Дергаюсь, вырываюсь, из темноты зала смех, ко мне подплывает мой подвешенный сосед , он в синей маске и с плетью.
Из зала выкрики:
- Бей его!
Человек словно неживой: обмякший и руки его висят. Но сверху дергают, рука с плетью поднимается, приподнимает голову и сам человек, сдавленно хрюкнув, замахивается. Стегает меня по ногам, и по корпусу - благо я одет, и в шкуре. Затем приводят в действие его ноги, на носах драных ботинок - шипы, а целится он в причинное место.
Я кричу, вырываюсь, но руки и ноги мои связанны крепко, да поддерживается нужное положение с помощью деревянных штырей.
Из зала возбужденное дыхание: зрители постанывают от удовольствия, а со сцены видны глаза и очертания голов. Глаза эти огромны, от носа к вискам, а головы вытянуты - все как у Пришельца. От боли и страха теряю сознание.
Холодом и сыростью окатило с головы до ног - облили водой из ведра. Тут же веревки поднимают вверх, в руках у меня меч, а по краям сцены еще и факелы зажгли. На месте мужика с шипами и плетью - юная девушка: напомаженная и в пожелтевшей от старости балетной пачке, скулит тоненько.
А из-за деревянного, грубо сколоченного макета дворца, снова тот мужик, - вроде он здесь главный агрессор, - летит, забирая ногами по полу, с целью избить и ее. Он как вареный и просыпается только когда его дергают сверху. Меня дергают также, побуждая приблизится к ним.
Палач уже бьет девушку, но кукловоды сверху, поднимают мою руку с мечом:
- Я убью тебя, гадкий Идол! – озвучивает действо суфлер, и вроде это мои слова.
- Убей его! – голос суфлера повысился до фальцета - он озвучивает девушку. А сама девушка визжит от боли и повисает на веревках в обмороке.
Я бью ее истязателя в лицо и тут же получаю шипом в пах. Еще чуть, и я бы заговорил фальцетом и это злит меня. И непонятное это действо злит, и весь этот театр абсурда.
Голову мужика поднимают, из-под маски кровь, видимо я разбил ему нос:
-А-ха-ха! Я бессмертен! Я - Бог! А вы нет - не бессмертны, и потому вам обоим смерть! – голова оппонента болтается, судя по всему, после удара, он тоже потерял сознание - за него суфлер говорит рычащим басом.
Меня влекут еще ближе, почти вплотную, поднимают вновь мою руку и кладут меч ему на плечо:
- Умри! – сквозь маску я вижу глаза своего оппонента - бездумны и пусты они, только ожидание конца в них, никакого страдания.
Секундное дело, и я убиваю. Пусть не своей рукой, но все же. Размах, и голова с плеч: гулко застучала она по деревянному грязному полу в нетерпеливой тишине, а истерзанное тело обвисло вялой тряпкой выпуская артериями кровь.
В зале, тишину разорвали аплодисменты и свист, потянулись веревки и нас с женщиной унесли за кулисы. Со сцены подняли отсеченную голову, пронеслось мимо и безжизненное тело, которое тут же сняли с веревок, чтобы на его место прицепить человека в такой же маске и вынести обратно.
- Я - Бог! – прорычал за него суфлер все тем же басом, – и потому - бессмертен! Я найду того мятежника, что осмелился бросить мне вызов, и тогда! – и дальше он описал с пристрастием, как выпотрошит внутренности, выколет глаза и ампутирует все что торчит из мужского тела.
И я верю ему. Верю и предчувствую, надо удирать пока не поздно, ведь диск отдельно от меня, хотя и во рту, и не способен исцелять.
Мужика в маске, плавно унесли со сцены к нам, а его место заняла стройная дама с золотыми волосами и в платье из золоченых перьев - пришедшая, кстати, туда своими ногами, а не подвешенная за веревки.
Она криво станцевала под звуки губной гармошки, воспроизводимые все тем же суфлером, а в конце пропела мелодично:
- Продолжение завтра! Приглашаем всех желающих на спектакль! – на этом действо завершено.
Из ран моих после попадания шипа сочится кровь, а избитая девушка низко постанывает, прислонившись к замызганной стене, и в глазах ее, отрешение и пустота.
- Отца убили… - прошептала она, но нет, ни горя, ни печали - только констатация факта.
- Какой год? – первый вопрос, пришедший мне в голову.
- Девяносто восьмой. Столетие, видно, уже некому будет встречать, – отвечает односложно, и не удивлена, что я не знаю элементарного.
Зато удивлен я:
- Не понял…
- Девяносто восьмой год от пришествия Принца - Принца Идолов. Но раньше, до пришествия, их называли варварами,… теперь они идолы, мы же, зовем их «саранчой»…
Мимо пронесли пыльные деревянные декорации, плоские деревья, выкрашенные с одной стороны яблонями, с другой березами, проплыли облака на веревках, и слышно как за кулисами расходятся зрители.
Зашуршало, кто-то выругался, и из темноты вынырнуло синее длинное существо, с вытянутой головой и огромными глазами. «Пришелец?» - нет, это не он, хотя и одной с ним масти - этот полнее, и в чертах, и в глазах, и приоткрытом рте, бессмысленное удовольствие от увиденного спектакля.
А мне неожиданно вспомнились стихи Есенина, коих требовал от меня суфлер из первой реальности в которую я попал после того как сгорел: «Простись со мною, мать моя, я умираю, гибну я!»
Сверху начинают слезать те, кто дергал за канаты:
- Браво режиссеру! – говорят они механично, и странно мне видеть такими заторможенными обычных людей, и понятно, что произносили они эту фразу не раз.
Режиссер ухмыльнулся:
- Завтра апогей, развязка, привяжите-ка этих покрепче! Во второй части свершится возмездие…
Помощники подобострастно закивали, начали путаться в веревках, а режиссер, видя их неловкость вздохнул:
- Имбецилы! Как бараны, чест-слово, и те, и эти. Эти привязать крепко не способны - те бегут как крысы,.. вот, в прошлый показ утопали, и на той неделе - аж два раза!... А ведь премьера была! Хорошо артистов пруд пруди, размножаются, на то и имбецилы… - продолжая ворчать себе под нос, он пошел не глядя, мимо нас, за обшарпанную деревянную дверь, за которой, судя по стукам и шуму, сразу улица.
Ох, ничего мне здесь не понятно, но я умею считать, и если я вернулся в свой 2015 год, то значит, пришествие Принца было в моем летоисчислении, в 1917 году. Вместо революции пришествие, а может, и революция была, только вот кто против кого, и с какой целью?
И почему мне так хочется встряхнуть за плечи, вернуть к нормальному восприятию здешних людей? Так называемых имбецилов? Почему они словно неживые? Да и девушка такая же: миловидная - на вид не больше двадцати пяти, с русыми, затянутыми в тугой узел волосами, и с томным взглядом блестящих глаз, но вот смотрят эти глаза в одну точку, а грудь, полная, вздымается слишком равномерно и свободно. Не похоже чтобы боялась эта девушка, что завтра нас зверски убьют. Не похоже, чтобы вообще понимала свое положение - все у нее без эмоций.
Я огляделся. Помещение холодное темное, без окон, захламленное инвентарем и декорациями, стены обшиты проплеснивелым деревом, и воняет помойкой, туалетом и еще чем-то сладковатым, вроде кровью, может и нашей, может и предыдущих артистов.
Кукловоды наши постарались на славу, привязали нас к опоре для потолка, а для верности еще и на шею петлю, и с чувством выполненного долга, кряхтя, и вытирая потные лбы, ушли, - такие же биороботы, как мои товарищи по несчастью.
Девушка вздохнула, откинулась спиной на балку и закрыла глаза.
- Как тебя зовут-то? – прошептал я.
- Хм, то ты не знаешь… - Соня!
- Теперь знаю!
В голосе ее усталость:
- Ты умом тронулся? Как отец?
- Что за отец?
- Да твой отец! – Соня открыла глаза, оглядела меня, в видимой уверенности, что я сумасшедший. – Он все ждет пришествия кое-кого, хотя уж никто не ждет,… все верит, что придет кое-кто, не знаю кто…
«Что за набор местоимений?» - ну да ладно, не это сейчас на повестке дня.
- А где он, отец?
- Убили его, ты же только что и убил,…сын убил отца!… Ах, как это в духе «саранчи»… - и снова закрыла глаза, демонстрируя что все происходящее ее совсем не касается, и это не ее убивать собираются. Поразительная выдержка для приговоренной!
Меня словно током дернуло. Отец, сын... А сын-то мой где? Горели вместе, а в эту реальность попал я один. Куда он мог подеваться? Горим, взрыв, атомы тел… Меня осенило. Словно снова водой окатили. Да он и есть Принц! Он переместился, но тут же вернулся на девяносто восемь лет назад, что-то поменял, где-то изменил ход истории, а итог: вот он. Странный мир с театром обреченных на смерть, живых марионеток. Это объясняет и то, что поначалу я вернулся все-таки в реальность, где со сцены стихи читают. Сплошная неразбериха, но кое-что я уже начинаю понимать.
Впрочем, и я конечно натворил, пусть и не по своей воле, но по своей опрометчивости, сунул пластину. «В ней ангельская сущность…» - вспышкой молнии последние слова Доктора. Конечно! Сущность существ из поселения, не способных драться защищая себя…
От понимания сотворенного, меня бросило в жар. Перекроила пластина человечество, сделала из агрессивных в полезном смысле этого слова, грешников: аморфных, терпящих любые унижения «убогих»… А я еще и вход открыл!
Н-да, переиграл меня сын, снова переиграл, снова победа за ним! В бессилии я поприжимал диск к щеке, но бестолку, впрочем, не особо-то я и рассчитывал на перемещение назад. Подергался, проверяя крепость веревок, и это так же бестолково - они крепки, к тому же, от моих манипуляций петля на шее мужика в синей маске стала затягиваться и он захрипел.
- Как же вы жили до пришествия? – спрашиваю я Соню, но вместо нее ответил придушенный мужик.
- Хорошо жили, дружили, хлеб делили! Пока Принц не одел головы варваров в бинты. А потом, когда начали расти и меняться они - перекрасил. Кольцо у него, в нем вместо камня – плоский кругляш железный, или еще какой металл… Так вот, этим кругляшом он воду заряжал, а варвары пили и синели. Теперь они синие, а синие и не знают другого, как убивать. Нас убивать. Имбецилов. Мы перестали быть с ними похожими, мы отстали и в морали и в физике, мы низшая ступень эволюции… - голос его, монотонный, как у учителя на уроке.
Этот голос, еще один ушат воды на меня: «Отец!» - и я не верю ушам своим, и уже открыл было рот, чтобы закричать, но влезла Соня:
- Отец Михаил, так вы живы? То-то я думала, рост вроде не ваш, тот, другой, вроде пониже! Так вас подменили? – и мрачнея. – А я думаю, - почему вам не открыли лицо? Хм, неудивительно, зная «саранчу», завтра с вас сняли бы маску, чтобы сын увидел, что убивает отца!
- На все воля Божья! Молись дочь моя… и ты, сын мой, молись, - ласково проговорил отец, - Бог защитит нас…
Мне захотелось рвать и метать от его благосклонного тона и неуместных обстоятельствам слов, я рад и не рад встрече, и не знаю как вести себя, знаю одно:
- Молись? И все? Бежать надо! – от рвения и досады диск вылез из-за моей щеки, на мгновение показался, и снова исчез во рту.
Мгновения этого оказалось достаточно, чтобы отец вздрогнул, радостно задергался и зашептал:
- Да ты же Князь! Ну-ка, открой рот, покажи, что у тебя там? У тебя такой же кругляш как у Принца в кольце! – и совсем ликуя, - Хо-хо! Князь явился, наконец-то! Соня, глянь, то-то я думаю, вроде злится он! Я еще недоумевал, к чему все эти расспросы, будто парень только родился и не ведает ничего? А ты не верила! А я говорил: по вере вашей, будет вам!
Соня равнодушно окинула меня взглядом, зевнула и вполне обыденно пробормотала:
- И что? Завтра его убьют, Князя вашего…
- Бежать! – повторил я.
- Молись! – повторил отец, и в этом мире, слова его для меня совершенно неуместны, и лишь подтверждают гипотезу о продекламированной Доктором сущности «убогих». Те тоже, только и молились, но это действо не помогло им в минуту смертельной опасности.
Да и в ссоре я с Богом. После смерти матери в ссоре, после бесполезных расшибаний лбом бюрократических препон, с целью достать ей лекарств, а потом, хотя бы обезболивающих, после ее мук, целований креста не в силах терпеть эти муки, после ее молитв за упокой самой себя… А последняя капля: смерть моего друга Сени. Его ранили, поймали, замучили и подкинули в истерзанном виде еще живого, да только несовместимого уже с жизнью…
Где Бог? С тех пор тиски сжали мое сердце, крепкие оковы стянули душу и о Боге я больше не думал. А теперь снова напоминание. Ни к чему мне молитва здесь? Здесь мы сидим в вонючем закутке, ожидающие смерти, со стянутыми накрепко запястьями, не дающими даже пошевелиться, с саднящими ранами, и почти без надежды на спасение…
Соня и отец, не обращая внимания на мои недовольства, склонили головы, и зашевелили беззвучно губами, чем привели меня в крайнюю степень бешенства - но вдруг, будто в ответ им, щелкнул замок двери, в которую выходил режиссер. В проем просунулась длинная синяя голова и втиснулся на цыпочках худощавый незнакомец.
Он пошарил взглядом по помещению - привыкая к темноте, увидел нас, ухмыльнулся, достал нож и принялся резать веревки приговаривая:
- Великий постановщик! Я ему покажу: «великий»!… Бездарность он! Был бездарностью, есть и будет!
Я онемел от неожиданности - но на нас он почти не смотрел, да и не надо, а лишь сосредоточился на мести конкуренту, вероятно режиссеру этого театра.
Наконец, покончив с веревками, не церемонясь, и не обращая никакого внимания на наши увечья, он рывком поднял нас за шкирки и подтолкнул к выходу:
- Бегите, имбецилы! Вот будет потеха, когда ваш кукловод обнаружит пропажу! – незнакомец довольно улыбнулся, страшно растянув лицо, и я вздрогнул. Никогда прежде не видел я такого уродливого лика, такой страшной гримасы. Пришелец никогда не улыбался, лишь ухмылялся, да и то, не так зловеще и садистки как этот синий - но не до того сейчас.
Беру за руку растерянную Соню, боковым зрением вижу освободившегося своего отца, тот берет вторую руку девушки и мы бежим прочь.
В сырую темноту весенней улицы, по жидкой грязи, какими-то трущобами и хаотично натыканными двориками у сумрачных хижин, труднопроходимыми свалками из мусора и гнилой трясины. В полный мрак ночи, освещаемый лишь полной луной - бледным диском светившей из-за дымки в небе...