Валентина листала страницы давнего уголовного дела и не уставала поражаться тому, как быстро и просто роддомовским аферистам удалось совершить свое преступление. В который раз она пришла к выводу, что злодейские умыслы могут очень даже легко воплотиться в жизнь. А их задача – анализировать последствия и расчищать путь к разгадке, кто и зачем сотворил зло? А чья задача – не допускать злодейства? В нашем обществе это теперь и не задача вроде, а так, пустой, надоевший звук… А ведь она должна быть главной у каждого человека. А уж если говорить по большому счету – эта задача должна культивироваться в человеке с рождения. Цель раскрытия любого преступления и определения личности преступника – это наказание. Они, сыщики, копаются в последствиях зла. Они – чистильщики, как говорит Комов. А Валентине хочется большего, только она не знает, как это сделать… Ясно одно – чем больше пространства занимает добро, тем меньше остается злу… Вот ведь и в этом деле, с которым она знакомится, финал определился благодаря справедливому случаю. А вначале…
Лисицину и Клавдии никто не доверил бы воспитание ребенка – и потому, что брак их, если это сожительство можно было так назвать, не был зарегистрирован, и потому, что о них не очень-то хорошо отзывались соседи – одна женщина в своих свидетельских показаниях утверждала, что никогда не видела Клавдию без сигареты, она не бросала ее даже в магазине, и чтобы продавцы не ругались, с порога выкрикивала, что ей нужно, а потом быстро рассчитывалась и уходила. И уж какое у ребенка могло быть здоровье в прокуренных комнатах! Вообще сложно было поверить в серьезность их намерений – в тот период времени они вряд ли были способны на серьезные поступки. Кроме одного – они договорились с врачом и акушеркой роддома о том, что ребенок будет у них при первой же возможности… Очевидно, он нужен был им для того, чтобы как-то уцепиться за эту жизнь, увидеть в ней смысл. Откуда появилась большая сумма предназначенных для этого денег, следствие так и не установило – парочка твердила, что это их накопления за долгие годы…
А дальше все было до гениальности просто. Врач и акушерка не успели даже разработать какой-то особенный план действий, как им подвернулся случай. Поступила молодая роженица, в сопроводительных документах которой не было и речи о предполагаемой двойне. Не ведала об этом и сама женщина. Счастье, считали аферисты, само приплыло к ним в руки. Рожала женщина обычным способом, без кесарева сечения, и когда малыш появился на свет, то решила, что роды закончились. Когда же стал выходить второй ребенок, она уже не чувствовала никакой особенной боли и подумала, что это так называемый послед – в женской консультации на специальных занятиях будущих мам им рассказывали, как и что будет происходить в эти ответственные часы и минуты. Акушерка с врачом быстро унесли второго новорожденного в соседнюю комнату и впоследствии держали отдельно от других детей. Кормили сцеженным материнским молоком. Но уже через несколько дней, боясь разоблачения, передали малышку Лисицину с Клавдией. Надо отдать должное медикам – они не раз наведывались к новоявленным родителям, помогая им справляться с малышкой, и каждый день оставляли для нее сцеженное мамашами молоко, за которым обычно приходил Лисицин. А что соседи? А соседи не знали эту пару – Лисицин с Клавдией перед своей авантюрой приобрели жилье на другом конце города и не очень-то общались с рядом живущими. Так бы им все и сошло с рук, и на свете появился бы еще один несчастный, брошенный ребенок – увлечения матери и равнодушие отца не способствовали счастливому детству, если бы не… акушерка. У нее умер муж, обожаемый ею и любимый. Каждый день она рыдала на его могиле, пока сердобольные соседи не приобщили ее к церкви. Кстати, смерть мужа она приняла как божью кару за свой страшный проступок. Вера в бога помогла ей справиться с бедой и продолжать жить. Но вера помогла ей и увидеть собственные пороки и покаяться… Она призналась духовному отцу в совершенном грехе… Тот посоветовал ей открыть правду настоящей матери ребенка… Акушерка долго колебалась. Этот шаг вел к наказанию не только ее, но и врача. К тому же она не знала, что произойдет с семьей Лисицина – может, девочка счастлива с неродными родителями? Неизвестно ей было и то, как отнесется к обретению второго ребенка настоящая мать – а вдруг он ей вовсе и не нужен? И акушерка, образно говоря, пошла в разведку. Тут-то она и увидела, что еще немного – и приемная девочка погибнет. И тогда решилась все рассказать настоящей матери. А, решившись, узнала, что та пережила страшную трагедию – пронесшийся недавно ураган снес крышу их дома, поломал деревья, покалечил несколько человек и убил ребенка… Ту самую девочку, родившуюся первой… Акушерка больше не колебалась… Она боялась одного – мать не поверит и тогда тот, лисицинский ребенок будет никому не нужен… Но женщина поверила ей сразу и призналась, что ей давно снятся странные сны, в которых она видит двух одинаково голубоглазых девочек… Они вместе обсудили, что делать дальше. Было решено тут же вызволить ребенка, увезти его подальше – об этом женщина договорилась со своей матерью, а уж потом начинать бороться за восстановление родительских прав. Несколько дней они следили за домом Лисицина и однажды, когда он уехал на своей машине, постучали в их дверь… Полупьяная Клавдия, не спрашивая, кто они и откуда, приняла заранее купленную ими бутылку водки и ушла в кухню, не обращая никакого внимания на хнычущего ребенка. Мать наконец-то смогла взять на руки свою девочку и поняла, что уже никакая сила не заставит ее расстаться с малышкой… Бабушка увезла ее в тот же день – далеко, в другой город. Но, в общем-то, они тогда перестраховались – ребенка никто и не искал…
В материалах дела долго описывались все хождения матери, заявившей о своих правах на ребенка, а также ее стремление смягчить участь акушерки, которая помогла ей обрести дочь… Суд, как и следовало ожидать, все расставил по своим местам, но наказание оказалось очень и очень мягким. Валентина подумала о том, что и здесь, вероятно, не обошлось без лисицинских денег. Печатал он их, что ли?
Перевернув последний лист, она спросила себя – и что дальше? Ни с кем из подозреваемых в убийстве Лисицина эта история не пересекается… Что ж, теперь, видимо, следует узнать, где живет эта семья со странной фамилией Бревы, что стало с этой девочкой, сейчас уже взрослой девушкой, с ее матерью и отцом, который тоже присутствовал в деле, но, очевидно, отсутствовал в жизни своей дочери. Здесь есть их южноморский адрес – пожалуй, надо начать с него, затем выяснить, куда переехала семья… Но что-то подсказывало Валентине – все гораздо проще…
Она закрыла аккуратно переплетенное дело словно большую толстую книгу, отодвинула его на край стола и еще раз просмотрела все свои записи… Кажется, ничего не забыла… А между тем с корешка переплета на нее смотрела какая-то другая и очень даже знакомая фамилия… Что за ерунда! Там, в материалах – Брева, а тут… Мурашки поползли по коже – неужели это все-таки она, Анна Горева? И значит, что украденная в роддоме девочка и Анна Николаевна – одно и то же лицо? Господи! Но почему же она не заметила этого раньше? А потому и не заметила, что не было тогда, двадцать пять лет назад, компьютеров, тем более в судах, а были очень старые пишущие машинки, в которых буквы Г и о сливались, образуя заглавную Б… И как же она сразу не обратила на это внимания…
Картину преступления Валентина всегда старалась представить во всех подробностях. И не потому, что даже при явном невезении в расследовании какого-то дела, а такое у нее тоже бывало, владела хорошими, весомыми уликами. И не потому, что обладала прекрасной фантазией. Полная картина преступления нужна ей была затем, чтобы выяснить, в чем она неправа, где ошибается. Когда видишь перед собой то, о чем говорят факты, то словно находишься в знакомой комнате, где все должно быть разложено по своим привычным местам. И вдруг замечаешь, что какая-то вещь лежит совсем в другом, чужом для себя углу… Значит, что-то не так с этой комнатой, с твоими представлениями о происшедшем… Любые мелочи, а ведь порой только казалось, что это мелочи, заносились в схемы с рисунками, которыми всегда был усеян ее рабочий стол. Сейчас они все лежали в комнате, отведенной ей тетей Жанной, так что ей пришлось положиться на свое воображение. Она словно включила монитор, который размещался где-то внутри нее, и стала просматривать художественный фильм… Опушка леса… Дорожка, ведущая из санатория… На ней показывается человек… Мужчина, как говорится, в самом расцвете сил… Но все же довольно потрепанный жизнью… Он идет к поселку… А зачем он, собственно, туда идет? Прогулка после завтрака? Но что-то слишком далеко его занесло… Прохладно ведь еще, а он как-никак болен… Да и гулять там не очень интересно… По другую сторону санатория, куда ни глянь – простор, изумительный вид на реку, лес на противоположном берегу, елочки, сбегающие к воде… Валентина специально это проверила. А он ринулся сюда… Явно на встречу с кем-то… Только вот с кем? С одной из женщин… Медичку Риту сразу можно отставить – с ней он уже виделся в санатории. Мавра? Князева? Мирея Браткова? Не так давно Валентина, ехавшая на автобусе из поселка, наблюдала странный случай. На остановке в салон вошла Мирея. Она, кажется, не заметила Орлову. Зато кондуктор, отрывая ей билет, во всеуслышание спросила:
- Ну, как вы тогда, успели?
- Куда?
- Как куда? Да вы к мужу тогда утром на речку ехали! Сказали, что он там рыбачит, а ему срочно надо на работу!
Браткова увидела Валентину, женщины поздоровались, а потом диалог с кондуктором был продолжен следующим образом:
- Вы меня с кем-то путаете…
- Я? Вас?
Кондуктор чуть не задохнулась от возмущения.
- Да я про вас тогда целый день думала, ведь там как раз в это время человека убили!
- И все-таки – путаете…
- Нет! На вас еще была красная кофточка… Цвет – как огонек… Была?
Браткова не могла ответить отрицательно, потому что именно в такой кофточке приходила в милицию. Но и сдаваться она не хотела.
- Да красная кофта есть у каждой второй! И это ни о чем не говорит!
- Не понимаю я, чего вы так упираетесь-то? Как будто я вас в преступлении обвиняю!
В это время автобус остановился и Браткова пулей вылетела из салона, успев, правда, пожелать Валентине всего доброго. Да, дела… Правда, в красной кофточке не совершают продуманное убийство, выбирают для этого что-то незаметное, не бросающееся в глаза… Хотя Браткова – женщина до мозга костей и даже для мщения соблазнившему ее мужчине выберет красивую одежду… Да и потом, ближе к делу ее можно снять… Впоследствии эта Мирея так и не призналась, что была в то утро в поселке, но Валентина оставила ее в покое – женщина боялась лишнего подозрения, обвинения.
И опять выплывает Анна эта Николаевна… Валентина решила остановиться на ней, так как именно она была героиней судебного разбирательства. Анна выманила его в лес, напоила отравленным коктейлем, который называется «Кровавая Мери», а когда человек упал, воткнула в него нож… Для верности… Отомстила человеку за то, что он чуть не искалечил ее детство…
Валентина печально улыбнулась – картинка не складывалась. Ведь в то время, когда Аню забрала родная мать, ей было около трех лет. Всего. Разумно предположить, что она ничего не помнит о перипетиях своего раннего детства. Вряд ли ей рассказали об этом и позже, когда она выросла – зачем травмировать девочку? Видимо, это даже явилось основной причиной переезда семьи в другой город… В тот самый, где Аня живет сейчас. Так они избежали болтливых соседей-«доброжелателей»… Однако предположим, что она все-таки узнала об этом, будучи взрослой. Ну и что? Ведь Лисицин уже расплатился за тот поступок… Он уже отсидел свое… Немного, но все же… И даже проявил некоторое благородство – избавил от тюрьмы Клавдию, взял всю вину на себя… И эта Аня вовсе не похожа на озлобленную, психически искалеченную монстровидную даму, жаждущую крови… И, скорее всего, увидев лежащего в траве человека, она не знала, что это именно Лисицин, фигурирующий в ее детстве… И он не мог знать, кто перед ним… Если только они не представились друг другу… Но свидетели хором утверждают, что они не были знакомы… Если только они этого хорошо не скрывали… Мавра жаждала встреч с ним, Князева – ни туда, ни сюда, и хочется, и колется, как говорится… И дочка там у нее еще есть, которую пока никто не видел… Интересно, чем она занимается? А вот Анне этот Лисицин в личном, сердечном плане совершенно ни к чему – у нее есть молодой артист, их часто видят вместе. Арбенин, кажется… Так кто же с ним разделался, с этим Кириллом Павловичем? И почему?
Даже если предположить, что это все-таки сделала Аня, возникает вопрос – она что, специально поселилась в этом поселке, чтобы подстеречь, когда Лисицин приедет сюда лечиться? Все глупо, все не вяжется… К тому же путевку Кирилл Павлович купил всего за день-два до приезда в санаторий – по совету лечащего врача, это уже установил Карпушкин.
Валентина поймала себя на интересной мысли – пока она не знала, что Лисицин сыграл такую отрицательную роль в судьбе Ани, то у нее были какие-то мотивы подозревать эту девушку в совершенном преступлении. Но как только стало ясно, что причина для убийства все-таки существует, подозрения отпали сами собой. Уж слишком все становилось просто и явно, а Валентина знала, сколь часто это наводит на ложный след… К тому же и срок очень велик – между кражей ребенка и этим убийством… Даже если Аня узнала о поступке Лисицина совсем недавно… Узнала, ее огорошила эта весть, и вдруг далеко от родного города Южноморска, в лесу она встречает своего похитителя, больного, но по-прежнему стремящегося держать марку, покорителя женщин, а в душе все такого же ко всему равнодушного… И в ней поднимается волна ненависти… Нет, не выходит… Неправда… Как говорил Станиславский – не верю! Слишком много воды утекло… Да и ненависть такая лютая, чтобы довела до убийства, просто не могла накопиться, сформироваться – не было для этого соответствующей почвы…
Выйдя из отведенного ей кабинета, Валентина обратилась к женщине, проработавшей в суде всю сознательную жизнь, с просьбой – узнать, в каких еще судебных делах фигурирует Кирилл Павлович Лисицин. Это, естественно, оказалось бы неразрешимой проблемой, если бы дело было столь же давним. Но оно оказалось из тех, что уже занесены в компьютер. Правда, не сами дела, а лишь их названия, номера и фигуранты. Само же дело хранилось в архиве, в соседней комнате, и получить его тотчас же было невозможно – ответственная за эти документы сотрудница была на больничном и собиралась выйти на работу не раньше чем через неделю. Но служительница добавила, что там вряд ли можно будет найти что-то особо криминальное – статья, связанная с делом, предусматривает штраф, условное наказание…
Валя вышла на свежий воздух, прошла к набережной и зашагала по берегу моря… Оно было тихим, покорным и ласково гладило береговую гальку… Минут через пятнадцать Валентина окажется в доме, где жили Горевы… Где им пришлось перенести горечь потерь и радость обретения…
Однако ей не повезло – дом, к которому она шла, был уже покинут своими жильцами… Об этом говорили забитые фанерой окна, заколоченные двери, упавший забор… Валя стояла во дворе, рассматривая останки жилья, которое многие десятилетия подряд согревало несколько семей… Никого… Ни звука… И вдруг дверь скрипнула, потом отворилась, и на пороге появилась старушка, которой, по предположению Вали, было уже за девяносто.
- Чего, голубка, за мной прилетела? – обратилась она к Валентине. – Так я уж тут помереть-то хочу… Тут…
Она стала убеждать старушку, что пришла совершенно по другому делу, но та ее не слышала.
- Моя комнатка держится еще… Поживу малость… А потом – в ваш приют… Или уж сразу в землю…
Валентина попыталась спросить ее про Горевых… Напомнила об урагане, от которого погиб их ребенок… Старушка смотрела на Валентину внимательно, вроде бы слушала, но продолжала говорить свое:
- Стены-то меня греют, голубушка… Греют… И горя не знаю… Как Горевы…
Валя навострила уши – кажется, старушка была не такой уж глухой…
- Да, они знали много горя… Этот ребенок...
Так Валентина пыталась направить разговор в нужное русло.
- Поживу еще… В стенах-то родных… Пока горе и ко мне не шагнуло… Оно ходит по земле… От него всем горько… Горе – горькое, а месть – сладкая… Ой, сладкая!
Валя попыталась выспросить, о какой мести говорит старушка, но не тут-то было – та ее вроде и слушала, но продолжала говорить свое:
- Сладкая-а-а! И все смехом, смехом… Улыбается…
- Кто? Скажите, бабушка – кто?
- Он… Месть, голубушка…
- Она… Месть – она… А вы сказали – он… Я подумала – может быть, вы имеете в виду какого-то конкретного человека?
- Человека… Да… Горе горькое… Смертельное… И смех… Как яд…
- Вы хотите сказать, что кто-то смеялся над их горем? Или… кто-то кого-то хотел отравить?
- Месть – сладкая отрава… Сладкая…
Наполненная этими загадочными выкриками, Валентина отправилась к тете Жанне. Ее все еще ждали и стол, на удивление, был все так же полон. Тетя сказала, что ей недавно звонил из Москвы какой-то Пушкин и оставил номер своего мобильника. Валя тут же связалась с Александром Сергеевичем.
- Наш герой менял квартиру за квартирой… Я второй день хожу и только что вот закончил, - услышала она в трубку. – Впечатление такое, что он от кого-то скрывался… Тем не менее на последней квартире его совсем недавно посетила молодая девушка – соседи ее видели из окна. Хотя приходила она к нему рано утром. Но наши старушки бдят, и слава богу. По описанию похожа и на Гореву, и на Князеву. Маленькая, худенькая, подвижная… Горева больше подходит – она моложе. Но если смотреть издали, как соседи и смотрели, то эту разницу можно и не уловить… Кстати, неизвестно, входила ли она в квартиру.
В ответ Валентина рассказала Карпушкину о своей находке. В трубке было слышно, как старший лейтенант артистично присвистнул и заявил, что теперь, вероятно, нечего дальше и копать – все ясно. Следует лишь отработать детали, а для этого вызвать Гореву на допрос и выложить ей все эти новые факты. Но Валентина заявила, что делать это рановато, много неясностей, а, главное, психологических нестыковок, и попросила Карпушкина хорошо осмотреть квартиру убитого.
- Уже осмотрел, - услышала она. – И после этого впечатление, что человек будто от кого-то скрывался, только усилилось… В комнате, а у него однокомнатная квартира, из которой я и звоню – только самое необходимое… Нет ни газет, ни журналов, ни книг, ни писем… Как будто человек ничем не интересовался… В столе письменном – лишь несколько спортивных грамот, да на подоконнике кубок стоит… Есть записные книжки, но пустые… Будто жизнь их хозяин начал заново… Да, еще квитанции нашел за телефон, за свет, за коммунальные услуги… Все оплачено.
- И много он платил за свет? – спросила Валентина, которой очень хотелось узнать, как все-таки отводил душу Лисицин и подолгу ли смотрел телевизор, пользовался компьютером.
- Сейчас посмотрю… Вот… За февраль – сто пятьдесят рублей, за март – сто восемьдесят пять, за апрель… Подождите, Валентина Васильевна, тут какая-то бумажка подколота… О! Держитесь, коллега! Убийца!
- Кто – убийца?
- Тут написано одно слово – убийца! И инициалы вместо подписи Л и Б… Еще немного обождите, тут, кажется, бумага склеилась, она вдвое сложена… Сейчас я постараюсь отклеить, не отрывая краев… Получилось! Не зря старался! Послание с того света…
- Почему вы так решили?
- Я ничего не решал. Это написано на бумаге. Получается, на одной стороне кто-то написал Послание с того света, а на другой – обозвал Лисицина убийцей и оставил свои инициалы… Можно предположить, что автор записки был уверен – Кирилл Павлович убил не одного человека… Так чтоб не спутал, чтоб знал, от кого ему такой привет…
- Вот видите… А Гореву никто не убивал… И эта находка, возможно, заставит нас прийти к совершенно новой версии… А за свет он платил много, очень много… Что там у него? Телевизор? Приемник? Компьютер?
- Трудно поверить, но – ни телевизора, ни приемника, ни компа! Хотя соседи говорят, что недавно от него выносили какие-то коробки тяжелые и предполагают, что это он продал свой компьютер. Даже слышали разговор, что фирма купила у него этот комп для какой-то школы… Я сегодня до конца дня хотел поискать это чудо – думаю, что кое-какие его секреты могут быть там… Разумеется, он постарался все стереть перед тем, как продать… Но компьютер – вещь хитрая… Иногда что-то он себе от хозяина своего и оставляет…
Валентина попросила Карпушкина держать ее в курсе и немедленно сообщать о новых фактах, если таковые вдруг обнаружатся.
Она положила трубку, извинилась перед своей дорогой родней, заинтригованной этим разговором, и пошла в отведенную ей комнату – думать, анализировать, сопоставлять, вспоминать… Л. Б… Она перебрала все взятые с собой записи, касающиеся убийства Лисицина, и не нашла ни одного человека с такими инициалами. Стоп! Но раз там написано – послание с того света, значит, и искать надо среди покойных, а не живых! Разумеется, покойник не может взять ручку и написать письмо, пусть даже и состоящее из одного слова. Кто-то написал от его имени, чтобы подчеркнуть трагичность случившегося… Какая-то близкая покойному душа… Подчеркнуть трагичность? И только-то? Нет, дорогая, сказала она себе, в этом послании чувствуется угроза… Ужас момента… И угрожал тот, кто писал… А писал тот, кто был уверен, что Лисицин – убийца…
И все-таки, возможно, она не права… И угроза – это чересчур сильно сказано… Вполне вероятно, что писавшему хватало и чувства вины, которое, по его мнению, должен испытывать Лисицин, получив такое послание. И еще… Слово убийца могло употребляться здесь и в переносном смысле… Если, предположим, Лисицин своим поступком довел кого-то до крайности…
Валентина записала, что необходимо сделать в первую очередь, когда они с Карпушкиным вернутся из своих командировок – внимательно посмотреть, не принадлежит ли почерк, которым написано послание, кому-либо из подозреваемых в убийстве Кирилла Павловича, еще раз проанализировать биографии всех этих дам и бравого рыбака-газетчика с его суперверной женой, особенно покопаться в историях жизни Горевой и Князевой, ибо похожая на них женщина появлялась в подъезде Лисицина… Найти здесь, в Южноморске, бывших соседей Горевых – сегодня она не придала этому должного значения и ограничилась разговором с сумасшедшей старухой. Сумасшедшая-то она сумасшедшая, а вот говорила ведь про какую-то сладкую месть… И уж коли отрабатывать этого Лисицина до конца, то ей просто необходимо найти в судебных архивах и другое дело, по которому проходил убитый…
- Ну, чего, узнала, кто корейца-то шандарахнул? – спросил Виталий, как только Валентина вновь села к общему столу.
- Нет пока. Но в его квартире мой коллега послание с того света нашел… Так и озаглавлено. И одно слово написано – убийца, - проинформировала родню Валентина.
- Это на него похоже! Убить ему, по-моему – раз плюнуть! – уверенно сказал Виталий.
Валя попросила его довезти ее до здания суда и, выходя, распрощалась с Раисой и Василием, пожелав им того, что и так у них уже было – семейного счастья, радости в детях и так далее. Но хороших пожеланий, как известно, никогда не бывает слишком много…
Комнатка архива, в которой хранилось дело с участием Лисицина, под давлением Валентины была все-таки открыта – для этого за ключом в квартиру заболевшей сотрудницы специально посылали гонца. Женщина, которую еще с утра попросили помочь Валентине, посмотрев имевшуюся опись, назвала номер дела и полку, на которой оно должно находиться. Обе они направились туда. Однако дела под нужным им номером на полке не оказалось… Хотя все остальные стояли строго по своим местам…
- Надо же, - удивилась женщина. – Может, брал его кто-нибудь, да еще не вернул? Но тогда в тетради было бы отмечено…
Тут же позвонили домой хозяйке этого кабинета и спросили, где могут быть нужные им документы. Та ответила, что при ней из этого архива никто не брал ни единого листочка и она даже начальству заявляла, что зря просиживает свою юбку… Сказала она это, конечно, для пущей выразительности, потому что в суде у нее были и другие обязанности. Валентина поинтересовалась, а сколько времени работает здесь эта женщина. Оказалось, что около двух лет. До нее за эту часть архива отвечал другой сотрудник, тоже женщина. Очень ответственная и добросовестная, но ее уже ни о чем не спросишь – умерла.
- Я обо всем доложу начальству. Будем искать, - заявила сопровождающая Валентины.
- Да уж постарайтесь. А пока…
Валентина ринулась к председателю суда. Мысль была проста – опросить всех старых работников, может, они что-то помнят о человеке, который фигурировал в исчезнувшем деле? Но, увы, председателя на месте не было – рабочий день уже кончился.
На снимке - картина Петра Солдатова.
