В прошлой части мы остановились на том, что французы, после впечатляющих успехов Гастона де Фуа, после победы в битве при Равенне, стремительно и полностью, кажется, теряют всё. Не думаю, что ошибусь, если скажу, что к исходу 1512 года положение их было хуже, чем когда-либо с момента начала Итальянских войн. Мало того, что они утратили владения, они утратили влияние, союзников, а против них стояла сильнейшая коалиция держав. Можно бы было думать, что на этом история французского вмешательства в итальянские дела окончена – во всяком случае, на существенную перспективу, как закончены и Итальянские войны – удивительные и безумные. Но нет! Уже упоминавшаяся в прошлой части ситуация с Венецией, с её удалением от решения всех важных вопросах о новом облике Северной Италии, её унижение, а затем, что главное, совершенно непомерные требования Священной Римской империи привели к новому кульбиту, настоящему финту ушами в лучших традициях возрожденческой Италии.
Не следует, конечно, думать, что и французы сидели всё это время сложа руки: ещё с момента успехов де Фуа, а затем, уже под другим соусом, позднее, они искали слабое звено в противостоящих им силах – и видели его именно в Венеции – в стране, с которой у них, строго говоря, не было реальных противоречий и политика которой всегда отличалась рационализмом и прагматизмом. Французский король Людовик весь 1512 год пытался разъединить Венецию со Священной лигой. Переговоры продолжались до начала 1513 года. И для Венеции и для Франции всё висело на очень тонкой нити – венецианцы, очевидно, приняли решение не делать настоящей тайны из происходящего – в надежде изменить отношение к себе своих союзников. Те вместо этого, вероятно с подачи папы Юлия, перешли к тактике запугивания. В течение зимы 1512 – 1513 папа, тоже демонстративно, подписал новое соглашение с императором, в котором гарантировал исключение Венеции из любого мирного соглашения, которое могло бы быть заключено, а также принятие против неё мер как духовного, так и светского характера. Однако Венецию было не так легко взять на испуг: 23 марта 1513 года в Блуа был подписан новый договор о союзе. Франция и Венеция договорились выступать вместе для взаимной защиты от любых врагов, которые будут угрожать кому-либо из них, «даже если этот враг будет блистать величайшим титулом» - подразумевались, очевидно, император и папа. Таким образом, к слову, всего лишь в течение четырёх лет трое главных участников войны Камбрейской лиги умудрились поучаствовать во всех возможных союзах друг против друга!
Любопытно, что здесь в который раз в ход великих исторических событий вмешивается случайность, а вернее целая серия небольших несовпадений дат, которые, случись всё чуть иначе, могли бы изменить многое. То, что венецианцы – проклятые, ненавистные и раньше не выказывавшие должного почтения венецианцы его не боятся, вывело Юлия II из себя. Некогда он топтал свою тиару, а теперь… в интернете есть выражение “аж трясёт” – Юлия от ярости в прямом смысле стало трясти – у понтифика началась неясного происхождения лихорадка, от которой он и умер 21 февраля 1513 года. Не слишком умный, злющий, жадный до почестей, абсолютно не похожий на то, что встаёт в уме у современного человека при словосочетании “папа Римский”, а тем более на то, что должен был являть собой глава Церкви в ортодоксальном, истинно религиозном понимании, он был мерзавцем. Но он был эпическим мерзавцем, таким, который, выражаясь вновь как в этих наших интернетах, но здесь это будет наиболее точно, в противовес своему предшественнику-Борджиа, генерирующему хитрые и даже гениальные планы, генерировал тонны лулзов, которых хватало на всю Италию.
К образу стоит добавить, пожалуй, и то, что будучи, при своём сане, настолько светским итальянским государем, насколько это только возможно, Юлий любил искусство, себя в искусстве, полагал, что именно оно сможет стать тем, что придаст ему (и так, конечно, великому), ещё больше великолепия. В 1506 именно при нём было начато строительство нового собора святого Петра в соответствии с планами архитектора Донато Браманте. В 1512 были открыты для обозрения фрески в Сикстинской капелле, которые считаются вершиной творчества гениального Микеланджело Буонаротти, он же был создателем незаконченного надгробия Юлия II и прекрасного купола, венчающего Ватиканский собор. В 1508 – 1512 годах апартаменты Ватиканского папского дворца украшает Рафаэль. В общем полный возрожденческий цветник талантов. И очень характерно, что для обсуждения проекта своей гробницы Юлий вызвал Микеланджело в Рим сам, было это ещё в 1505 году, а главным условием, которое он поставил, было следующее – гробница «должна превзойти все мавзолеи Древнего Рима»!
После буйного Папы осталась одна известная внебрачная незаконнорожденная дочка – Феличе делла Ровере, масса неизвестных и ещё большая масса любовниц и любовников, ведь наместник святого Петра был лишен предрассудков и не делал разницы между полами. Было покойному на момент смерти 69 лет…
После этого все дипломатические расклады грозили вновь смениться. Сперва венецианцы вновь оказались перед выбором – сохранить ли верность прежним союзникам, или завершить подписанием договора свои переговоры с Людовиком. По зрелом размышлении, они выбрали второе – главный враг Республики – это Священна Римская Империя и её непомерные требования, а раз так, то французы необходимы. Как уже было указано выше, с 23 марта новый альянс стал реальностью. Французы начали спешно готовиться к новому походу, к возвращению в Италию, а прежде всего – в Милан. Денег было мало, продолжала отнимать силы борьба с англичанами, но всё равно с этого момента приход французов стал лишь вопросом времени. Теперь возник новый вопрос – кого в изменившихся условиях поддержит Святой престол – новый папа?
А кто же им, собственно, был? Новым понтификом сделался Лев X, который до своего избрания был известен как Джованни Медичи. Да-да, ещё так недавно мы говорили об одном знаменитом и знаковом семействе Италии, а теперь вот должны вспомнить о другом. Повелители Флоренции обладали и властью и влиянием, но для избрания (почти единогласного) в этот раз было достаточно следующего: быть итальянцем, и не принадлежать ни к каким внешним партиям и силам, а ещё быть более спокойным и рассудительным, чем покойный Юлий. Всем этим критериям Лев X – Джованни Медичи вполне соответствовал. У него вообще был только один недостаток, впрочем, малосущественный для ренессансного папы – он почти никакого отношения не имел к католической церкви! Джованни де Медичи, родился 11 декабря 1475 во Флоренции, в возрасте 13 лет папа Иннокентий VIII, очевидно по дипломатическим соображениям и чтобы сделать приятное его отцу Лоренцо Великолепному, назначил юного Джованни кардиналом-мирянином. Во времена папы Александра VI, который Медичи недолюбливал, Джованни вернулся во Флоренцию, а затем путешествовал по всей Европе. Был в Германии, в Нидерландах, во Франции. В 1500 году вернулся в Рим. И везде вёл сугубо и абсолютно светский образ жизни. Позднее Джованни принял участие в том самом сражении под Равенной на стороне противников Франции, попал в плен, из которого, впрочем, ему удалось бежать. В том же году после окончания срока изгнания семьи Медичи из Флоренции вернулся в родной город и начал править республикой вместе со своим братом. Опять же, как абсолютно светское лицо. И правил бы дальше, не будь избран папой. И только после избрания он был рукоположен в священники, затем — в епископы, и наконец, коронован как папа.
Венецианский дож Лоредано сразу же послал Льву X поздравления со вступлением на престол, и вскоре после этого отправил ему официальное приглашение присоединиться к Блуаскому соглашению. Однако, папа, вероятно, считал, что его возможности для манёвра ещё несколько ограничены – так быстро после избрания перевернуть всё на 180 градусов. Умри Юлий чуть позже, или, напротив, имей Лев больший временной лаг для укрепления и для принятия решения – и дела могли бы вновь пойти иначе. Но нет – свою роль, вероятно, сыграла и инерция представлений о французах, как о силе, в наибольшей мере вмешивающейся в дела Италии, и личный опыт – вспомним ту же Равенну и плен. Лев X подтвердил верность союзу с императором и Испанией. Весна всё активнее вступала в свои права, армии готовились, снег на альпийских перевалах стаивал – и будто оттаивали сами великий державы, расправляя чуток затекшие конечности для новой схватки. Очень многое теперь решала скорость: с одной стороны французы и венецианцы были разделены своими противниками – и их можно было попытаться разбить поодиночке, с другой – они имели возможность нанести двойной удар по Миланскому герцогству с запада и востока. Всё же новые союзники оказались расторопнее старых – думавших, что они уже победили, когда нога последнего французского солдата покинула землю Италии этой зимой. 15 марта командование свежесобранной венецианской армией принял опытный Барталомео д’Альвиано. А в начале мая в Италию вступила французская армия, которой командовали Джан Джакомо Тривульцио и де Ла Тремуйль.
Герцог Сфорца, который так недавно сменил французов, оказался чрезвычайно непопулярен среди собственных подданных – Милан успел обжиться в качестве ценнейшего для Франции города, гегемона Северной Италии, надёжно защищённого, наладившего широкие экономические связи, безоговорочно держащего свою округу. Национального чувства тогда у его жителей не было и в помине, да и реально культурно Милан был ближе к южной Франции, чем, скажем, к Сицилии. А главное – основную силу вернувшегося герцога составляли швейцарцы-наёмники, причём нанятые даже не за его деньги, а за папские, а потому не ставившие своего формального 20-летнего командира ни в грош.
Они брали что желали, презирали миланцев, а местные в свою очередь платили им ненавистью, не хотели сами служить с мечом в руках в армии герцога, чтобы не сталкиваться с ними – и, конечно, ещё более усиливали зависимость своего господина от наёмной рати. Одним словом, когда французские (и символически, небольшим числом присутствующие венецианские) силы подошли к Милану, то сопротивления они не встретили – жители встречали их разве не цветами, своих сил у герцога не было, а швейцарцы, видя всё это, сами организованно ушли из города. Вместо этого они укрепились в двух последних городах, ещё лояльных Сфорца – Комо и Новаре. Французы сделали ставку на скорость в эту кампанию – во всём – в том, что они попытались, пусть и малыми силами (у Милана их было и вовсе 12 000), но стремительно ворваться в Северную Италию, и теперь – в преследовании. Швейцарцы были обложены в Новаре, французы не считали их – бежавших и загнанных, равными противниками и, очевидно, недооценивали – меж тем силы швейцарцев насчитывали до 13 000 отборных бойцов – т. е. к началу осады их было даже больше, чем осаждающих. Из Франции, правда, тянулся непрерывный, пусть и жидкий, поток подкреплений, что-то дал Милан, что-то – Республика Святого Марка. К судьбоносной дате 6 июня 1513 силы французов и их союзников составляли уже 20 000 пехотинцев и 1200 кавалеристов. Ла Тремуйль полагал и ведь не без некоторых оснований, что город уже почти пал – продовольствия в Новаре было мало, стены были неплохо подточены обстрелом. Пощады, похоже, швейцарцам никто давать не собирался – да и зачем, за наёмную толпу никто не даст выкупа. Швейцарцы были крысой, загнанной в угол – и, подобно ей, решились вырваться, или умереть, а если и умереть, то укусить так больно, как только сумеют.
Они вышли из города все – на рассвете, а приготовления вели ещё ночью – в темноте и тиши. Ударили быстро и всей силой. Самым тяжёлым для швейцарцев был момент, когда их – выходящих через узкие ворота и разворачивающихся, засекла и обстреляла артиллерия осаждающих – потери из-за скученности (и, очевидно, неплохой меткости французов) за считанные минуты составили до 700 человек. Да, ребята, Средневековье окончилось! Но зато потом… Потом была резня. Швейцарцы сохранили строй и дисциплину – и приобрели невиданную ярость. Таранным ударом они смяли растянутых и сонных осаждающих, а потом принялись истреблять. Было убито около 10 000 человек! И было бы больше – у швейцарцев почти отсутствовала кавалерия – преследование вели лишь отдельные, наиболее ожесточившиеся отряды пехоты. В ходе битвы швейцарская армия захватила 22 французских орудия и множество зарядов к ним – в дело пошли и они, стреляя по отходящим. Пленных, похоже, не брали. Организованного сопротивления, видимо, почти и не было – первый удар стал последним, не было высокого воинского искусства. Только отчаяние и триумф вырвавшихся из западни людей. Общие потери швейцарцев составили 1500 человек. Т. е. по итогам битвы уже они имели численное преимущество.
Но ещё важнее было моральное. Поражение французов привело к тому, что они были вынуждены уйти из Милана и даже вообще из Италии в целом. Была временно восстановлена власть герцога Сфорцы, хотя теперь де-факто он окончательно был марионеткой в руках швейцарцев и их союзников и нанимателей. Многие подумали, что уж теперь с французами и их претензиями покончено навсегда – ещё недавно у них был шанс смириться, уйти – но с флёром былых побед. Теперь их выкинули с позором. Венеция оказалась в положении страшном – одна, в кольце врагов, которые ещё даже и не напрягали сил. Хуже того, внутреннее положение тоже стало напряжённым – слишком многие винили дожа и Совет, что те поставили не на ту лошадь. У Льва X в отличие от Юлия не было к Республике ничего личного, но вот император явно был намерен карать — и жестоко. Д’Альвиано был вынужден отойти к реке Адидже – одной из пограничных водных преград Террафермы. Он надеялся удержать берег реки, но когда до него дошли известия о том, что армия Священной лиги под командованием испанца Кадорны идёт на Венецию, он поспешил обратно, чтобы оборонять стратегически важную Падую. Как и прежде, часть своих континентальных владений венецианцам пришлось оставить вообще без боя. В довершение бед, д’Альвиано ещё и не успевал. Падую то он занял вовремя, но Кадорна пробился к самым берегам лагуны, спалил Фузину, Местре и Маргеру, и даже сделал несколько угрожающих выстрелов по Венеции. Такого не было никогда, но… город не запаниковал! И вот здесь очень скоро выяснилось, что больше Кадорна ни на что и неспособен – у него не было кораблей, было не так много продовольствия – что он мог делать? Каждый день давать по Венеции символический выстрел из той пары-тройки пушек, которая имела для этого достаточную дальнобойность? Через три недели пустого стояния пришлось уходить – со срамом, смешно, хуже того – может деморализация войск, а может и собственная, привела Кадорну к решению – он даже и не попытался осадить Падую. Венецианцы так осмелели, что последовали за ним, не желая, чтобы враг ушёл на зимние квартиры целым и невредимым. 7 октября 1513 года обе армии встретились под Скио – и, по классике, за что боролись, на то и напоролись – наконец догнавшие отходящих испанцев венецианцы были разбиты. Даже опыт д’Альвиано не помог – благо опыт не простуда, чтобы воздушно-капельным путём передаться массе ополченцев из городов Террафермы, часть из которых держала оружие второй иди даже первый раз. Но и катастрофы не случилось – разбитые сумели оперативно бежать (тоже иногда в своём роде искусство), а Кадорна не только не пошёл опять на Падую, но не очень то и преследовал. Остаток года прошёл спокойно.
Здесь интересно то, что папа, начав наступление собственными силами, либо оплатив ещё один отряд швейцарцев, после Скио вполне мог бы нанести поражение Венеции и придать письмами и примером пыла Кадорне – но не стал. Осторожный Медичи полагал пока испанцев и Священную Римскую Империю более сильными, чем Франция и Республика, но ничуть не более выгодными и искренне дружелюбными – скорее в основе сохраняющегося союза был страх и расчёт. Ну и, вероятно, за Юлием нужно было много разгребать, особенно в церковной сфере. Плюс папа был занят организацией Пятого Латеранского собора. Но всё же, хорошо, этим можно объяснить его бездействие в 1513 году. Но, что он почти вовсе ничего не сделал и в следующем 1514 – в этом уже трудно было не прочитать оснований для его дальнейших, весьма интересных, действий. Максимилиан, как император, был бы и рад активно вмешаться – из-за его амбиций Венеция, собственно говоря, и сменила сторону, но ограничен в средствах. По сути, он был вынужден копить весь 1513 – и решил продолжить это занятие и в 1514, чтобы потом прийти уже с действительно существенными силами. Венецианцы крепили оборону и тренировали войска. Французы зализывали раны и воевали с Англией. Не ясна лишь пассивность испанцев. Кадорна так и не сделал за целый 1514-й ничего серьёзного, кроме множества разного формата и исхода, но одинаково небольших сражений-стычек. То ли парадоксальным для испанца образом не хватало решимости, то ли были какие-то тайные причины (возможно звонкие и блестящие), а может быть дело в какой-нибудь очередной хитрости короля Фердинанда, который задумал её, а вот осуществить не успел – в 1511 он тяжело заболеет и в 1516 умрёт. Так или иначе, но всё, словно скатывалось к пату, складывалась ситуация, когда многие не могли в войну, и уже хотели мира. Итальянские войны вновь получили хороший шанс окончиться. И тут… 1 января 1515 во Франции умирает король Людовик. Умирает бездетным. Престол переходит к новому человеку – Франциску I, сыну двоюродного брата покойного (да, вот так всё было плохо во французском королевском доме). Понятно, что этого никто не ждал и ждать не мог. Всё решили до начала активной фазы переговоров взять небольшую паузу – приглядеться, как покажет себя король. И Франциск показать не замедлил…
Как это было, и что за человек теперь взял в свои руки бразды правления Францией – в следующей части.