вдребезги/разлетелось на куски.
Может быть, это как раз та самая «дискуссия», которая произошла между матерью и сыновьями, когда она «по доброте душевной и зову сердца» якобы разделила между ними своё имущество/имения и «даровала» каждому его часть.
«Довольны ли вы?» Так и вспоминается пушкинское: «Чай, теперь твоя душенька довольна?»
...Инсталляция «издали».
...Инсталляция вблизи (хотя близкое, как известно, видится на расстоянии).
...Умерла хозяйка, кстати, тоже в этом доме.
***
VII зал. «ГАРДОРОБНАЯ. МИР ЖЕНЩИН ОСТОЖЕНСКОГО ДОМА»
Барыня-крепостница Варвара Петровна была модницей. Опять вспоминается пушкинское: «быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Применительно к хозяйке дома хочется эту фразу поюзать/переделать и преподнести так: быть можно мерзкой крепостницей, но гардеробы обожать/гардероб свой пополнять.
Из анонса-презентации зала (гардеробной): «...В. Житова вспоминала: “как старушку я её знала почти красивою, всегда прекрасно, изящно одетою: чепчики из дорогого тюля, с густой оборкой и кокетливым цветным бантом сбоку. Капоты её были причудливых, но изящных фасонов”...»
Наверняка эти предметы лучше узнают и смогут их профессионально оценить и описать женщины. Кроме ножниц, я тут, пожалуй, ничего больше назвать не смогу. Возможно, незнакомые мне предметы предназначены как раз для того, что сказано в анонсе зала:
«Досуг обитательниц дома заполняло вышивание “милых пустячков” бисером или по канве. Несмотря на властный и даже деспотичный характер В. П. Тургеневой, мир её частной жизни по преимуществу оставался женским...»
...Женщины-рукодельницы, ау, где вы?! Есть тут такие?
...О! Тут в зеркале снова моя муза.
Кстати, здесь и я был, если кто забыл (помните такое: здесь был Вася).
Мёд-пиво я тут, однако, не пил. Этим не угостили.
Аудиогид поведал, что сюртук подлинный и был ношен Иваном Тургеневым самолично.
Из анонса зала: «Образцы женского и мужского платья XIX века напоминают о том, что и сам Иван Сергеевич в одежде всегда следовал последней моде». Франтом был ещё тем! Опять в памяти всплывает пушкинское: «быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей» (с).
Цитата из анонса (скриншот):
Странное «совмещение»: неужели Тургенев и женскими образцами модного платья не брезговал?
Я бы подсказал тем, кто писал текст (что на скриншоте выше), как его лучше сформулировать:
«Образцы женского платья XIX века напоминают, что Варвара Петровна была не чужда последней женской моде, а образцы мужской одежды — что её сын Иван всегда следовал последней мужской».
Как-то так.
И даже денег за это бы не попросил...
Продолжение следует.
Начало тут:
