-Эх! Разъязви тебя!- неслась ко мне и моей подружке, которая жила в соседнем, через забор, доме, моя бабушка с прутом в руке.
Мы с подружкой кинулись в разные стороны. Подружка через лаз в заборе в свой двор, а я- бегом на улицу через наш двор, мимо дома, мимо отскочившего в сторону петуха, мимо посудины с остатками еды для поросенка, мимо железного корыта с водой. Петух возмущенно что-то орал вслед и удивлялся моей прыти и смелости, ведь только вчера он меня гонял и, взлетев мне на голову, пытался клюнуть. А я, визжа от страха, от него отбивалась.
Бабка бежала за мной, а, вернее, за мной и подружкой Нинкой Кораблевой совсем не без причины. Нам, глупым девчонкам, было лет по пяти-шести, может, чуть меньше. И мы повадились с ней справлять нужду и маленькую и, пардон, не очень, возле сарайки для козы. И вот опять только присели, тут нас бабуля-то и увидела. Видать, долго караулила. Чуя близкую расправу, я пыталась от нее ускользнуть. Ну, куда там! На помощь ей, наперерез мне, несся уже мой двоюродный брат Валерка, который старше меня был лет на пять, и казался мне уже взрослым.
Поймали. Я сопротивлялась всем телом и орала на всю улицу. За руки, за ноги бабка с Валеркой тащили меня к тому самому железному корыту с водой. Ну, ясен пень, не для того, чтобы самим в нём помыться. Выкарабкавшись после окунания кое-как из воды, с мокрой жопой, обидевшись на всех и вся, особенно на соседей, которые собрались на мои крики , теперь стояли и дружно хохотали надо мной, я побежала в противоположный конец деревни, к другой своей бабушке. Жаловаться.
Другая бабушка точно была совсем ДРУГАЯ. Злющая, и у нее никогда в доме не было еды. Совсем. Ну, может, какие-нибудь засохшие пряники, которые я ненавидела всей душой. Мои две бабушки, мамина-злая и та, что с прутом, папина, на момент утопления в корыте, тоже для меня теперь злая, вечно враждовали друг с другом. Злющая мамина про папину бабушку всякие гадости говорила. Главный агрумент злющей, маминой - это то, что та, другая,- засранка. Вечно у нее тряпка для мытья посуды грязная и засаленная, и она ее за печкой прячет. А печка-тоже грязная и давно не беленая. А папина бабушка все посмеивалась над издевками, и, между делом, или заводила тесто на пироги, или разбирала мясо на холодец.
Бабушка была маленького роста, с круглым, улыбчивым лицом в мелкую морщиночку. Всегда в длинной пестрой ситцевой юбке, поверху подвязанной тоже цветастым фартуком, о который то и дело вытирала свои натруженные руки. На голове повязан ситцевый платок. В праздники и когда "выходила в люди" - беленький с голубыми разводами по краю. У нее всегда было много дел по дому, в огороде, во дворе. Кудахтали куры. Страшный петух за мной гонялся. За ним, не отставая, поросенок Борька все норовил меня куснуть за пятки. А по вечерам из стада мы встречали козу. Эта коза по дороге домой успевала объедать соседские кусты. Вечно голодная и пакостливая.Не углядишь, она что-нибудь из одежды стибрит и пожует. Да, козье молоко тоже было поводом злющей маминой бабки надо мной посмеяться.
- Как ты можешь пить молоко от козы? Оно ведь вонючее,- делая удивленный вид, издевалась бабка надо мной и, видимо, над той, другой бабушкой.
А я пила, и мне нравилось. И вообще, я как-то не задумывалась, какая разница между коровьим молоком и козьим.
Веселое хозяйство было у моей бабушки. Был и дед, но он как-то не особо во всем этом участвовал.
Ну так вот, прибежала я к ДРУГОЙ бабушке. Ее не было дома. За это время платьице мое и трусики просохли от воды, потому что на дворе было жаркое лето. Дом закрыт. На входной, крашенной коричневой краской двери, висел большой замок. Видимо, бабушка была на работе, на коммутаторе. Вокруг дома было голо, не то что у другой бабули. Не было ни деревца, ни кустика. Цветов тоже не было. Побродив по пустому двору, по огороду, на котором кроме полузасохшего гороха ничего не было, я отправилась восвояси туда, где меня пытались "утопить". Туда, где было всегда вкусно, и бабушка прощала мне все мои проделки.
Бабушка, моя добрая бабушка, которая уже отошла от праведного гнева, встретила меня у ворот, обняла и начала целовать. Ох уж эти ее слюнявые поцелуи. Как же они меня злили. Но в этот момент я почему-то им обрадовалась, и потекли ручьем слезы облегчения.
Моя милая, моя любимая, моя самая добрая на свете бабушка! Как же я всю жизнь после ее смерти жалела, что никогда не говорила , как я ее люблю. А, может быть, ей и не надо было слышать этих слов, она и так все знала. Ведь не зря я свою дочку назвала именем моей бабушки.
На следующее утро, как ни в чем ни бывало, мы с подружкой и еще с несколькими друзьями-приятелями атаковали огромное дерево черемухи, которое стояло перед бабушкиным домом. Дерево было мощное, раскидистое, с дуплом и толстыми ветками, поэтому всем нашлось место обустроиться и лакомиться вкусными, сочными, черными, спелыми ягодами. А потом под черемухой мы стоили шалаш из подручного материала...
Только с возрастом я начала понимать, какое хорошее и счастливое детство было у бабушки в деревне. Сколько любви было в сердце моей бабушки. И душа поет, и текут слезы умиления.