«Разговорники в строю» не пропагандируют курение, не рекламируют табачные изделия и предупреждают — курение опасно для вашего здоровья! Информация о курении, приведенная в данной статье, служит только для описания исторических фактов, персонажей и сюжетов литературы XIX-XX веков.
Табак на бумаге и в жизни
Отношение к курению и курильщикам в учебной, равно как и в художественной литературе во второй половине XIX — начале XX веков было неоднозначным. С одной стороны, курительные принадлежности входили в неотъемлемый набор джентельмена рубежа столетий. Например, в изданном в 1920 г. учебнике Торы Гольдшмидт (см. здесь и здесь), среди мужских аксессуаров мы видим и трубку (длинную, явно не для курения на бегу — 48), и пепельницу (50), и портсигар (39), и сигару (51) и табакерку с нюхательным табаком (40).
Мода модой, но власть и в XIX веке не одобряла курение в публичных местах. Например, в Москве после 1812 года курить на улицах, в парках и т.д. было запрещено. Но не о здоровье курильщиков и окружающих пеклись власти — большинство построек в Москве были по-прежнему из дерева, а повторения пожара 1812 года никто не хотел.
Впрочем, спустя 100 лет Владимир Гиляровский писал, что от этого запрета было больше вреда, чем пользы: завидев полицейского, курильщики бросали папиросы куда попало, из-за произошло немало пожаров.
Если верить Гиляровскому, был и более действенный метод запрета на курение. В Охотном ряду находился знаменитый трактир, а позже ресторан Егорова:
Именно в трактир Егорова приезжают герои бунинского "Чистого понедельника":
"В нижнем этаже в трактире Егорова в Охотном ряду было полно лохматыми, толсто одетыми извозчиками, резавшими стопки блинов, залитых сверх меры маслом и сметаной, было парно, как в бане. В верхних комнатах, тоже очень теплых, с низкими потолками, старозаветные купцы запивали огненные блины с зернистой икрой замороженным шампанским..."
Но Егоров — старообрядец, поэтому курить табак в его трактире было строжайше запрещено, так описывал ситуацию Гиляровский в книге «Москва и москвичи»
Печорин, Безухов, Облонский и другие курильщики
Тема табака и курильщиков в русской литературе отдельно всерьез не освещалась — во всяком случае, авторы «Разговорников в строю» таких изысканий не нашли. Но описаний курения в русской литературе XIX века великое множество. «Пьер в 12-м часу, выйдя из покоев графини, сидел у себя наверху перед столом в накуренной, низкой комнате, в затасканном халате и переписывал подлинные шотландские акты, когда кто-то вошел к нему в комнату. Это был князь Андрей», — описывает встречу Безухова и Болконского Лев Толстой в «Войне и мире». А в его же «Анне Карениной» есть такие сцены. «После обеда, когда Долли вышла в свою комнату, Анна быстро встала и подошла к брату, который закуривал сигару». Еще пример: «— Нет, лучше поедем, — сказал Степан Аркадьич, подходя к долгуше. Он сел, обвернул себе ноги тигровым пледом и закурил сигару. — Как это ты не куришь! Сигара — это такое не то что удовольствие, а венец и признак удовольствия. Вот это жизнь!».
Базаров в тургеневских «Отцах и детях» «закурил трубку», его однокашник Аркадий курит сигары. Так же сигарами балует себя и Печорин в «Герое нашего времени». Специально или нет — но русские классики выводили курильщиками либо слабовольных персонажей, либо героев, бросающих вызов общественной морали. Либо просто падших.
Начнет выпытывать купе курящее
В дореволюционных разговорниках тема курения отнесена к путешествиям по железной дороге. Видимо, наболевшее для многих. В галерее ниже — три таких разговорника, и из них видно, что уже в конце XIX — начале XX вв. были купе для курящих и некурящих. А также отдельные купе для дам.
Судя по всему, были и общие вагоны, где нужно было спрашивать разрешение, чтобы закурить. И нужно было быть готовому к тому, что другие пассажиры не переносят табачного дыма:
И, кстати, подтверждение этого находим в романе "Идиот" Достоевского:
-- Глупая история, и в двух словах, -- начал генерал с самодовольством. -- Два года назад, да! без малого, только что последовало открытие новой --ской железной дороги, я (и уже в штатском пальто), хлопоча о чрезвычайно важных для меня делах по сдаче моей службы, взял билет, в первый класс: вошел, сижу, курю. То есть продолжаю курить, я закурил раньше. Я один в отделении. Курить не запрещается, но и не позволяется; так, полупозволяется, по обыкновению; ну, и смотря по лицу. Окно спущено Вдруг, перед самым свистком, помещаются две дамы с болонкой, прямо насупротив; опоздали; одна пышнейшим образом разодета, в светло-голубом; другая скромнее, в шелковом черном с перелинкой. Недурны собой, смотрят надменно, говорят по-английски. Я, разумеется, ничего; курю. То есть я и подумал было, но, однако, продолжаю курить, потому окно отворено, в окно. Болонка у светло-голубой барыни на коленках покоится, маленькая, вся в мой кулак, черная, лапки беленькие, даже редкость. Ошейник серебряный с девизом. Я ничего. Замечаю только, что дамы, кажется, сердятся, за сигару, конечно. Одна в лорнет уставилась, черепаховый. Я опять-таки ничего: потому ведь ничего же не говорят! Если бы сказали, предупредили, попросили, ведь есть же, наконец, язык человеческий! А то молчат... вдруг, -- и это без малейшего, я вам скажу, предупреждения, то есть без самомалейшего, так-таки совершенно как бы с ума спятила, -- светло-голубая хвать у меня из руки сигару и за окно. Вагон летит, гляжу как полоумный. Женщина дикая; дикая женщина, так-таки совершенно из дикого состояния; а впрочем, дородная женщина, полная, высокая, блондинка, румяная (слишком даже), глаза на меня сверкают. Не говоря ни слова, я с необыкновенною вежливостью, с совершеннейшею вежливостью, с утонченнейшею, так сказать, вежливостью, двумя пальцами приближаюсь к болонке, беру деликатно за шиворот и шварк ее за окошко вслед за сигаркой! Только взвизгнула! Вагон продолжает лететь... -- Вы изверг! -- крикнула Настасья Филипповна, хохоча и хлопая в ладошки как девочка. -- Браво, браво! -- кричал Фердыщенко. Усмехнулся и Птицын, которому тоже было чрезвычайно неприятно появление генерала; даже Коля засмеялся и тоже крикнул: "Браво!". -- И я прав, я прав, трижды прав! -- с жаром продолжал торжествующий генерал, -- потому что если в вагонах сигары запрещены, то собаки и подавно. -- Браво, папаша! -- восторженно вскричал Коля, -- великолепно! Я бы непременно, непременно то же бы самое сделал!
Подписывайтесь на наш канал, чтобы не пропустить новые публикации!